— Или ты сам не слыхал, как он перед всеми своими гостями похвалялся? — заметил Гавран. — А когда по-своему заговорил, то и вовсе сказал, что ценит тех, кто ему сапоги лизать готов. Не зря князь то и дело на встречи с ним ездил. Вот и докатался.

— Может, ты как-то не так понял? Ты же их язык плохо знаешь. Спутать не мог?

— Мог, — согласился Гавран. — Вот только то, что он на нашем лопотал, мы вместе слыхали. Или тоже спутали? А как они обнимались, ты видел? Ухо ослышаться может, а гляделки?

Прок в ответ лишь тоскливо вздохнул. Возразить было нечего.

— А чего делать-то теперь? — после недолгого молчания спросил он.

— Ясное дело, бежать надо.

— Как?! — простонал Прок.

— Пока не знаю, — сурово отозвался Гавран. — Но ежели не мы, то кто известит государя об измене?!. Стало быть, надо как-нибудь исхитриться, удобный случай искать. Или ты мыслишь, что он сам к тебе приплывет?

— А хотелось бы, — безнадежно откликнулся Прок.

Бывает, что желания человека вдруг сбываются. Такое происходит редко, судьба скупа на чудеса, но иногда, в кои веки… Вот и на этот раз удобный случай, словно услышав Прока, и впрямь приплыл к ним. Не сам, конечно, а направленный темником Бурунчи.

Врочем, если бы не более сообразительный товарищ, то сам Прок так и не дотумкал бы. Зато Гавран, едва темник ехидно осведомился, не надумали ли славные воины после всего увиденного перейти на службу к великому хану, который в своей неизбывной милости дарует им в этом случае прощение за то, что они осмелились сражаться против его доблестных багатуров, тут же нашелся:

— Обмыслить надо все, боярин, — неторопливо протянул он. — Князя-то государь и простить может — сын ведь. А нам пути назад будут отрезаны. Если мы к твоему хану перейдем, то нас только веревкой пеньковой благословят, не иначе.

— Хоп, — согласно кивнул Бурунчи. — До утра обожду. А пока думайте. Только хорошо думайте. А твой сосед чего молчит? — подозрительно покосился он на Прока, опешившего от такого поворота событий. — Ему что, не надо думать?

— Надо. И ему тоже надо, — торопливо ответил за товарища Гавран. — Вместях оно как-то сподручнее Русь предавать — одному тяжко на такое идти.

К счастью, дар речи вернулся к Проку гораздо позднее, когда темник, удовлетворенный исходом дела, вернулся вниз, а самих пленных его крепкие сноровистые люди быстро, но уже гораздо вежливее, отволокли обратно в подвал.

— Ты вовсе с ума сошел! — завопил Прок на товарища.

— Цыц ты, а то кудахчешь, как курица, когда яйцо снесет. Или невдомек тебе, для чего я время подумать просил?

— Для чего? — озадаченно спросил Прок, совсем сбитый с панталыку уверенным тоном Гаврана.

— Для побега, для чего же еще, — пояснил тот. — Нам теперь на все надо соглашаться, лишь бы к своим удрать поскорее.

— Мыслишь, что нам так сразу и поверят? — усомнился Прок.

— Надо, чтоб поверили, — наставительно заметил Гавран. — И чтоб оружие вернули, — добавил он, и Прок даже в кромешной тьме почувствовал, что его товарищ улыбается.

— А если его только перед самым боем вернут? — попробовал он остудить не в меру размечтавшегося приятеля, но тот бодро напомнил:

— Забыл, как верховный воевода нас бою учил, чтоб, ежели что, пускай даже голыми руками, но ворога одолеть? Мне-то без интересу было, потому и не усвоил толком, а ты, помнится, из лучших был.

— Поначалу от пут надо освободиться, — заметил Прок. — А с нехристями я могу потолковать. Пяток, может, и не одолею, а с парочкой управлюсь. Ну а если ты додавить их подсобишь, то и трех свалю, — уверенно пообещал он.

— Да, с тебя прок большой, — намекнул, в свою очередь, Гавран на имя[51] товарища. — Хотя думку ты мне знатную подкинул. Ежели ее обмыслить как следует, то и я не одного нехристя завалю, — протянул он, о чем-то напряженно размышляя. — Ладно. Спи покамест. Нам сил набираться надо. Вскорости они нам ох как понадобятся.

