С самых первых дней захвата Черной Руси, когда, можно сказать, еще не успела осесть пыль, поднятая копытами коня князя Михаила Городненского, позже нашедшего свой бесславный конец на Калке, Константин принялся уделять ятвягам повышенное внимание. Целых полторы недели разъезжал он по землям, которые они населяли, знакомясь с их обитателями и со старейшинами.

Через некоторое время после того первого знакомства, когда он как раз только-только собирался отнять у рижского епископа Альберта Кукейнос и Гернике, старейшины сами нашли его под Городно. Приехали и повалились ему в ноги с просьбой оборонить от северных соседей — пруссов. Те и между собой жили не особенно дружно, а уж более миролюбивых южан попросту терроризировали. Особенно этим отличалось самое ближнее к ятвягам племя судавов.

Вообще-то, все они — и пруссы, и ятвяги — относились к литовскому племени, доводясь им, образно говоря, если не родными, то уж наверняка двоюродными братьями. Один язык чего стоил, в котором из каждых десяти слов восемь, а то и девять были практически одинаковы.

Однако известно, что никто так зло не враждует друг с другом, как рассорившаяся родня. Недаром любая гражданская война, где бы она ни происходила, ведется с таким ожесточением и звериной злобой, что никакая другая не может с ней в этом сравниться.

Константин охотно помог, направив туда Вячеслава, вовремя оказавшегося под рукой.

— Опыт боевых действий в условиях сплошных лесов и болот для твоего войска может оказаться бесценным, — несколько высокопарно заметил он другу.

— А он нам может понадобиться? — осведомился воевода.

— Против тебя в качестве разминки выступит только одно из прусских племен, — пояснил Константин. — Нам же через пяток лет, как только покончим с Субудаем, придется полностью брать все эти места под свою руку.

— Зачем? — усомнился Вячеслав. — На Руси стали заканчиваться леса и болота? Или ты собираешься местных дикарей тоже в строй поставить? Сразу скажу — несерьезно.

— Если мы сюда не придем, то здесь очень скоро объявятся немцы, — пояснил Константин. — Кстати, напоминаю, что вся разрозненная Германия объединилась в середине XIX века именно под эгидой прусских королей. А Руси это надо?

— Считаешь, что если не будет Пруссии, то они не объединятся вообще? — саркастически хмыкнул воевода.

— Я ничего не считаю, — пояснил Константин. — Пусть они что хотят, то и творят, но не в такой опасной близости от русской земли. Я предпочитаю видеть у себя на северо-западных границах соседями поляков, и только их.

Вячеслав вздохнул, с легким сожалением покосился на высокие стены Городно, которые он намеревался, тряхнув стариной, взять в очередной раз, возглавив ночную группу штурмовиков-спецназовцев и… поехал бить судавов. Управился он тогда сравнительно быстро, всего за две с лишним недели.

Бил жестоко. Из воинов незадачливого прусского племени, столь неудачно выбравшего себе «мальчика для битья», после неудавшегося набега вернулся обратно от силы каждый десятый, да и то благодаря все тем же лесам, в которых так удобно скрываться от победителей.

С тех самых пор судавы ни разу не помышляли о том, чтобы напасть на ятвягов. Да и некому было. Немногочисленным уцелевшим воинам в избытке хватало иных забот. Зато теперь осильнели их западные соседи галинды. Кстати, именно они и доставляли больше всего хлопот князю Конраду. Вольготно расположившись вдоль всей Мазовии, они вместе с кульмами то и дело устаивали набеги на подданных этого князя, отчего северные мазовецкие земли практически обезлюдели.

Не помогло Конраду и создание своего собственного ордена, которому он дал во владение замок Добжин и земли возле него. Действовали рыцари-поляки неумело. Всякий раз, пытаясь осуществить вылазку в глубь земель врага, они терпели такой урон в людях, что всего через полгода оставшихся едва стало хватать для обороны собственного замка.

Теперь же галинды, придя к выводу, что на обезлюдевших мазовецких землях добычу найти сложно, решили поискать ее южнее. Об этом и шел неспешный разговор между старейшинами и жрецами ятвягов.

