– А теперь?

– Теперь я располагаю другой информацией.

– Ты поделишься ею со мной?

– В Москву поставляется не сырье, а готовый продукт. Героин чистейшей пробы.

– Ты хочешь сказать, что наркоделы таскают через Пяндж не соломку, не опий, а героин?

Я отрицательно покачал головой.

– Не думаю, что в Афгане есть условия для производства героина. Насколько мне известно, это довольно сложный процесс.

Локтев курил и постукивал пальцами по столу в такт восточной музыке, которая доносилась из кухни. Я разламывал лепешку и кидал кусочки в воду. Лебеди медленными грациозными движениями вылавливали хлеб и проглатывали, не вынимая его из воды.

– Если твоя информация не ошибочна, – сказал он, – то можно сделать вывод, что героин производится в Таджикистане.

– Я думаю, что так оно и есть. Но меня больше интересует, каким образом наркотик затем переправляется в Москву.

– Забудь о дивизии, – сразу ответил Локтев. Я намекнул на его территорию, его владения, и это его задело. – После гибели Алексеева и моего назначения в Душанбе отправить нелегальный груз военным бортом невозможно. У меня тройная система проверки. Взятки или халатность исключены. Ищи, если хочешь, в другой области.

– А я как раз собирался искать в дивизии.

– Ты не доверяешь мне?

– Я тебе доверяю, – ответил я, но тотчас почувствовал, что сказал это не искренне. Локтев или не заметил, как мой голос предательски дрогнул, либо сделал вид, что не заметил.

– Хотел бы я знать, – сказал он, глядя в пустую тарелку, – как ты намерен выследить контрабандистов в дивизии?

– Пока не знаю. Для начала я должен выяснить, куда перебрасывают сырье с нашего берега. Если найду базу, где производят героин, то выйти на следующий этап контрабанды уже не составит большого труда.

Локтев как-то сдержанно усмехнулся, лицо его исказила гримаса.

– Кажется, друг мой боевой, ты старательно роешь мне могилу.

– В каком смысле? – спросил я, хотя догадывался, что он имел в виду.

– Ты страшней любой инспекторской комиссии из Москвы. Но с теми можно полюбовно договориться. А с тобой?..

Он поднял глаза. Мурашки побежали у меня по спине от неприятной мысли, молнией промелькнувшей в сознании.

– Володя, – я опустил ладонь на его руку. – Что с тобой? Я перестаю узнавать тебя.

Он вдруг дернул рукой, словно его ударило током, откинулся на спинку стула, скрестил руки на груди и с неприязнью посмотрел на меня.

– Вот что, борец невидимого фронта, – сквозь зубы процедил он. – Я не знаю, кто тебе платит за эту работу, не знаю, чего ты добиваешься, но думаю, что за твоей спиной останется не одна покалеченная жизнь. Ты суешь свой нос в дела, которые тебя не касаются, корчишь из себя героя, комиссара Каттани, и не думаешь о том, что твои лавры будут сплетены из несчастья других людей.

Такого обвинения мне никто еще не предъявлял. Локтев был не из тех людей, которые в порыве эмоций могли впасть в истерику или преувеличить действительность до размеров абсурда.

– Что?! – едва слышно прошептал я, не спуская с него глаз. – О чьем несчастье ты говоришь?

– Хотя бы о своем, Кирилл. Мне уже под пятьдесят, большая часть жизни прожита, причем половина ее – на войне. И все эти годы я тянул служебную лямку как проклятый. Я с лейтенантских лет не знал выходных, не позволял себе полноценного отпуска, я как одержимый делал себе карьеру. Где надо было хитрить, сгибаться перед начальством, я высоко поднимал голову и подчеркивал чувство собственного достоинства. Меня обходили по служебной лестнице генеральские сынки, лизоблюды, умеющие громко щелкать каблуками, подносить начальству подарки и преданно заглядывать им в рот. Я думал, что все это временно, что тупицы и болтуны, годами протиравшие штаны в штабах, рано или поздно займут свою, самую низшую, ступень в иерархической лестнице, а офицерские достоинство, честь и благородство будут цениться более всего. Но годы прошли, Кирилл, прошли безвозвратно, и что я вижу? Это шакалье стадо, которое всегда крутилось при львах и подбирало за ними объедки, оказалось у власти. Подонки, отказавшиеся в одно мгновение от своих идеалов и убеждений, предавшие всех, кого можно было предать, чтобы остаться у кормила, взлетели вверх. И меня, добившегося хорошей должности в штабе дивизии вот этими руками, этим лбом, этим горбом, теперь инспектируют холеные уроды, и достаточно одного их поганого рапорта, одного звонка своим хозяевам, чтобы меня уволили из армии, выбросили за борт без квартиры, без права вернуться в Россию, потому что и там я чужой, лишний человек, и меня будут презирать жена, дети, потому что я не смог обеспечить им достойную жизнь, которую они заслуживают.

