Зато теперь Константин в любой момент мог получить подробную информацию о том, чем кто дышит. И речь шла не только о Руси, в которой доверенные люди сидели всюду. Про Чернигов, Новгород-Северский, Переяславль-Южный, Владимир-Волынский и даже Кукейнос с Ригой, в которых правили подручные князья, и говорить не стоило. Но под контролем находились и все прочие города.

Впрочем, внутренний сыск был делом Любомира, и в него Николка не совался, занимаясь исключительно другими государствами. Что касаемо соседей, тут донесения и вовсе приходили регулярно. Николка, а следовательно, и сам Константин были прекрасно осведомлены обо всех перипетиях борьбы между дочерью луцкого князя Ингваря Ярославича Гремиславой — женой покойного короля Лешко Белого, отстаивавшей права своего малолетнего сына Болеслава V[168], и его официальным опекуном Конрадом Мазовецким.

Им было хорошо известно, что венгерский король Бела IV не ладит со своей знатью, что Иоанн-Асень II по-прежнему занимается строительством церквей и монастырей и на южные русские земли притязаний не предъявляет. Да и странно ему было бы претендовать на то, чем он сам наделил своего собственного зятя Святослава.

Дело в том, что первая жена царевича Мария, дочь хана Волжской Булгарии Абдуллы ибн-Ильгама, умерла при родах, успев произвести на свет крупного карапуза, которого при крещении нарекли Николаем.

После ее смерти царевич долго не хотел жениться. Прикипел он всем сердцем к маленькой смуглой девочке, и рана никак не хотела заживать, продолжала кровоточить. Лишь через три года, видя, что иначе не получится, Константин жестко произнес:

— Надо!

— Надо тебе? — строптиво, с дерзким отчаянным вызовом, спросил Святослав и тут же сник от спокойного отцовского ответа:

— Руси.

Правда, тут же, пытаясь как-то смягчить приказной тон, Константин добавил:

— Не вольны мы, сын, над собой. Это смерду в селе, ковалю в городе, купцу, дружиннику или боярину дозволительно по любви жениться. Даже князь может себе такое позволить, — добавил он торопливо, чтобы сын не попрекнул его самого Ростиславой. — Царю же о державе надо мыслить. Вон она у нас какая — от моря до моря. Все караваны через нее, куда бы ни шли. На глазах богатеет, растет. Отсюда и завистники, коих у нас, сам знаешь, немерено. Ежели их всех в Оке потопить, то река из берегов выйдет. Так что тут не до любви. Долг выполнять надо, союзников искать. Если одни враги вокруг нас будут — непременно пропадем.

— А кому господом многое дано, с того многое и спросится, — поддержал Константина патриарх Мефодий, специально вызванный по такому поводу. — Твой отец и ты после него за всю Русь в ответе.

— Но мы и без того в союзе с царем Асенем, — попробовал было поупираться царевич.

— Это верно — в союзе. Только он сам мне намекал на то, что если я посватаюсь, то отказа не будет. И не раз. После таких намеков либо само сватовство следует, либо обида. Брезгуешь, мол. А за ней, как водится, разрыв всей дружбы.

Не сумев переспорить отца, Святослав повернулся к патриарху:

— Ты же говорил, владыка, что брак на небесах свершается, что любовь свята. Стало быть, жениться не по любви — грех, а у меня — какая же любовь?

— Не так ты меня понял. Насильно венчать — грех тяжкий. Это да. Так оно и есть. Но и тебя под венец насильно никто не нудит. Но скажу и иное. Бывает, что чрез малое время после свершения таинства бракосочетания пропадает любовь. Так что ж теперь — разводить? Да и не разглядишь в душе у человека — в самом ли деле любит он свою суженую или это ему кажется. Так что же — нам и вовсе людей узами не соединять? И поверь, никогда и никому не ведомо, где человек найдет, а где потеряет. Бывает, женится, потому что велено, потому что воля отца такова, а после, в награду за послушание, господь человеку любовь и посылает.

— Мне уже послал, — горько отозвался царевич. — Только скоро отнял. А разве вторая любовь может быть?

