— Ладно. Так и быть. Замерзнешь еще по дороге, — махнул князь рукой, зорко наблюдая за выражением лица попика. — Дозволяю тебе рясу свою отстирать вместе с исподним да обсушить ее, а назавтра тебя мои вои довезут.

— Нет уж, княже. Слово свое держать изволь, — заупрямился отец Варфоломей. — Раз сказал, что идти нынче же надобно, стало быть, нынче же и пойду. Небось, и сам доберусь. К тому же и мороза почти нет — чего не дойти.

— Нет, — отрезал князь и распорядился: — Я повелел тебе сегодня в Рязань идти. А если в Чернигов надо отправляться, то тогда завтра пойдешь. И не перечь, — рявкнул он. — Осерчать могу, а рука у меня тяжелая. Так что тебе до завтра еще и дожить надо. Дай-ка ты ему, воевода, двух дружинников в охрану, чтобы не обидел кто. — И подмигнул многозначительно. — С ними пусть и отправляется на постирушки.

— Понял, — кивнул Вячеслав. — А с этими как быть, — кивнул он в сторону Басыни, Спеха и уже пришедшего в себя Груши.

— А они что — и вправду от своего князя ушли?

— Самого князя уже не спросишь, — пожал плечами воевода. — Это как раз тот самый, которого мы в лесу еще завалили. Но свидетели утверждают, что молодой и тот, которому плохо стало, действительно за девчонок вступились. Причем так рьяно их защищали, что двоих своих грохнули. Одного молодой копьем проткнул, да еще с такой силой, что доспехи пробил, а второго старый — мечом. Говорят, поединок был — загляденье. Против него лучший мечник в дружине княжеской дрался, а все равно не справился, завалил-таки его старый…

— А третий? — нетерпеливо перебил его князь, озабоченно поглядывая на небо, тускнеющее в вечерних сумерках.

— Третий за старого вступился, когда его князь схватить приказал. Говорят, что он перед этим тоже от службы в дружине отказался.

— Ишь ты, — уважительно заметил князь. — С волками жили, а по-волчьи выть не захотели. Значит, для нашей дружины годятся, — сделал он вывод.

— Если согласятся, — осторожно заметил Вячеслав.

— Ну а на нет и суда нет, — пожал Константин плечами. — И без них троих у тебя людей достаточно. Ты иди своих проинструктируй, чтобы с попом ничего не случилось. Ежели не устерегут, головой ответят, — распорядился он уж на полдороге к троице загадочных черниговцев, терпеливо дожидавшихся окончательного княжеского решения.

Около них нетерпеливо переминались с ноги на ногу трое дружинников.

Остановившись возле сидящих на снегу Спеха и Басыни, князь тоже, ни слова не говоря, присел рядом на корточки. Молчание длилось с минуту. Первым не выдержал, как ни странно, Басыня.

— Ты уж либо так, либо так, княже, — посоветовал он миролюбиво. — Чай, не маленькие мы. Порешил что, так не томи душу. А то ишь, гляделки уставил на меня, как телок недельный. Что я тебе, икона, что ли? — и уже совсем грубо поторопил: — Давай, давай, чего ты там удумал для нас, то и делай.

Спех изумленно покосился на старого ратника, обреченно решив, что даже если князь и колебался до начала речи Басыни, то теперь-то уж точно вздернет всех троих. Даже дядьку Грушу не пожалеет, хотя тот и молчит.

— Добрая половина князей за такие дерзкие слова тебя бы тут же и повесили, — будто в подтверждение мыслей Спеха заметил князь.

— Только ты, как я слыхал, из другой половины будешь, — осклабился Басыня.

— Из недоброй? — усмехнулся Константин.

— Из меньшей, — уточнил старый ратник.

— Ну-ну, — протянул Константин и распорядился, вставая: — Всех развязать, напоить, накормить и спать уложить. Утром поговорим.

— И не караулить? — уточнил старший из охраны. — А ежели за ночь сбегут?

— Не сбегут, а уйдут, — поправил его князь. — Они вольные птицы, так что могут идти куда угодно. Только темно ночью, да и волков в лесу хватает. К тому же и товарища своего они никак не бросят. Да и любопытно, поди — о чем утром князь с ними толковать станет. Верно, Басыня? — Он весело подмигнул ветерану, на что тот уже более дружелюбным тоном заметил, с наслаждением разминая запястья, освобожденные от веревок:

— Почти. Только в последнем ты чуток промашку дал, княже. Это вон ему, молодому, — кивнул он на Спеха, — любопытно, а я-то уже и сейчас знаю, что ты сказать нам хочешь.

