— Могу я узнать, какими способами ты вопрошаешь своих богов? — осведомился Константин.
Старик поморщился и ответил уклончиво:
— Боги есть разные. Можно погадать на потрохах молодого поросенка, который еще не стал настоящим секачом, в особо важных случаях в жертву приносится конь. Но зачем тебе это? — вновь насторожился он.
— Я хочу знать, что ответят тебе завтра боги, — медленно произнес Константин.
— Кто может угадать их волю, — осторожно произнес жрец. — Хотя, зная, что они не кровожадны, я не удивлюсь, если даже Перкунас скажет свое слово в пользу мира.
Константин удовлетворенно кивнул.
— Думаю, что это будет мудрый ответ, — произнес он.
— Но наша земля скудна, — продолжил жрец. — Со всех сторон нас окружают враги, которые хотят уничтожить наших богов. Вот почему я могу только догадываться о воле богов, но предсказать ее заранее мне не под силу. Даже у тебя помимо священного знака на груди под рубахой спрятан еще один — чуждого нам Криста. Какой из них сильнее, какой победит — я не знаю. Да ты и сам этого не ведаешь, — и он испытующе посмотрел на своего собеседника.
— Я могу тебе ответить, — твердо произнес Константин. — Не победит никто, потому что боги не враждуют между собой. Война — удел людей. Ты мудр, и потому я буду говорить с тобой открыто. Слушай меня и поверь, что я не таю черных мыслей.
Говорил Константин долго. От той первоначальной речи, которую он заготовил, когда приехал на первое свидание с ятвяжскими старейшинами, не осталось и следа. С тех пор он многое увидел, многое переосмыслил, часть прежних аргументов заменил на более веские и убедительные, а часть просто выкинул.
Он не кривил душой, рассказав о своих выгодах, хотя они в рассказе Константина получились несколько бледными и размытыми по сравнению с теми, которые получали племена, вступающие в состав Руси, а особенно их, если можно так выразиться, гражданская и духовная знать — старейшины и жрецы. Ведь тем воинам, которых Константин предполагал брать к себе в обучение, а потом и в войско, плата предполагалась в половинном размере. Вторая же половина предназначалась всему племени, и распределять ее будут именно они, а кто платит — тот и заказывает музыку.
Жрец не пытался его перебить. Лишь дважды он задал уточняющие вопросы и каждый раз, получив на них исчерпывающие ответы, удовлетворенно кивал, продолжая слушать и размышлять.
— Завтра я соберу тех старейшин, которые смогут добраться сюда к вечеру. Мы будем говорить, и ты повторишь им все то, что произнес сейчас. Если они согласятся, тогда мы соберем всех остальных, — с этими словами криве-кривейо поднялся и молча двинулся прочь от священного костра.
Прошла еще одна утомительная для Константина ночь, а затем наступил морозный, но солнечный день, на который назначили жертвоприношение. Как это ни «удивительно», но криве-кривейо угадал. Трио богов в один голос устами своего жреца заявило, что они не желают новых походов литовских воинов.
Миндовг возмущался напрасно. Сразу после того, как верховный жрец огласил приговор высших сил, раздался гул одобрительных голосов. Свое удовлетворение выражали не только все остальные криве, но также и старейшины родов и добрая половина кунигасов, почувствовавших, что времена безнаказанного разбоя и грабежа миновали.
— Если они не пойдут со мной, то ближе к весне все равно многие помрут от голода! — отчаянно выкрикнул Миндовг. — Или на нас нападут враги, и мы все погибнем от их стрел, копий и мечей!
— Вот возле меня стоит кунигас над кунигасами русичей, — возразил криве-кривейо. — Он обещает, что враг не придет на наши исконные земли. Кроме того, он предлагает службу в своей дружине для многих литовцев и щедро заплатит за нее каждому роду.
— А можно ли верить кунигасу врагов?! — снова выкрикнул Миндовг.
— Можно, — твердо ответил жрец. — Скажу еще, что у этого кунигаса люди гибнут не так часто и не в таком количестве, как у тебя, Миндовг. Прошлый год именно ты потерял половину своих воинов, а вернулся ни с чем.
