Из глоток многих воинов, стоящих на стенах, дружно вырвался негодующий крик возмущения. Кто-то при виде столь кощунственного зрелища не утерпел и бросился бежать за Убейдуллой. Еще человек пять принялись с досады стрелять в сторону правоверных, которые оказались такими ужасными негодяями, что отреклись от веры и аллаха и решили принять… да, так оно и есть, новую веру.

Вон уже и корыто неверные собаки принесли. Ну, точно. Сейчас их крестить начнут. Приготовления к крещению длились недолго, минут пятнадцать-двадцать, но Убейдулла, который, очевидно, находился где-то поблизости, успел подняться на стену и теперь тоже наблюдал за разворачивающимся действом.

Едва увидев его на стене, наблюдатель русичей, которому воевода доверил свою подзорную трубу, тут же отправил своего помощника к Вячеславу. Тот удовлетворенно кивнул, неспешно приблизился к группе половцев, изображавших мусульман, встал метрах в трех от них и негромко скомандовал:

— Давай, Кичи. Только не торопись и делай все, как я тебя учил.

Худой половец медленно поднял руку и стал разматывать зеленую ткань со своей обритой головы. Затем он аккуратно свернул шелк и положил его на землю подле своих ног.

Почти тут же русичи опять услышали гул возмущения, донесшийся до них с крепостных стен.

— Воевода, — окликнул Вячеслава помощник наблюдателя. — Пестель сказывает, почитай весь град на стены залез. Дивуются.

— Очень хорошо, — ответил воевода и неторопливо отдал очередную команду: — А теперь твоя очередь, Бача.

Сосед человека в зеленой чалме внезапно вскочил на ноги, что-то гортанно крикнул и, сорвав с головы такую же зеленую чалму, принялся ожесточенно топтать ее ногами. Затем он схватил аккуратно положенную соседом ткань и тоже метнул ее себе под ноги.

На стенах уже не гудели — исступленно вопили, визжали, кричали, сыпля проклятиями в адрес поганого шелудивого пса. А этот смердящий пес, закончив свою оригинальную пляску на чалмах, схватил их, несколько секунд оглядывался по сторонам, затем увидел поблизости костер, подбежал к нему, метнул куски ткани в огонь и бросился к вкопанному кресту. Упав подле него, он принялся исступленно целовать каменистый холмик, потом протянул руки, нежно обхватил подножие креста и застыл в позе покорности и преклонения перед новой святыней.

— Ну-у-у, не Леонов, конечно, и не Ефремов, но очень недурственно, — еле слышно пробормотал себе под нос воевода. — Особенно учитывая, что у нас всего три репетиции было. Переигрывает, правда, но совсем немного. Да в конце концов и на стенах тоже не Станиславские собрались. Должны поверить, — и произнес погромче: — Типля, теперь твоя очередь. Пошел.

Исступленный визг на стенах достиг своего апогея, когда такой же маневр стал осуществлять «дервиш». Вначале он, по-прежнему не вставая с колен, обернулся к русским воинам с протянутыми руками. Один из них подошел к нему и вынул кинжал.

— Неужто зарежет святого человека?! — ахнул кто-то на стене.

Но свершилось нечто еще более страшное. Воин отдал кинжал дервишу, и тот сам…

Нет, он не зарезал себя, хотя лучше пусть сделал бы именно это, не так больно было бы смотреть. Но дервиш совершил невероятное — стал резать свою святую бороду. Затем, выронив кинжал, он бросился к костру, метнул ее туда, тут же ловко скинул плащ, который тоже полетел в огонь, и распростерся у ног священника, целуя его сапоги и край рясы.

Выдержать это зрелище было невозможно. Кого-то в порыве бешенства били корчи, кто-то в неистовстве прыгнул прямо со стены, потрясая в воздухе копьем. Даже внизу, уже распластав на камнях свое разбитое тело, но совершенно не чувствуя боли в сломанных ногах и ребрах, он какое-то время яростно кричал, призывая всех остальных последовать его примеру и покарать неверных собак.