Он замолчал. Его ноздри еще широко раскрывались, он еще тяжело дышал, словно только что пробежал стометровку. Потянулся за новой сигаретой, задел край стола, на пол полетела тарелка. На звон из кухни выскочил мальчишка с веником и совком, подбежал к нам, быстро сгреб осколки.

Передо мной сидел глубоко несчастный, в мгновение постаревший человек, мужеством и молодецким безрассудством которого я когда-то так восхищался.

– Прошу тебя, – добавил он тише, не глядя мне в глаза, лишь нервно перекатывая в пальцах сигарету. – Не копай здесь ничего. Хочешь служить – служи. Я поставлю тебя на любую должность. Не хочешь – сегодня же расторгнем контракт, и я лично провожу тебя на самолет. Только не копай. Я дослужу, уеду отсюда в Россию – и тогда делай тут что хочешь.

Мне не было его жалко. Этого человека, оказывается, я никогда не знал, и его судьба меня не затрагивала. Он был неприятен мне. Я встал, но Локтев неожиданно сильно схватил меня за руку. Казалось, что он до деталей повторяет те же движения, что и в первую нашу встречу за этим столом.

– Сядь! – громко сказал он своим прежним волевым голосом. – Я все-таки пока еще твой начальник, и хотя бы формально подчиняйся мне.

– Слушаюсь, – ответил я и снова сел.

– Что ты хочешь? – спросил Локтев.

Я понял его вопрос. Полковник предлагал мне сделку.

– Взамен чего? – уточнил я.

– Взамен того, что ты уедешь отсюда.

Я помолчал. Локтев выжидающе смотрел мне в лицо. Шел естественный процесс торга. Услуги, совесть, спокойная жизнь, амбиции, жажда мести переплелись между собой и породили странный симбиоз, ставший товаром.

– Я уеду через три дня, от силы – через пять. Но до этого ты дашь мне пять человек, отправишь на границу и дашь возможность, ни с кем не согласовывая свои действия, заниматься разведкой и поиском. Подчиняться я должен только тебе. И чтобы ни один начальник заставы, ни один ротный, комбат или клерк из штаба дивизии не указывали мне, что можно, а чего нельзя делать.

Локтев полулежал на столе, глядя на желтого верблюда с пачки сигарет.

– Нет, – глухо ответил он, не поднимая головы. – Это невозможно.

– Почему?

– Во-первых, такого подразделения по штатному расписанию не существует.

– Назначь его своим приказом.

– Это бред. Ты требуешь невозможного. Такие полномочия имеет только охранка президента.

– Ты пойдешь на доклад к командиру дивизии. Вот прекрасный случай рассказать ему о контрабанде, о базе по производству героина. И сразу же выдвигай предложение о создании спецгруппы по борьбе с наркобизнесом во главе с Вацурой!

Я сам рассмеялся своему же предложению. Локтев не разделил моего юмора.

– Бред! – повторил он жестче. – Командир дивизии отправит меня в госпиталь, чтобы убедиться, здоров ли я… Ты должен улететь немедленно, ни о каких спецгруппах не может идти и речи.

– Боюсь, мы не договоримся.

– Я тебя уволю.

– Это даже в какой-то степени развяжет мне руки.

– А если посажу? – Локтев слегка приподнял голову и посмотрел на меня исподлобья. Мне трудно было сказать определенно, плохая ли это шутка или хорошая угроза.

– За что посадишь, Володя?

– За то, что добровольно оставил поле боя. Знаешь, как это называется? Дезертирство в условиях войны. Вплоть до расстрела… Ну? Устраивает?