Никогда еще стены Нижнего Новгорода, который за каких-то двадцать с небольшим лет неожиданно перерос и древний Муром, и светлый Ростов, и тихий Суздаль, не видели такого столпотворения. Обычно-то как раз наоборот, зимой жизнь утихала, будто суровые морозы сковывали не только воду на Волге, но и самих горожан. Теперь же в городе творилось такое, чего не увидеть и в разгар лета.
И дело было не в том, что государь всея Руси Константин Владимирович прибыл в сей град. Такое не раз случалось и прежде, но не потому, что когда-то в будущем, в далеком XX веке он добрый десяток лет проработал в одной из нижегородских школ учителем истории[88].
Отнюдь. Тянула его сюда не память о тех годах. Все было гораздо приземленнее. Город располагался на самой границе русских земель. Дальше лежала чужая территория, а рубежам необходимо уделять особое внимание. Пусть соседние земли принадлежали союзнице Руси Волжской Булгарии, от которой было нелепо ожидать чего-либо враждебного, и все же, и все же…
В этом же заключалась разгадка быстрого, чуть ли не мгновенного расцвета города. Купцы, плывшие с караванами по Волге, оказывались на территории Руси гораздо раньше, проплывая мимо не так давно поставленных Самары, Саратова, Волгограда и Астрахани, но все это было не то.
В тех городах, одним своим внешним видом, да и сутью являющихся прежде всего крепостями, царил совсем иной дух — настороженности, ежедневного ожидания нападения. И население в них проживало соответствующее, чуть ли не на две трети состоящее из служивых людей.
Поэтому, лишь причалив к городской пристани Нижнего Новгорода, купцы облегченно крестились, мол, «Слава тебе, господи, прибыли», и первым делом шествовали к храму, посвященному Николаю из Мир Ликийских, а по-простому — Николаю-угоднику, который вроде бы покровительствует всем путешественникам и странникам в их нелегких скитаниях по чужим землям. Там они долго молились, ставя перед образами огромные толстые свечи, щедро жертвовали на нужды храма и шли расплачиваться с таможней.
На постоялых дворах Нижнего с весны до поздней осени царил шум и гвалт, который уступал лишь гомону на пристани. Верно подмечено, что никогда человек не бывает так добр и не склонен с такой легкостью швыряться деньгами, как в первый день после своего прибытия из далеких краев. Даже самый отъявленный скупердяй позволит себе хоть слегка погулять. Разумеется, в его понимании этого слова.
Нижегородцы психологию не изучали, они даже и слова такого не знали, но это не мешало им пользоваться ею на практике, выжимая все преимущества из такого удачного расположения своего города.
Правда, в силу погодных условий, образ жизни им приходилось вести чуть ли не медвежий, то есть полгода они бегали, суетились, встречали, угождали и даже ублажали за соответствующую мзду дорогих торговых гостей, усиленно нагуливая жирок.
Вторые же полгода, они, можно сказать, отсыпались, давая себе передохнуть от неустанных трудов. И тогда город напоминал огромную сонную берлогу, в которой большинству обитателей только и остается, что… сосать лапу. Но в лапе к тому времени, когда в город, ломая хрупкий осенний ледок на реке, поспешно входили запоздалые караваны, имелось уже немало.
Теперь же ни о какой спячке и речи быть не могло. Шутка ли — их град объявлен главным местом сбора всех русских ратей. И богатый Нижний вновь встрепенулся, встречая полк за полком. Всех горожане ублажить не могли. Не до того. Лишь бы успеть удоволить в самом необходимом, дать корм для коней да еды для самих ратников, а уж о крыше над головой никто и не заикался — сами как-нибудь, милые, сами.
Прибывшие не ворчали, понимая, что об ином говорить глупо. Размещались сами за городом, на скорую руку сооружая для себя длинные деревянные бараки-прибежища, и тут же, едва поставив над головой крышу, принимались строить новый, для будущих соседей.
Как раз туда сейчас и направлялся Константин в сопровождении десятка дружинников. Он ехал по городским улицам, мимо добротных домов горожан, но воспоминания иного, далекого времени душу не бередили. Да и откуда им взяться, этим воспоминаниям, если Нижний XIII века ничем не походил на красавца из его родного времени.