Бурунчи же, доложив Бату о том, что пленные стали колебаться, еще раз восхитился ханской мудростью.

Впрочем, он пришел бы в еще больший восторг, если бы знал о подлинных намерениях Бату, которые тот пока держал в секрете. Хан как раз рассчитывал именно на то, что, скорее всего, хотя бы один из них даст свое согласие лишь на словах, а на деле попытается воспользоваться первым же удобным случаем, чтобы бежать на Русь. Бежать для того, чтобы предупредить о случившемся под Оренбургом, а также — и это было самым главным — сообщить об измене Святозара. Вот тогда у князя и впрямь будут отрезаны все пути назад.

Хану оставалось лишь правильно выбрать время для побега русичей. Отпускать их слишком рано тоже было нельзя. При этом терялась бы неожиданность — такая замечательная помощница любого полководца. Ведь пока еще русичи не знают о случившемся. Пользуясь этим, можно взять оставшиеся шесть крепостей, грозно высившихся над полноводным Яиком. А помочь их взять, по хитроумному расчету Бату, окончательно уверившегося в безукоризненном плане старого шамана, должен был Святозар, пусть того вовсе и не желая.

Когда Бату во время их последней встречи в пещере, произошедшей всего полгода назад, пожаловался, что молодой русский князь подружился с ним, стал доверять, но о власти, следовательно, об измене отцу, вовсе не помышляет, Горесев лишь ненадолго задумался, после чего неожиданно ответил:

— Ну и пусть.

— То есть как это пусть?! — возмутился такой загадочной уступчивостью старика хан. — Ты же сам говорил мне…

— Я говорил, что он в любом случае поможет тебе, — бесцеремонно перебил его тот. — От этого я не отказываюсь и сейчас. Он и впрямь поможет, — и тут же поведал хану новый план: — Своих сотников и тысячников, которые пойдут за камнем, ты пришлешь мне завтра. Я надену на них волшебные обручи и магические цепи, которые помогут им быть смелыми и не успокаиваться, пока они не достигнут цели. Ты же возьми от меня вот это, — он протянул Бату небольшой узелок.

— Что это? — опасливо спросил хан, стараясь не касаться свертка.

— Не бойся, — усмехнулся старик и развязал узелок, показывая его содержимое. — Это всего лишь снадобье. Будешь давать его Святозару, когда он окажется в твоем плену и потребуется, чтобы он выполнил твою волю.

— Оно заколдовано тобой или духами? — поинтересовался Бату, принимая от старика сверток. — Я это к тому, что даже великий шаман может ошибиться. Кто знает, на кого тогда накинутся духи, которые сидят в этих шариках.

Старик устало вздохнул.

Ну как объяснить этому глупцу, что даже человеческая мысль имеет вес, хотя и разный? Как растолковать, что любое слово имеет силу, но не каждое, а строго определенное, произнесенное в нужное время в нужном месте, как еще в детстве учил его отец?

— Эти знания перешли ко мне от предков, которые с помощью простого слова могли творить такие чудеса, что нам с тобой и не снились, — будоражил он воображение сына. — Я знаю лишь крохотную частицу того, что было ведомо им. Но и она неизмеримо больше всего того, что известно этим глупцам, согласившимся заживо и добровольно замуровать себя в горных пещерах. Они утверждали, что это запретный источник, вода которого отравлена, потому мне и приходилось пить из него украдкой. На самом же деле они просто не могли его освоить, боясь зачерпнуть оттуда хоть пригоршню, а когда узнали о моих успехах, в их сердцах разгорелась черная зависть, поэтому мне пришлось бежать. Я стар, но успею научить тебя всему, что знаю сам, и ты вернешься туда, но вернешься победителем, чтобы отомстить за нас обоих. Пока же накрепко запомни главное. Нет ни колдовства, ни волшебников, ни магии, ни ворожбы. Нет и не было ни джиннов, ни мангутов, ни дэвов. Просто если люди не могут что-то объяснить, то они начинают бояться. Пусть. Не пытайся им ничего объяснить, ибо они все равно не поймут и никогда не поверят. К тому же именно в их страхе заключается твоя главная сила. Сам же запомни, что в этом мире есть только знание. Когда ты столкнешься с непонятным, не пугайся и не думай, что увидел колдовство. На самом деле ты увидел то, чего просто не можешь объяснить, потому что не знаешь.