Александр Всеволодович не знал, что, невзирая на все свое высокомерие, Фильней был прав, предположив, что ждать польских полков не стоило.
Гонцы не лгали, утверждая, будто сводный отряд Лешка Белого и Конрада Мазовецкого выступит буквально со дня на день. Он действительно вышел из Сандомира, где жители Кракова соединились с мазовшанами, всего через три дня после того, как их посланцы убыли в Галич. Однако на его пути лежали владения Константина Рязанского, который отнял Луцк, Бельз и Червень с прилегающими к ним землями у Ингваря Ярославича и Александра Всеволодовича. Земли эти были вытянуты с востока на запад вдоль всего Владимиро-Волынского княжества, гранича с юга с Галицким княжеством, а с запада — с владениями Лешко Белого.
Разумеется, и Лешко и Конрад хотели миновать их стороной, пройдя в обход, по замерзшему Сану — притоку Вислы, напрямую в земли галицкого князя, но у них это не получилось. Ближе к полудню пятого дня, считая со времени их выступления из Сандомира, когда до галицкого города Ярослава оставалось не больше двадцати верст, передовые дозоры поляков напоролись на русичей.
— Далее ходу для вас нет, — спокойно объявил стоящий впереди двух десятков русских дружинников Евпатий Коловрат. — Послан я от Константина Рязанского и имею слово к вашим князьям, так что проводите меня к ним.
Задираться смысла не имело. На узкой просеке, лежащей среди дремучего леса, для настоящего рыцарского боя не имелось места. К тому же за дружинниками высился здоровенный завал, за которым угрожающе поблескивали наконечники русских копий.
Кое-кто из тех поляков, что были помоложе, немедленно схватились за мечи, но старший польского дозора, пожилой рыцарь Миколай из Туробоев, так рыкнул на них, что оружие почти мгновенно вернулось обратно в ножны.
— Рязанские, стало быть, — произнес он мрачно, вытер со лба испарину и жестом пригласил русича следовать за ним.
Вернувшись к неспешно едущему польскому войску, которое вели братья-князья, и доложив о случившемся, Миколай с тяжким вздохом махнул рукой совсем еще юному воину, подзывая его к себе и уводя подальше от дороги, к повалившемуся дереву.
Евпатий Коловрат был немногословен. После краткого приветствия он почти сразу перешел к изложению сути дела. Говорил боярин на этот раз сухо и лаконично, без цветастых оборотов и прочих изысков, поэтому вся его речь длилась считанные минуты. Закончил же он ее вопросом, заданным безо всяких уверток, чтобы при ответе невозможно было отвертеться:
— Великий князь Константин Владимирович хотел бы знать, намерены ли вы идти дальше, чтобы помогать его ворогу, который самовольно взял Галич под свою руку, или мы будем и далее с вами жить в мире, как подобает добрым соседям?
— А где сам князь Константин? — поинтересовался Лешко Белый, пытаясь сохранить достоинство.
— Ты хочешь увидеть его самого? — спросил Евпатий. — Я могу проводить вас с братом к нему. Здесь недалече.
Конрад незаметно одернул Лешка за рукав кунтуша[67]. Тот оглянулся на брата и заметил разведчиков, топчущихся в отдалении.
— Поступим так, — предложил Лешко, вновь повернувшись к Коловрату: — Мы сейчас с братом посоветуемся, а потом сообщим тебе и твоему князю свое решение.
— Ну что ж, — спокойно согласился Евпатий. — Можно и подождать. Я буду у засеки.
Он учтиво склонился перед князьями в неглубоком поклоне, после чего отправился обратно, но, пройдя несколько шагов, вдруг остановился и круто обернулся:
— Князь Константин Владимирович повелел передать вот еще что. Как бы вы там ни решили, но, покуда промеж нас кровь не пролилась, он вас за ворогов все равно считать не станет, а посему милости просит к себе в шатер, дабы повечерять, чем бог послал. Да заодно, если такое желание будет, и людишек наших сочтете спокойно, как и хотели, — он легонько, одними уголками губ улыбнулся. — Словом, ждем в гости, — подытожил боярин, легко запрыгивая в седло.
Как только Лешко выслушал разведчиков, он сразу понял, почему на губах Коловрата гуляла такая ехидная улыбка.
— Около тысячи их у леса стоят, — доложили они. — Но там холмы, а из-за них костры дымят, и много. Хотели дальше прокрасться, да заметили нас.
