Когда элим закрыл за нами деревянную дверь, у меня словно гора с плеч свалилась, но почти сразу я едва не задохнулся от порыва ледяного ветра. Мы стояли на полукруглой площадке, от нас до края скалы было шагов сорок. Прямую его сторону образовывала плоская стена штабного здания, а перед нами высился барьер высотой примерно по пояс, сложенный из гранитных плит. Прямо напротив деревянной двери в барьере был проход – как раз на одного человека. На самой площадке снега было немного, его сдувал ветер, и лишь слева от меня, в углу, намело сугроб до самой крыши. А за барьером, куда ни взгляни, была только буря, слой за слоем грузных серых облаков, нижние края которых превращались в завесу снега и дождя.
Когда в кипящих облаках показались ало-золотые сполохи, можно было решить, что времена года перепутались и летняя гроза каким-то образом попала в гущу зимней бури. Я весь сжался, предчувствуя, что вот-вот раздастся драконий рев – душераздирающее отчаяние, безумная ненависть, неприкрытая, убийственная жажда крови, проникавшая в самое сердце, – какая уж там гроза. Любая живая тварь во вселенной затрепещет от ужаса, заслышав трубный крик драконов. При этом звуке можно лишь воззвать к Семерым богам и просить их о защите. Как можно счесть, что в этом рыке есть место красоте, радости, гармонии? Годы и годы пытался я понять, как чудовищные вопли могут стать орудием самого доброго из богов, как может Роэлан превращать грубые крики жестоких зверей в музыку такой мощи, что я трепетал от восторга. Ответа я так и не получил.
Вероятно, встреча с Мак-Ихерном совсем выбила меня из колеи. Вероятно, с того мига, когда я вошел в лагерь, меня охватил цепенящий ужас, – а может быть, дело было в ярости бури и близости драконов, – но только, когда настал неизбежный миг, я не сумел отгородиться от невыносимых звуков, как некогда на крыше Каллии. Я не успел ни зажать уши, ни обуздать помыслы. Крик пронзил серую мглу. Впервые после Мазадина я услышал драконий рев.
– Роэлан!.. – застонал я, согнувшись пополам от невыносимой муки и не в состоянии ни думать, ни слушать. Никакие пытки в Мазадине не могли сравниться с той болью, какую я испытал у Кор-Неуилл. Необузданное безумие терзало мне грудь, словно нож рассек тело и гигантский коготь выдрал сердце. Звук гулко отдавался в мозгу, перед глазами плыли красные пятна, словно кузница бессмертного Ванира предстала передо мной воочию. Я прижал к груди окоченевшие руки.
– Смилуйся, Роэлан!
Бог не счел нужным отвечать мне – только медно-зеленое тончайшее крыло рассекло облако у самого моего лица, а потом снова исчезло. Элим подхватил меня под локоть и сказал мне прямо в ухо:
– Осторожней, друг мой. Тропа крутая и узкая и, должно быть, совсем обледенела. – Его спокойный тихий голос унял боль, как мазь исцеляет ожог.
– Старая рана, – прохрипел я, хотя он ничего не сказал о моем странном поведении. – Когда холодно, просто спасу нет. – Такое объяснение не устроило бы даже безмозглую курицу.
– Да исцелятся все ваши раны, – произнес элим, уверенно подводя меня к проему в барьере. – Богдар живет почти у самого спуска, так что нам недалеко. Не нужно идти через всю долину.
Его спокойная уверенность помогла мне справиться с собой, перестать слушать и сосредоточиться на петлявшей в тумане обледенелой тропке, спускавшейся по утесу. Казалось, ей не будет конца. Порывы ветра рвали наши плащи. За очередным поворотом внезапно полыхнуло пламя. Мокрый снег мгновенно превратился в горячий дождь, лед на тропинке стаял, а за шиворот мне потек ручеек. Элим вытянул руку, заставив меня прижаться к утесу, – и очень вовремя, потому что накатившая волна отдающего серой горячего воздуха запросто могла столкнуть нас с тропинки, особенно хрупкого элима.
– Спасибо, – выдавил я, когда мы двинулись дальше, пройдя сквозь самый густой слой облаков и погрузившись в вихрящийся снег.