— Твои воины прибыли вовремя, — заметил князю один из них. — Нам как раз понадобится много храбрецов, чтобы отбиться.

— Я помогаю только своим подданным, — резонно возразил князь. — Если вы согласны быть под моей рукой, тогда и я согласен вам помочь.

— А мы сможем потом выйти из-под твоей руки, если захотим? — осведомился один из них.

— Нет, — честно ответил Константин. — Если уж согласились, то это навеки.

Старейшины о чем-то вполголоса посовещались между собой, после чего вынесли решение:

— Нам такое не подходит. Набег будет недолгим, но зато, даже если не получится отбиться, мы все равно останемся свободными людьми. А ты хочешь прийти сюда навсегда.

— Вас все равно кто-нибудь завоюет, только этот кто-то будет куда более жестоким, чем я, — возразил Константин.

— Он не сможет жить в наших краях, — уверенно парировал один из старейшин.

«Еще как сможет, — подумал Константин, вспомнив тевтонский орден. — Просто вы с такими не сталкивались».

Последнюю фразу он повторил вслух, добавив, что все когда-нибудь происходит в первый раз, но тогда уже поздно будет что-либо изменить.

Старейшины даже не посчитали нужным отвечать что-либо. Они просто встали, чтобы попрощаться. Говорить больше было не о чем.

И вот тут-то настала пора выбросить на стол последний и решающий козырь. Признаться, сам Константин его таковым не считал. Принимая в дар от Всеведа загадочный амулет или талисман, он поначалу даже подумал, что волхв дает ему какой-нибудь простой оберег, который может защитить его владельца от стрелы, копья, меча и всяких там дубин.

Этот серебряный амулет с непонятными рунами не отличался ни искусной обработкой поверхности, ни вкраплением каких-либо драгоценных камней, если не считать восьми небольших круглых кусочков янтаря. Больше всего он был похож на обычное изображение звезды с огромным множеством лучей. При более внимательном рассмотрении Константин насчитал их аж сто восемь штук. В остальном же самое простое серебро с непонятными знаками-рунами, нанесенными на его середину.

Цепочка тоже внушала мало почтения. Свитая из восьми серебряных нитей, она была толстой и смотрелась как какой-то ширпотреб, который даже надевать ему было не по чину — царь все-таки.

Однако после подробных разъяснений старика он уважительно поглядел на подарок, хотя некоторые сомнения в душе остались. Теперь пришло время и для него.

Открыв крышку ларца, который стоял у него под рукой, Константин быстро надел на себя дар волхва и негромко окликнул удалявшихся старейшин ятвягов.

Нет, даже не окликнул, а просто произнес им в спину то, что велел сказать Всевед:

— Вы ослепли, потому что смотрели на меня, но не увидели, кто стоит с вами рядом. Вы оглохли, потому что вы слушали меня, но не услышали, кто говорит с вами рядом. Мне жаль вас, глупых, потому что, сидя в своих лесах, вы утратили разум, ибо сидели подле меня и не поняли, кто находится с вами рядом.

Уходящие остановились, словно по команде, уже в середине первой произнесенной Константином фразы. После второй их лица уже были повернуты в сторону ярко горящего костра, в который, согласно обычаю, каждый из них только что, перед самым уходом, бросил по большому полену. Именно так надлежало уходить, если ты не держишь зла на того, с кем расстаешься.

И вот теперь в свете ярко полыхающего пламени они увидели не просто старейшину, князя или какого-то там царя, но человека, у которого на груди был знак. Тот самый, о котором рассказывали их деды. О волшебных свойствах самого знака и о силе и могуществе человека, на которого он надет, ходили многочисленные легенды.

По одному из преданий, его подарил самому первому человеку бог Перкунас. Владея им, этот человек мог выходить на битву с любым, пускай даже самым могущественнейшим врагом, и все равно верх в схватке неизменно оставался на его стороне. Но затем, рассердившись на него за то, что он стал использовать его не для защиты собственной земли, а для нападения на чужие, Перкунас сорвал свой подарок с груди этого человека и выбросил его в полноводный Неман.