— Не заметили, а окружили, — честно поправил его второй из разведчиков, добавив в оправдание: — У них тулупы белые, вот мы их на снегу и не приметили.
— И отпустили? — с удивлением спросил Лешко.
— Стоим же тута, — вновь вступил в разговор первый дозорный. — Сказали, что, пока князья ответ свой нам не дадут, они кровь лить не желают. Если что, так уж пусть она не на их, а на нашей совести будет.
— И что будем делать? Ты все равно хочешь идти на выручку галицкому князю? — осведомился Конрад, оставшись наедине с братом.
— Мы дали слово, — напомнил Лешко. — И ты, и я. К тому же я виноват перед ним. Помнишь, тогда, десяток лет назад, когда мы вначале дали ему города, а потом отняли их. Тогда мне так поступить было еще простительно из-за юного возраста, а теперь… Не хочу, чтобы он после всего случившегося во всеуслышание заявлял, что слово польских князей ничего не значит. Тем более при дворе венгерского короля.
— Но у меня тоже был уговор о мире, — возразил Конрад. — Причем именно с рязанским князем. И как я буду выглядеть в его глазах?!
— Неважно, — отрезал Лешко. — Свое посольство он к тебе высылал, когда еще не посягнул на земли, принадлежащие папе римскому, и не изгнал славных крестоносцев с их исконных земель. Выходит, твой уговор был с князем-христианином, пусть и схизматиком. Подняв же руку на имущество святого ордена, боровшегося с язычниками, он сам этот уговор порушил.
— Так-то оно так, — вздохнул Конрад. — Только все равно нехорошо это…
— А тут как ни крути, все равно выходит, что ты свое слово нарушаешь, — перебил его Лешко.
— Но я галицкому князю его не давал, — возразил его брат.
— Ему — нет. Но ты вспомни про покровительство папы и текст его последнего послания. Он же объявил крестовый поход на покровителя язычников. Если ты и сейчас сохранишь дружбу с рязанским князем, то тут уж свентопетшем[68] не отделаешься. Да и Пелка[69], даром что в моей краковской епископии начинал, такое может устроить — вплоть до отлучения. То-то братец наш двоюродный возрадуется.
— Да, Лясконогий[70] будет счастлив, — мрачно согласился Конрад.
— И силезский племянник[71], который нам в отцы годится, тоже, — веско добавил Лешко. — Да что там говорить про архиепископа, когда от тебя из Мазовии всего месяц назад уехали госпитальеры из ордена святой девы Марии[72].
— Значит, будем биться? — грустно спросил Конрад у брата.
— Значит — биться! — раздраженно отрезал тот. — Я пошлю с ответом своего каштеляна, а ты придай ему свиту для солидности. Да возьми самых крепких и высоких, чтобы русичи тоже подумали лишний раз, стоит ли с нами тягаться.
Конрад кивнул и пошел к своим дозорным, удобно устроившимся на повалившемся дереве и о чем-то тихо беседовавшим. Однако, не дойдя до них всего пару шагов, он остановился, прислушался к их разговору и чуть ли не на цыпочках повернул назад. Дойдя до своего брата, который инструктировал каштеляна, он вполголоса окликнул его, приложил палец к губам и молча поманил за собой.
— Ну что еще? — недовольно проворчал Лешко, но, заинтригованный столь странным поведением брата, послушно двинулся следом за ним.
Конрад вновь не дошел до поваленного дерева, остановив Лешка в паре шагов от дозорных, сидевших к ним спиной. Кряжистый Миколай что-то настойчиво втолковывал своему спутнику, совсем молодому широкоплечему парню:
— А я тебе говорю, что если наши князья решат вступить в бой, то спасутся только те, у кого быстрые кони, так что я на своем Венчике далеко не убегу — настигнут. Вот и получается, что все земли в Туробоях перейдут к тебе, потому как ты есть мой двоюродный внук и должен меня похоронить как следует, — объяснял он юному богатырю. — Так что ты лучше слушай, что я говорю, да на ус мотай. Первым делом гроб мне велишь сделать дубовый, да не вздумай валить дерева в той роще, что жмется к болоту. Дуб там плохой. С виду крепок, а середка с гнильцой. Руби в дальнем леске, который в сторону Плоцка уходит. Там он славный, один к одному. А суконце для погребальной одежи лучше не покупай, а возьми в сундуке, на самом дне. Думал, на твою свадьбу надену, но что уж тут. Одежа там справная, а тебе она все равно не подойдет — на плечах разойдется. Вон ты у меня какой вымахал, Бартош.
