Выбросил обутки на берег к ногам Вики, торопливо нагнулся к автомату. Женщины зачарованно таращились на рогача, а тот, тяжело поводя боками и словно не замечая их, шумно пил из реки, отражаясь в ней во всей красе. До него было метров тридцать. Пофыркивая, лось косил огромным лиловым глазом. «Бог ты мой, – подумал Мазур, – сколько мяса прибежало...»

Но стрелять не стал – как-то рука не поднялась, мясо у них еще было, а сохатый выглядел измотанным, даже пошатывался. «Гонит кто-то? Волки летом не рискнут, нет у них ни малейшего шанса завалить этакого дядю... Значит, человек? А человеки, стервы, разные бывают...»

Бока сохатого раздувались на глазах. Подняв голову – вода стекала радужными струями, – он покосился на людей, издал что-то среднее меж хрипением и фырканьем и решительно вошел в воду, попер на тот берег, оставляя кильватерный след, что твой эсминец. Мазур тоже поневоле засмотрелся.

– Ух ты... – прошептала Ольга.

Мазур старательно вытряхивал воду из Викиных кроссовок – только бы не разлезлись, а то ведь придется на первобытный манер обутку ей из ее же собственной куртки мастерить... Все трое стояли голыми, обсыхали и чувствовали себя совершенно непринужденно, преодолели некий порожек, где и в самом деле начинается племя...

– Вот и помылись, – фыркнул он, старательно тряся четырьмя конечностями, смахивая прозрачные капли. Посмотрел назад, но уже не увидел за деревьями дыма.

И сохатый давно пропал в чащобе на том берегу. Проводив его взглядом с некоторым сожалением, Мазур первым полез в штаны, натянул кроссовки, озабоченно отметив, что жесткий верх еще держится, а вот вставки из какой-то мягкой и чертовски непрочной синтетики уже совершенно истрепались, получились дыры правильной формы. Ладно, хоть подошва держится...

– Пошли, – сказал он, закидывая автомат на плечо. – Озябли? Вот на марше и согреетесь...

Довольно долго они шагали по лиственничному лесу, что не прибавило веселого настроения: и зверье, и птица избегает мест, где лиственница растет обильно и густо. Лес такой не то чтобы выглядит мрачно, но в нем как-то неуютно из-за полного безмолвия – белка ни разу не цокнула, дятла не слышно, не встретишь и птичьей мелкоты... Зато Мазур наломал тонких прочных веток для стрел, все польза. И голубики поели от пуза.

...Сначала он подумал, что видит гигантский гриб, маслята, случается, вымахивают этакими великанами. Свернул влево, подошел поближе. Во мху белел человеческий череп.

– Подождите, – оглянулся он. – Посмотрим...

Усмехнувшись про себя, отметил, что растрепанные амазонки с обмотанными барсучьей шкурой талиями смотрят на бренные останки неизвестного странника чуть ли даже не равнодушно – вышколила тайга-матушка... Нагнулся и поднял карабин – образца 1944-го, переделка в охотничий, до сих пор служит и выпускается. Ствол уже покрылся буровато-рыжей коростой ржавчины, но смазан был в свое время обильно – Мазур без особых усилий подбил снизу кулаком рукоятку затвора, передернул с хрустом. Выскочил позеленевший патрон. И еще один. Так что недостаток боеприпасов тут ни при чем...

Прошелся меж деревьев, разглядывая кости, валявшиеся там и сям, растасканные мелким зверьем. В костях определенно некоторый недостаток – не видно тех, что помельче.

– А ведь ты, приятель, пожалуй что, подснежник... – буркнул он задумчиво. – С прошлого года тут кукуешь, самое малое... Ага, вон что...

Кость голени косо переломлена, по ней змеится глубокая трещина, уже почерневшая из-за набившейся земли, вымытой потом дождями. Дело ясное – как-то ухитрился сломать ногу, полз, пока было сил, а потом силы кончились. Отбросив кость, Мазур невольно вытер руки о штаны.

И продолжал бродить меж стволами, низко пригнувшись, – авось попадется что-то годное в хозяйстве. От одежды и обуви, конечно, и следа не осталось...

Он нашел «командирские» часы самого первого выпуска, на вид не пострадавшие. Но заводиться они не желали, и Мазур, пожав плечами, выкинул их в кусты. Отыскал остатки брезентового рюкзака – видимо, зверье его распороло, ища съестное. Быть может, и нашли – и, конечно, истребили до крошки. Дешевенький компас в пластмассовой коробочке тоже оказался негоден – внутрь давно попала вода, стрелка свободно вертелась на оси, ничего не указывая. А вот это уже лучше, это великолепно просто... Он бережно закрыл коробочку из-под зубной пасты «Жемчуг» – сколько лет прошло, как их перестали выпускать? – положил в карман. Там лежало несколько иголок, воткнутых в пробку от винной бутылки, три катушки суровых ниток. И жестяной портсигар с моточками лески и несколькими крючками пригодится. Неплохое наследство. Очень похоже, покойник был некурящий – ни кисета, ни трубки. Впрочем, если у него были папиросы или сигареты, они давно размокли в кашу из-за дождей и снега, ветром развеяло... Бумага в тайге долго не залеживается.