Это стало последней каплей, переполнившей чашу терпения правоверных, и Убейдулла приказал своим помощникам выстроить воинов у ворот. Было их вдвое, если не втрое больше, чем осаждающих крепость, но новоявленный эмир ал-умара не обольщался, прекрасно сознавая, что один профессиональный воин стоит дороже трех простых ремесленников, взявших в руки оружие.

Только при пятикратном численном превосходстве можно было бы надеяться на удачу, но, во-первых, Убейдулла надеялся, что недостающее его люди компенсируют бешеной яростью, а во-вторых… ему просто некуда было деваться.

Если бы он простил гяурам такое глумление, то весомая часть самых фанатичных его приверженцев обязательно отшатнулась бы от него. Словом, проповедник поступил по принципу: «Не можешь остановить — тогда возглавь и поведи туда, куда они хотят».

Надежда была на то, что, поставив наиболее боеспособную часть войска в центре, ему удастся располовинить вражеский строй, разодрать его надвое в порыве священной ярости. При виде отступающего врага силы его людей удесятерятся, а шансы на окончательную победу неизмеримо увеличатся.

Дербентцам и правда удалось здорово потеснить русичей. Казалось, еще немного и их строй, прогнувшийся под неистовым натиском мусульман, окончательно рассыплется. Горожане, воодушевленные отступлением врага, продолжали с визгом лезть на копья, хищно выставленные из-за щитов, падать под стремительными выпадами мечей. Неважно, что многие гибнут. Гораздо важнее другое — долгожданная победа близка. Еще немного, еще совсем капельку, и…

Но не тут-то было. Лишь когда с тыла в ряды мусульман врезалась невесть откуда появившаяся многочисленная конница, Убейдулла окончательно понял, что это была всего-навсего ловушка, которая теперь прочно захлопнулась.

Он с тоской оглянулся назад в ожидании невесть какого чуда, хотя прекрасно понимал, что это конец, но то, что увидел проповедник, вселило в него еще большую печаль. Оказывается, крепостные ворота все это время были распахнуты настежь.

— Ворота! Скачи обратно, прикажи закрыть ворота! — крикнул он одному из своих помощников.

Тот кивнул и вместе с десятком всадников стал прорываться обратно в город. Попытка была безуспешной, но в это время до людей, оставшихся там, очевидно, дошло, что их предводитель погибает вместе со всем войском. Промедли они еще немного, и враг ворвется в Дербент. Ворота стали медленно закрываться, но до конца створки не захлопнулись — что-то или кто-то мешал это сделать.

Полсотни спецназовцев, посланных Вячеславом еще за два дня до этого в глубокий обход, сумели вскарабкаться на стену. Сразу после того как Убейдулла вклинился в пеший русский строй, они бросились к воротам, где завязался кровавый бой.

Когда конные дружинники ворвались в город и пришли им на выручку, в живых было только четверо — младший брат Торопыги Алексей, первенец ярла норвежцев Эйнара — Эйрик Разящая молния, отчаянный Сбой, о характере которого красноречиво говорило само имя[165], и проворный Плутыш.

Израненные воины прижались спинами друг к другу и продолжали отбиваться от отчаянно наседавших горожан. Те дрались неумело, но уж больно много их собралось подле ворот. С трудом удерживая равновесие на скользкой от крови земле, они чуть ли не вслепую отмахивались от врагов и не выпустили из рук сабель даже тогда, когда пришла подмога, — пальцы намертво впились в рукояти, так что товарищам пришлось им помогать.

Когда войско шахиншаха через неделю прибыло под стены Дербента, его уже встречал русско-прибалтийский гарнизон. Младший брат Фарибурза III Гершасп, названный так в честь своего отца, поначалу был настроен весьма воинственно, потребовав отдать ему город. В качестве платы за его взятие он разрешал русичам забрать ту добычу, которую они успели захватить, но и только. Иначе…

Впрочем, что ему делать, если будет иначе, царевич не знал и после рассказа его посольства о том, что они увидели в городе, несколько приуныл. Оказывается, судя по тому, как русичи хозяйственно там обустраивались, они прибыли всерьез и надолго.

Через пару дней мучительных раздумий, видя неуступчивость русских воевод, он повторил свое требование.