Даже кремль, который по повелению государя стали строить из камня, существенно уступал могучим стенам, возвышавшимся над верхней частью города во время его учительства. Не сказать — жалкая пародия, чтоб не обидеть, просто сроки — во-первых, и деньги — во-вторых. Словом, и стены его были чуть ли не вдвое тоньше, и сам он выглядел не так внушительно.
— Ты же купаешься в миллионах, — как-то в сердцах бросил воевода. — А скупердяй, как твой Зворыка, хай ему!
— Министр финансов должен быть скупердяем, — возразил он тогда другу. — А что до меня, то мои миллионы как бурное море. Не успеет нахлынуть, как тут же начинается отлив. Кстати, не без твоей помощи. И уж кому-кому, а тебе грех жаловаться. У тебя все командиры, начиная с сотников, получают — будь здоров. Не то что генералы в той России, откуда мы прибыли и у которых, как ты рассказывал, паек чуть ли не втрое хуже собачьего[89].
— Ну, тут ты молодца, — примирительно заметил Вячеслав.
— Это не я молодца. Считай, что я это делаю за счет олигархов, которых нет. Если бы их не было в то время, в котором мы жили, то хватило бы и армии, и бабкам на молочишко и вообще, — улыбнулся Константин.
— А говоришь прямо как наш Михал Юрич, даже хлеще, — хмыкнул воевода. — Но он-то вроде давно угомонился, а вот ты нехорошие намеки отпускаешь.
— Никаких намеков. Это голые факты и только. Главные беды из-за очень резкого расслоения людей. А сейчас на Руси такого, чтоб один миллиарды получал, а сотни тысяч концы с концами еле-еле сводили, — нет. Сам посмотри. Конечно, у купцов — терема, а у крестьян лишь четвертая часть в хороших избах живет, да и землянки с полуземлянками не редкость, но я тут для себя статистику веду. Взял десяток деревень покрупнее под наблюдение и контролирую. Так вот только за последние десять лет изб там прибавилось втрое, а землянок… В одной деревне они вообще исчезли, еще в двух — и десяти штук нет, да и прочий народ гораздо веселее зажил. А главное — толпами чуть ли не под конские копыта кидаются и провожать бегут до самой околицы. Бабки крестят вслед, благословляют, а молодые просто стоят, рты разинув. Хотя что я тебе рассказываю — ты же сам со мной не раз ездил, так все девки больше на тебя глазели.
— Да ладно уж, — засмущался Вячеслав.
— А что до денег, то скажу, как на духу. Да, имею я заначку. Без нее, сам понимаешь, никуда. Там и золото отчеканенное, тысчонок на десять, да и серебра не меньше.
— А медь? — поинтересовался воевода. — Что, всю народу сбагрил? Кстати, я, честно говоря, так и не понял, почему он у тебя ее так мирно воспринял? Помню, в книжках читал, что даже бунты из-за денег были, когда правительство жульничало и свою медь на серебро меняло. Точно-точно, они так и назывались — медные. А у тебя тишь, гладь да божья благодать. Это как?
— Да ты сам и ответил. Бунты из-за чего были? Правительство действительно жульничало. Платило медью, а налоги требовало серебром. Я же без обмана поступаю. Наоборот, в первые годы, когда только вводил ее в обиход, чтоб разменной монеты побольше было, указ издал — не меньше десятой части налога платить мне в казну медью. Больше — пожалуйста, а меньше — ни-ни. А раз все по-честному, то и возмущаться нечем. И крутится она у меня с тех пор не хуже серебра. По той же причине ее даже иноземные купцы спокойно принимают, потому что знают, что при отъезде обменять ее на серебро или золото можно без проблем.
— А ведь говорила мне мамочка в детстве, чтобы я политэкономию капитализма учил, — начал было Вячеслав, но потом, засмеявшись, махнул рукой и полюбопытствовал:
— А заначка для чего?
— Как обычно, — пожал плечами его друг. — На черный день, которого очень не хотелось бы увидеть на Руси. Хорошо бы, чтобы эти деньги не понадобились, но в готовности их, как и армию, держать надо.
