— Мне за него и за сто лет не расплатиться.

— А сколь у тебя есть? — деловито осведомился монах.

Слан усмехнулся и высыпал себе в руку все, что имелось в порядком отощавшей калите. Было там немного — четыре увесистые гривны, еще две рубленые, ну и так — мелкими монетами еще с полторы.

— Не густо, — усмехнулся Пимен. — Ежели на жизнь, то надолго хватит, а вот на хоромы эти…

— Сам знаю, — сурово пробурчал Слан.

— А ты не злись, не злись, — осадил его монах. — Мой продавец уж больно торопится с этим теремом. Непременно нынче хочет его продать, и именно тебе. Ну-ка, зайдем, — и, ухватив Слана за рукав, он решительно повел его за собой вверх по лестнице.

— Сказываю же, что нет боле, — ворчал на ходу Слан, но руку не вырывал — хоть поглядеть, как там прежний хозяин обустроился.

После погляда стало еще тоскливее, но виду атаман не подавал.

«Не хватало еще перед этим долгополым сопли распускать. Не дождется, — зло думал он. — Ништо. Глядишь, через пяток-другой лет и я на такой скоплю, ежели бог даст».

А дальше все было как во сне.

Монах усадил его за стол, развернул перед ним грамоту и деловито произнес:

— Высыпай калиту. Я так посмотрел — хватит у тебя, чтоб расплатиться.

— Ты за книгами божественными, видать, и вовсе ослеп, — вяло съязвил Слан, но высыпал на чистую, до желтизны выскобленную столешницу все свое богатство.

Пимен деловито отодвинул в сторону большие увесистые гривны, не посмотрел и на рубленые, а выбрал маленькую монетку.

— Вот она, плата, — произнес он. — Согласен ли ты, раб божий, отдать эту куну в уплату за эти хоромы? — торжественно произнес он.

Слану даже весело стало. Ну какой дурень с таким богатством за одну-единственную куну расстанется. Такого хоть всю жизнь ищи — все едино не сыщешь.

— А чего же не отдать-то. Хоть и дороговато оно, но уж больно мне этот терем по душе пришелся, — подыграл он монаху. — Только уж пущай все, что в нем лежит, стоит, хрюкает или мычит, — тоже в эту цену войдет.

— Само собой, — кивнул Пимен, продолжая непонятную игру, и уточнил: — Грамоте разумеешь?

— Самую малость, — последовал уклончивый ответ.

— Тогда ставь свое имя, — монах обмакнул гусиное перо в чернильницу и сунул его в руки Слана.

Тот не противился. Взял, придирчиво посмотрел — остро ли заточено, затем медленно вывел свое имя на пустом месте, которое еще оставалось в самом низу густо исписанного желтоватого листа пергамента.

После этого, возвращая перо, он благодушно поинтересовался у монаха:

— Дел у тебя иных нет, отец Пимен, что ты игрища с людьми устраиваешь?

— Дел у меня немерено, — строго ответил монах, припечатывая лист чем-то круглым.

Затем, слегка помахав им в воздухе, он аккуратно свернул документ и вдел образовавшуюся трубочку в петлю шнурка, концы которого намертво скрепляла тускло поблескивавшая тяжелая вислая печать.

— Вот прямо сейчас и пойду ими далее заниматься, делами-то своими. Гляди, купчую на дом не затеряй ненароком. А ты-то куда? — удивленно воззрился он на Слана, который направился следом за ним к выходу. — Или проводить решил?

— Так это… Ты же вроде шутковать закончил, — удивился Слан.

— Вот дурень, — покачал головой монах. — Никто с тобой и не думал шутковать. Тебе терем продали, вот и живи в нем.

— Как это живи? А ежели хозяин придет? Чего мне тогда делать? Ты что, отче? — продолжал недоумевать Слан.

— Хозяин уже пришел, — пояснил монах.

— Тем паче надо отсюда уходить.

— Так хозяин-то ведь ты! — рассердился торопившийся Пимен.

— Это как так?! — вытаращил на него глаза Слан.

— А так! Подпись ты поставил, цену дома уплатил, стало быть, ты и есть теперь хозяин, — собрав остатки терпения, еще раз пояснил монах.

— Так чего мне теперь тут делать?

— Жить! — рявкнул Пимен и с треском захлопнул за собой входную дверь.

Слан брякнулся на лавку, пребывая в сомнениях и то и дело порываясь бежать из чужого дома, куда непременно вот-вот должен был явиться настоящий хозяин.