Еще одна металлическая коробочка, из-под совсем уж древнего грузинского чая. Пуста. Может, хранил в ней спички и они все вышли? Заржавленное шило уже не годится, охотничий нож с грубой деревянной ручкой тоже не прельщает, своих два, получше... А это, может, и есть табак?

Однако кисет из плотной черной материи, едва уловимо попахивавший соляркой, был странно тяжелым. Мазур поддел кончиком ножа заскорузлые завязки, запустил туда руку, оглядел находку и присвистнул:

– Вот он ты кто...

Больше ничего интересного не нашлось. Вернувшись к женщинам, присевшим у ствола, он плюхнулся рядом и осведомился:

– В миллионерши кто-нибудь хочет?

– Да ну, неинтересно, – сказала Ольга. – Домой бы добраться...

Вика бледно улыбнулась, пожала плечами.

– Я серьезно, – сказал Мазур, продемонстрировав им полную ладонь крохотных камешков и тяжелых песчинок, большей частью серовато-грязных, но кое-где тускло-желтых. – Тут, на глазок, крупки будет килограмма два. Люди гибнут за металл...

– Что, золото? – равнодушно спросила Вика.

– Ага, – сказал Мазур. – Оно бешеное. Самородное. Так оно в натуре и выглядит. Хорошее местечко где-то отыскал бедняга, да впрок не пошло... Сломанную ногу в тайге ни за какое золото не залечишь. Ну что, никто в миллионеры не хочет? На особняк тут не хватит, а на машину – запросто...

Глянув на их безучастные лица, фыркнул, завязал кисет, хорошенько раскрутил его, как пращу и, не глядя, запустил в кусты. Сказал:

– Нехай будет клад. Авось повезет кому... Пошли?

Однако, пройдя метров пятьдесят, хлопнул себя по лбу, рявкнул:

– Ну, я дурак! Пошли назад, искать будем...

Они послушно повернули следом. Мазур с хрустом копошился в сухом кустарнике, как кабан в камышах.

– Что, золотая лихорадка? – с любопытством спросила Вика.

– Да нет, здравый смысл проснулся, – ответил Мазур, раздвигая старательно жесткие ветки у самой земли. – Мы тут как-то приобвыклись, что денег платить ни за что не надо. А нам ведь примерно через недельку денежки понадобятся. Хорошо, если нужный человек на месте. Да и он не миллионер... Прикиньте-ка по нынешним ценам, сколько понадобится, чтобы троих одеть, пусть и скромненько, билеты купить... А золото, что характерно, всегда в цене.

– На базар с ним пойдем? – спросила Вика.

– На базар, конечно, не сунешься. Но попытаемся, придумаю что-нибудь, благо времена нынче рыночные. Не с автоматом же на большой дороге разбойничать. Я бы не погнушался, честно тебе признаюсь, но, как Бендер говорил, проклятый телеграф всюду натыкал своих столбов с проволоками. Это в старые времена вольготно было...

Ольга выпрямилась с ликующим воплем. В руке у нее тяжело болтался черный мешочек.

– Спрячь в карман, – сказал Мазур. – Будешь потом за коньячком врать романтически... Ну, шагом марш и прежним курсом?

Легонько поддал Вике ладонью пониже талии, и она ответила мимолетной улыбкой. Мазур удовлетворенно проводил ее взглядом – положительно, даже походка изменилась, бедра пишут раскованную амплитуду... Возвратить ей душевное равновесие оказалось, как Ольга и предугадала, предельно просто – как только осознала, что она теперь чья-то, что Мазур как бы и ее мужик тоже, – поперла по тайге с завидным темпераментом, ни утешать, ни подгонять больше не нужно. Правда, прошлая ночь, проведенная в кедровнике, в примитивном шалаше, амурам не способствовала, племя еще не достигло той свободы нравов, где непринужденно начинается «амор де труа»[12], но все еще действовал полученный в пещере заряд бодрости. «А вообще-то, в мусульманском многоженстве что-то есть, – подумал Мазур с извечным мужским цинизмом. – Вот только попробуй прокорми двух на нынешнее жалованье каперанга – это вам не старые времена, хоть и Андреевский флаг вновь развевается...»