Он тоже в свою очередь хитро подмигнул Константину.

— И что? — заинтересовался тот.

— Да в дружину свою пойти предложишь, — почти равнодушно заметил Басыня.

Только голос его при этом чуть-чуть дрогнул, выдавая внутреннее волнение старого вояки.

— А если бы и впрямь предложил, то ты согласился бы?

— Как на духу скажу тебе, княже, да и то лишь потому, что понял ты правильно слова мои дерзкие и обиды на них не выказал. — Басыня глубоко вздохнул и продолжил: — Я уже старый. За молодыми не всегда смогу угнаться, но кое в чем ином и они до меня не дотянутся. И вой с меня справный будет. Опять же ни кола, ни двора не имею. Язык меня всегда подводил — что князь Мстислав, что сынок его Гавриил Мстиславич за него меня не больно-то жаловали. Так что ни селищ, ни терема своего я так и не нажил.

— А я селищ не раздаю. У меня все смерды только в княжьей воле, — заметил Константин. — А гривны получать будешь, как все прочие.

— Так-то оно так, — снова вздохнул Басыня. — Да душа у меня, видать, шибко вольная. А теперь она и вовсе на свободу вырвалась, за столько лет в первый раз. Погоди маленько. Пускай она налетается. Правда, перья малость пощипали твои орлы — пусто ныне в калите, ну да ладно уж, и так не пропаду.

— А летать где собрался? Если по Чернигову, то не советую. Проведают князья, что здесь стряслось, быстрее, чем петуха, обдерут и живьем в котле сварят.

— А по твоим владениям, стало быть, дозволяешь? У тебя теперь ныне земель много, — вновь хитро прищурился Басыня.

— Да хоть круглый год броди, — весело махнул рукой Константин и посоветовал: — А утром ты все-таки ко мне загляни, а то негоже с пустой калитой на воле гулять. Верну тебе все сполна.

— Э-э, нет, княже, — укоризненно заметил старый ратник. — Это ведь людишек твоих законная добыча. Я порядок знаю. Не дело ее назад отбирать.

— А я и не буду, — пообещал Константин. — Из своих отдам.

— Во как, — изумился Басыня. — Так там много было, аж четыре гривенки новгородские.

Константин вопросительно посмотрел на старшого из своих дружинников. Тот, секунду помявшись, вспомнил, что князь обещал отдать из своих, и уже без опаски выпалил быстро:

— Брешет он, княже. Три гривны там было, аккурат нам по одной на брата. Да и те киевские.

— А помимо их?! — искренне возмутился Басыня.

— Помимо их у тебя там всего три медяка старых валялось, и все.

— Вот. Я же говорю, княже, почти четыре гривны, — удовлетворенно заметил старый ратник. — А новгородские или киевские — вою в том разбираться недосуг.

— Это с каких же пор три куны почти гривной стали? А уж киевские от новгородских даже слепой отличит, — хмыкнул Константин. — Ладно, получишь ты обратно три своих гривенки[71].

— Новгородские? — уточнил Басыня.

— Рязанские, — улыбнулся князь и успокоил насторожившегося ратника: — По весу те же, а расплачиваться станешь — товару даже больше возьмешь. Держи одну, — покопавшись в кармане, он выудил оттуда большую серебряную монету свежей чеканки.

На аверсе у нее красовался в полном парадном облачении сам Константин со скипетром в одной руке и шаром-державой — в другой. Обрамляющая надпись заверяла особо бестолковых, что это и есть на самом деле «Великий князь Рязанский Константин».

На реверсе был выбит гордый сокол, цепко сжимающий в своих когтях обнаженный меч. Вообще-то надлежало сунуть в лапы птице трезубец, но после некоторых колебаний — все казалось, что это вилы какие-то, — вид оружия было решено изменить. Чай, не Посейдон, чтоб трезубцем махать, да и нет пока морей в Рязанском княжестве — не вышли покамест к ним. Рисунок был обрамлен снопами пшеничных колосьев. Здесь же был указан и номинал монеты.