— Я не потерял, а спас половину воинов, — нашелся Миндовг.
— Можно сказать и так, — покладисто согласился криве-кривейо. — Но главное все равно остается — половина погибла.
— Наша земля скудна. Если он обманет и приведет своих воинов на наши земли, то погибнут все — старики, женщины, дети. Я не думаю, что останутся живы старейшины, и мне кажется, что не уцелеешь и ты сам, криве-кривейо, — мрачно возразил Миндовг.
— Да, так оно и случится, — хладнокровно согласился жрец. — Но зачем ему обманывать нас, когда он мог бы уже сейчас прийти со своими воинами? Народ, окруженный врагами, все равно обречен на смерть, и никакие боги ему не помогут, потому что они никогда не помогают глупцам, предпочитающим враждовать со всеми соседями, вместо того чтобы подружиться с ними.
— Их бог — Кристос. Они никогда не смогут стать нашими друзьями, — неуступчиво заметил Миндовг.
И тут слово взял Константин:
— Ты забываешь, Миндовг, что на моей груди два знака, и они мирно уживаются, не пытаясь сжечь друг друга. И я тебе отвечу — почему. Да потому, что ненависть иссушает душу и сжигает сердце. Два знака — это символ того, что пора прекращать войны и переходить к миру. Пока я жив и живы все те, кто стоит со мной у этого священного огня, пред ликами ваших богов я даю свое нерушимое слово в том, что никогда не приведу воинов на ваши земли. И никогда ни один мой жрец не посмеет предать поруганию тех, в чью честь вечно горит это пламя, — и повторил то, что уже говорил жрецу той первой ночью: — Боги не враждуют — это делают люди, но не все, а только глупые. Я научу ваших людей сражаться так, что их будет гибнуть очень мало, а приносить добычи они будут достаточно. А если ее не будет, то они все равно не останутся без награды.
— И там, в своем войске, ты со своими криве наденешь на них кресты! — выкрикнул Миндовг и удовлетворенно подметил, как дрогнуло лицо старого криве-кривейо.
— Никого из них не будут пытаться насильно обратить в нашу веру, — твердо ответил Константин. — Если же таковое случится, то я все равно об этом узнаю и строго накажу ослушника, а человек, обращенный в нашу веру, будет отпущен с богатыми дарами и сможет смыть с себя это насильственное крещение в водах вашего священного Немана. Не забывай и о самом главном — придя под мою руку, вы сможете себя чувствовать в безопасности в своих землях.
Он медленно обвел взглядом собравшихся. Чувствовалось, что большинство еще колеблется, не зная, на чью сторону встать. Одно дело — отказать горячему кунигасу Миндовгу в набеге, но совсем другое — принять такое важное, судьбоносное для всего народа решение.
— Я знаю, что мудрость против поспешности, — медленно произнес Константин. — Да она и не нужна. Разве я тороплю вас? Нет. Я сказал свое слово, а теперь вам надлежит подумать. Я подожду. Но прежде чем я уйду, я приглашаю вас послать старейшин, которым вы доверяете, вместе со мной к вашим соседям, ливам и семигалам. Пусть достойные люди посмотрят, как они живут сейчас, после того как оказались под моей рукой. Тогда вы и примете решение.
Раздался одобрительный гул, и Константин понял, что выиграл. Пусть они ничего не решили, но уже сделали первый шаг навстречу — согласились подумать, побывать у тех же ливов, но главное в том, что на его сторону все больше склонялись жрецы и старейшины.
Решение ими было принято гораздо позже, через три месяца, то есть ближе к лету, но это была только документальная фиксация победы, достигнутой им тем морозным солнечным днем.
Более того, тогда же удалось достичь договоренности о строительстве на их землях первой дюжины каменных крепостей. Пять из них наметили поставить на побережье Варяжского моря, еще три — на землях пруссов, недалеко от польской границы, и по две — в Жмуди и Литве.
Криве-кривейо поначалу не совсем одобрительно отнесся к этой затее. К тому же в каждой из крепостей изначально намечалось построить православный храм, а тягаться с конкурентами, которые неизмеримо богаче по своим возможностям, вовсе не входило в его планы.