— А чего же это я подписал-то? — вдруг спохватился он и дрожащей рукой потянул к себе трубочку из пергаментного листа, оставленную монахом на столе.

Многое ему стало понятно еще до того, как он вытащил грамоту из шнурка. Печать, висящая на нем, была не простая, а самого царя Константина. Ошибиться Слан не мог. Широко расправленные крылья гордого сокола Рюриковичей, сжимающего в своих цепких когтях меч, было невозможно спутать с чем-либо. За последние пару лет, проведенные на Урале, ему не раз доводилось видеть государеву печать, так что ошибиться он никак не мог.

«Тогда что же получается? Не может такого быть, чтоб продавцом был сам государь, — лихорадочно думал он, трясущимися руками разворачивая лист, и едва глянул на точно такую же печать в правом нижнем углу, как понял, что не ошибся. Под печатью с соколом отчетливо виднелись буквицы, складывающиеся в простые и в то же время величественные слова: «Царь и великий князь всея Руси Константин I».

«Это что же? — только теперь дошло до него. — Выходит, что хоромы эти мне продали взаправду?! Выходит, что я и впрямь теперь тут хозяин?!»

Он еще долго сидел в каком-то странном оцепенении, не в силах подняться с лавки. Вывело его из ступора лишь появление гостей. Это был уже известный монах, из-за спины которого робко выглядывали отец с матерью и сестренка Вьялица.

— Ну вот, — всплеснул руками Пимен. — Родичи у него на морозе зябнут, а он тут в хоромах нежится, — и тут же заторопился обратно. — До места я вас довел, сына сыскал, а теперь прощевайте.

Родственники некоторое время молчали, затем отец, басовито кашлянув в кулак, недоверчиво уточнил:

— Так чьи это хоромы?

— Мои, — тихим шепотом, словно боясь спугнуть удачу, произнес Слан.

— Немало, видать, стоят, — подивился отец. — Сколь же ты за них выложил, сынок? На прожитье-то осталось хоть сколько-нибудь?

— Куну заплатил, — так же негромко произнес Слан.

— Сколько? — переспросил отец, решив, что ослышался.

— Куну, — повторил Слан громче и начал хохотать.

Он смеялся долго. По его лицу уже текли слезы, родные тревожно глядели на него, не понимая, что с ним такое происходит, а он все никак не мог остановиться, держась за живот и задыхаясь в приступе истерического смеха.

Поблагодарить царя за терем Слан не смог. Едва он заикнулся об этом, как Константин тут же оборвал его:

— Если бы подарил — иное дело, а так ты его купил, так что ничего мне не должен.

— Да разве ему такая цена на самом деле? — попробовал было возразить Слан.

— А ты посчитай, сколь та грамотка стоит, кою мои люди лишь благодаря тебе прочли, — предложил Константин. — Так что неизвестно, кто из нас с тобой кому задолжал, — и отрезал: — Хватит об этом. Лучше слушай сюда. Ты ведь в лесах как рыба в воде. Лучше тебя, пожалуй, никто с этим не управится, — и перешел к насущным делам.

В это время войска, тайно собранные в Рязани, были полностью готовы к теплой дружественной встрече соединенных дружин Киевского и Смоленского княжеств, к которым должны были присоединиться полки из Новгорода.

Может быть, заговорщики, узнав о том, что их ждут, отказались бы от своих планов, но все дороги, ведущие на север и на запад, были наглухо перекрыты сторожевыми заставами и рогатками караулов — предупреждать противника о том, что ему все известно, Константин не собирался.

— Чирей все равно лопнет, но теперь мы о нем знаем если не все, то очень многое. В другой раз такого случая не представится, да и ни к чему нам больше терпеть, — заявил он Вячеславу.

— Правильно, — согласился тот. — Мне эти борцы за княжеские права тоже поперек горла сидят, причем давно. Крепости давно пора строить на Яике и на Волге, Кавказ и Крым покорять, а мы сидим, как на привязи, потому что надо этих обормотов караулить. Ты, по-моему, и так с ними слишком долго цацкаешься. У этих халявщиков не жизнь, а сплошные летние каникулы, плавно переходящие в осенние, а затем в зимние, а им все неймется — еще и весенние подавай. А легату этому, как его, Розамунде, который их науськивает, я в следующий раз морду побью при встрече. Ей-богу побью, — горячо заверил он друга напоследок.