С последнего поворота мы взглянули вниз, на пустырь, покрытый черными от копоти лужами и промерзшими скелетами деревьев, голыми опаленными валунами и ледяными ухабами. Вдали над долиной высились, как чудовищные радуги, огненные арки. Прямо под нами и вокруг всей долины виднелись зловонные загоны со свиньями, овцами и прочим скотом – нескончаемый их поток приводили в лагерь, чтобы кормить драконов.
Элим провел меня сквозь стадо бестолково мечущихся перепуганных овец, ловко обходя мокрых грязных животных и самые неприятные островки вонючей грязи. Выйдя из загона, мы прошли по колее, которая вела в гору, к хижине размером едва ли больше солдатской палатки. Она состояла из трех каменных стен и односкатной дерновой крыши. С четвертой стороны, обращенной к центру долины, вместо стены была кожаная занавесь. Примерно в полутора тысячах шагов я разглядел другую такую же хижину, а за ней – еще, и так вокруг всей долины. Магический круг. В каждой хижине жил Всадник с камнем-кровавиком.
Дракон не может пройти между двумя кровавиками без команды своего Всадника, да и тогда для него это – страшная мука, зверь бьет хвостом и страшно кричит, и от всадника требуется вся его сила и вся его власть, чтобы подчинить дракона себе. Когда еще мальчиком мне случалось жить поблизости от лагерей драконов, я видел, как звери пытаются вырваться за Всаднический Круг. Они пробуют это делать лишь в первые несколько дней в новом лагере. Потом уже они стараются держаться как можно дальше от кольца кровавиков. Отдельные Всадники иногда покидают лагерь – улетают на маневры, например, или на патрульную службу, или идут выпить, или по другой надобности, – но стараются, чтобы во Всадническом Круге оставалась брешь не более чем на двоих, потому что если пространства будет больше, то оставшимся Всадникам станет очень трудно унимать драконов. Вот и говорят, что Всадники живут со своими зверями, и больше им ничего не нужно. Их братья по Клану стараются сделать так, чтобы им действительно больше ничего не было нужно.
Когда мы подошли к первой хижине, элим закричал:
– Денай Богдар! К вам посетитель!
Ответа не последовало. Только порыв ветра хлопнул кожаной занавесью.
– Эй, сударь! Богдар! Просьба от Тан Зихар! – Как и многие слуги Всадников, элим в основном говорил по-элирийски, иногда вставляя распространенные слова древнего языка.
– Нет его.
Мы обернулись. За спиной у нас стоял здоровенный, как медведь, Всадник. У него были такие огромные лапы, поросшие, как и прочие видимые части тела, густой бурой шерстью, что он мог зажать в кулаке огромный валун. Недлинные усы и борода покрывали внушительную челюсть, а волосы были заплетены в толстую косу, спускавшуюся до пояса. Наверно, ему тепло зимой от всей этой шерсти. У него были могучие плечи и голые руки, похожие на стволы, а кожаный жилет распахнулся, являя взору курчавые заросли на груди. Облик дополняли тугие кожаные штаны и высокие сапоги, а у горла висел на кожаном шнурке красно-багровый мерцающий квадратный камень. Глаза под тяжелым нависающим лбом были как раз такие, какие обыкновенно бывают у людей с камнем на горле и знаком Всадника на запястье, – высокомерные, безразличные, и дружелюбия в них было не больше, чем в глазках гадюки.
– Богдар присматривает за этим нашим царственным отродьем, – он мотнул головой к середине долины. – До ночной стражи не вернется.
Царственное отродье…
– Заложник? – удивился я. – У вас в лагере заложник!
– Да малявка-флорианец. – Подернутая льдом лужица зашипела, когда он в нее сплюнул. – Подарочек для моего кая.
Кай… «преданный слуга»… дракон. У драконов никогда не бывает имен.
Я подумал о страшной участи заложника – мальчика королевской крови. Обычно в заложники брали именно знатных детей. Я подумал о том, что бедняге приходится жить в каменном домишке в середине этой унылой долины. Я представил себе, как он дрожит от голода и холода и от неизбывного ужаса – кругом ревут драконы, изрыгая адское пламя, а от мучительной смерти ребенка оберегают такие люди, как этот Всадник… Между тем элим рассказывал, зачем мы пришли: «…и поэтому, денай Зенгал, Тан Зихар и пожелал, чтобы этот человек получил ответы на все вопросы и смог потом снабжать вас и ваших благородных братьев лучшим своим товаром…»
