Внизу, подо мной, блеснул алый огонь, и едва я прокричала четвертое заклинание, как из хижины вышел Всадник. Власть Всадника преумножила и направила ненависть кая. Зверь снова рванулся вперед, голова раскачивалась, выискивая, вслушиваясь, все ближе, ближе… Глаза у меня защипало от едкого дыма. Ох, как близко… Я отшатнулась и побежала вдоль обрыва, пытаясь найти укрытие, упала на землю, когда прямо над головой просвистело крыло. Зловонный ветер не дал мне подняться, я кашляла и задыхалась. Неистовая злоба полыхнула в алых глазах, когда я с трудом выдавила пятое заклинание. Я лежала навзничь, и меня прижимала к земле тяжесть ненависти чудовищного зверя.
– Лара! Что происходит? Ты сошла с ума?! – раздался надо мной знакомый голос. Голос моего брата.
– Уберите ее отсюда!
– Мы же тут все из-за нее изжаримся!
– О Джодар! Измена! У нее кровавик!
– Убейте ее поскорее, и дело с концом! Груэсин, давай сюда!
– Отпусти его, Лара! – закричал Седрик. – Груэсин справится с каем, только отпусти его!
Слева ко мне бежали четверо во всаднических доспехах. Пятый, Всадник из хижины внизу, взбирался по откосу справа.
Я взмахнула хлыстом – направо, налево, – и чтобы отогнать Седрика и его присных, и чтобы отпугнуть нависшую надо мной тварь. Я выкрикнула шестое заклинание, и дракон отшатнулся, выпустив в небо струю пламени – белого пламени, едва тронутого оранжевым. Падая, я потеряла шлем, и лицо мне опалило жаром.
В мои доспехи вцепилось множество рук, и я принялась отбиваться кинжалом, пытаясь договорить последние строчки. Никогда не доводилось мне слышать этих слов.
– Бери этого детеныша, это дитя ветра и огня. Подними ему крылья дыханием своим и мощью. Будь ему третьим крылом, покуда не покорит он горних просторов. Этот птенец – он твой и не твой. Он живет по твоей милости и умрет по твоему приказу. Его служение всегда будет тебе в радость. При свете солнца будете вы парить, став единым целым; в холодных лучах луны вместе вкусите ночь. Неделимо. Неизменно. Навеки.
Всадники потащили меня по камням вверх по склону – прочь от беснующегося кая. Кинжал выпал у меня из рук. Хлыст застрял в трещине. Вокруг мелькали пять хлыстов и сверкали не меньше двух кровавиков, стремясь усмирить обезумевшего зверя. Но когда ярящийся кай вытянул шею, подняв голову высоко над нами, и испустил струю слепящего белого пламени, мне удалось высвободить левую ногу, и едва я приготовилась кого-нибудь пнуть, как меня уронили на горячую твердую землю. Всадники в смятении показывали на темную фигурку, сползающую по скалам справа от нас. Я принялась брыкаться и кричать, дотянулась до второго ножа за левым голенищем и воткнула его по крайней мере в одну прикрытую доспехами ногу, так что в погоню они не бросились, пока не стало слишком поздно. Дракон тоже его заметил.
Эйдан остановился шагах в двадцати от взбесившейся твари и поднял руки, словно моля ее о чем-то. Крошечное, хрупкое создание рядом с чудовищным зверем. Я так и не услышала, успел ли он хоть что-то сказать, а потом он закричал, рухнув на колени, потому что дракон испустил невыносимый вопль и облил Эйдана Мак-Аллистера потоком слепящего белого пламени.
– Эйдан, любимый! – задохнулась я.
Успев еще увидеть, как загорелись на нем волосы и одежда, я зажмурилась, закрыла лицо руками и упала на горячие камни. Нет, я не плакала. Пламя выжгло слезы из моего сердца.
Глава 29
Я вижу клочья рваных облаков -
Там, высоко, туда мне не взлететь
С тех пор, как стройный мой распался мир,
Утратил всю гармонию, и хаос
Его порвал своей когтистой лапой
На клочья… Даже мысли неподвластны
Дракону пленному, и неподвластно небо -
Мне не подняться до подзвездных высей:
К земле привязан, как презренный пес
На цепь посажен… О позор и боль!