— На утерю роптать не след, — строго заметил патриарх. — То — божья воля. А что до второй… — Он немного замешкался, но произнес твердо: — Истинно тебе говорю — да! Ты молод, а разве человек может прожить без любви? Да никогда. Все равно сердце к кому-нибудь да прилепится, и как знать, как знать… — Он не договорил, но намек был яснее ясного.

— Как хоть зовут ее? — нехотя буркнул царевич.

— Мария, — коротко ответил Константин и с радостью отметил, как в глазах Святослава что-то блеснуло.

Правда, только на одно мгновение, тут же растаяв, словно и не было вовсе, но ведь была искорка-то, была родимая. Ничего, лиха беда — начало. Где один проблеск появляется, там и второй не за горами. За ним, глядишь, и огонечек затлеет. Пускай он на первых порах крохотный. Это ничего. Главное, что уже не зимняя стужа на сердце — оттепель. А если она пришла, то не жить скорбному льду на душе. Непременно стает. После зимы всегда весна приходит, а уж за ней и лета ждать недолго.

Память, конечно, все равно останется, но оно даже хорошо. Стало быть, своего первенца посильнее любить будет, компенсируя ему материнскую нежность. К тому же Мария болгарская и лицом на Марию булгарскую походит. Такая же смуглая, темноволосая, и даже ямочки на щеках имеются. Этого Константин говорить не стал, пусть лучше сам Святослав это сходство обнаружит.

Фигурой, правда, не совсем похожа — видать, в породу своего отца — кряжистого Асеня уродилась, но и остальной схожести хватило. Не тот стал царевич после свадьбы. Серьезность осталась, но неизбывная печаль потихоньку стала пропадать.

А когда через три года новая супруга родила первенца, нареченного Вячеславом, Святослав и вовсе отошел, повеселел и даже начал улыбаться. Правда, нечасто, но и тут не все сразу приходит — спешить ни к чему.

Зато теперь Константин был уверен в том, что их тройственному союзу — Руси, Византии и Болгарии — будущее обеспечено. Надолго ли — вопрос иной. Да государь и не тщился заглядывать через века. Лет тридцать, не меньше, он точно протянет, а это главное. Когда спина прикрыта — драться легче. Не думаешь, что сзади делается.

К тому же благодаря этой женитьбе удалось полюбовно решить вопрос и со спорными территориями, так четко обозначив контуры границ, что ошибиться стало невозможно. С венграми и без того все было ясно — по Карпатам. Трудно сказать, чьи именно были сами верхушки гор, но в них никто не нуждался, так что претензий у сторон не возникало.

На границе с Болгарией гор почти не было, зато имелись реки. После заключения брачного союза и тут наступила ясность. Следуй по левому берегу Прута вплоть до его впадения в Дунай, а дальше по левому берегу Дуная до самого моря — вот и все. А уж правые берега этих рек — владения Асеня II.

Несколько размытыми они были с поляками, особенно в Мазовии, но князь Конрад, опасаясь своего могучего соседа, сидел тихонечко, ни на что не претендуя. К тому же глухие леса и пущи — не столь важный предмет для спора, чтобы из-за таких пустяков ухудшать отношения с властителем Руси. Опять же сосед он вроде бы мирный, чего не скажешь про остальных польских князей, которые только и норовят урвать кус потолще да пожирнее из твоих владений.

Но зуб на Константина точить было кому — тут он ни на грамм не солгал своему сыну. Потому и важна была разведка — кто предупрежден, тот вооружен. И не просто разведка, но и скорость, с которой приходят сведения, потому что запоздавшим новостям грош цена.

С известиями от тех, кто подальше, было сложнее, но и тут весточки нет-нет да и приходили, и не столь уж редко. С чем-то незначительным люди Торопыги могли не спешить, дожидаясь удобной оказии, а для новости поважнее находился и нарочный, переодетый в купца, который спешит прикупить мехов на далекой Руси.

Не оставались без присмотра даже Франция и солнечная Италия — Венеция, Флоренция, Генуя и прочие города Ломбардской лиги. Вести оттуда, равно как из Испании и Англии, доходили не часто, но общую картину происходящего всегда можно было составить.