Я, властелин небес, ветров владыка,
И что же… Не пускает алый коготь -
Язвит, терзает, мучит гнусный страж,
Смердящий смертью. Грезить о полете
Бессмысленно. О, мой народ летает
По-прежнему, но лишь у стражей-хларов
Язык их, будь он проклят, повернется
Назвать полетом это. Еле-еле,
Медлительней улитки по листу
И ниже червяка, что роет землю
Летит дракон плененный – под седлом,
Во имя жалких войн двуногих этих.
О горе, горе племени крылатых!
Мы все познали униженье плена,
Мы все во сне бываем лишь свободны.
Немало лет прошло, а избавленья
Все нет.
А Всадник смеет говорить
На языке драконов. Горе, горе!
Пусть даже искаженные, слова
Напоминают мне о прошлом живо, -
И вот уже, как наяву, я вижу
Все, что утратил, чарами окован -
Простор, и солнце, и небес бездонность;
Прохладная услада облаков
Ласкает крылья, и трепещут ноздри
От ледяных ветров тех горних высей…
О небо, сколь мучительно и больно
Мне вспомнить, как, еще себя робея,
Парили в вышине, расправив крылья,
Ловили ветер отпрыски мои.
Но нет – к земле навеки я придавлен,
И эти злые чары… Темный ужас
Связал меня, подобно крепким путам.
Драконы все испробовали кровь
Уже давно. С тех пор постылый, липкий
И душный вкус нам голову кружит.
Уста мои, что пламя изрыгают,
Осквернены, а древнее наречье
Драконье Всадник запятнал навек.
О горе, горе племени драконов!
И все ж, чем больше я вкушаю крови,
Тем более желанна мне она.
Коварный Всадник мне приносит мясо,
Сочащееся кровью, – утоляю
Я жгучий голод – заглушает боль
И притупляет ноющую память:
Так яд, увы, становится лекарством.
А я, скользивший гордо в вышине,
Куда не поднимались даже птицы,
Все глубже погружаюсь в хаос… в бездну…
Ужель, себя теряя, я исчезну
Навеки… навсегда… во тьму… в ничто…
Но те слова, пускай в устах чужих,
Звучат опять и вновь напоминают
О прошлом – как учили мы летать
Детенышей на крыльях неокрепших…
Народ мой, сестры, братья, дети, где вы?
Лететь, лететь и складывать напевы
Ужели никогда не суждено…
Как холодно, и пусто, и темно
В глазах и на сердце, коль не подняться к солнцу
И не согреться нам в его лучах…
Но что это за тварь ко мне явилась?
Кто, кроме Всадников, посмеет говорить
На языке драконов? Нет, не Всадник,
Не чую я брони, пропахшей смертью,
Где алый коготь? Нет при нем бича
Кровавого – он голый, уязвимый,
Он бесчешуйный…. Трапеза ль моя
Сама ко мне пришла? Но он не скот
Покорный; не крылатый неразумный,
Как птицы… Кто он? Что он говорит?
Не призрак ли детенышей печальный -
Тех самых, да, кого не зачинаем
Уж много сотен лет, томясь в плену?
Не птица, не дракон, не скот, не Всадник…
Но более всего напоминает…
Его я знаю.
Нет! Не может быть!
Но голос этот
Я, право, где-то слышал… Кровь и плоть
Пожрать, спалить… Сжигаем изнутри,
Я чую, сам он мучается болью…
Но пламя… почему я вспомнил пламя,
Слепящее и белое, в котором…
О чем он говорит?
«О Роэлан!»
…Назвал он имя
Мое. И голос будто бы знакомый…
«О Роэлан, о, вспомни, Роэлан!»
О небо, как натянутой струною
Звенит от боли весь – нет, не детеныш,
Они не знали ужаса и боли.
Другой, но кто? Он связан, как и я,
В плену, в оковах тяжких, но незримых.
Освободить его от этих пут.
«Эйдан, любимый!»
Эйдан? Любимый? Да, я вспоминаю…
Я узнаю, о да, я вспомнил, вспомнил,
Теперь я знаю, кто меня зовет -
