– А можно занести в вахтенный журнал – «За время моего дежурства неоднократно подвергалась обстрелу циничными взглядами с капитанского мостика»?

– Нельзя, – сказал Мазур, перекатившись поближе. – Вахтенный журнал имеет право вести лишь капитан, а он, милая, первый после Бога… Давай лучше проверим твои штурманские способности. Как думаешь, вон тот бережок подходит для стоянки? С целью кренгования?[1]

– Я ваших морских ругательств не понимаю, сэр… Но ввиду того что сопровождающие их взгляды заставляют подумать, будто речь идет вовсе не о штурманских способностях, прошу не отвлекать рулевого. Иначе подвернется какой-нибудь риф… Что во мне, в конце концов, такого, вызывающего нездоровое вожделение?

– Коса, конечно, – сказал Мазур. – Мы, морской люд, поголовно фетишисты…

Ольга фыркнула и перекинула косу на другое плечо, подальше от его ладони. Золотая коса и в самом деле была знатная – падала ниже пояса, струилась по бледно-желтой палубе из кедровых дощечек. Собственно, с косы все и началось – когда моряк при полном параде подошел на Невском к девушке в светлом плаще и спросил: «А коса, правда, настоящая?» Ольга потом, смеясь, рассказывала, что слышала эту банальность сто раз в жизни, но в глазах морского волка светилось столь детское изумление… Мазур слово «детское» решительно опротестовал. Ольга протест приняла, но призналась, что ее заинтриговала вторая фраза морячка, уже не банальная: «А как бы это смотрелось под водой…» Мазур пожалел, что не выдалось времени научить ее плавать с аквалангом. Под водой ее распущенные волосы и в самом деле смотрелись бы по-русалочьи – волна золотистого пламени, где-нибудь на просвеченном солнцем мелководье Эль-Бахлака, стройная фигурка, ритмично изгибаясь, скользит мимо коралловых рифов, стелется невесомо золотая волна… Благо в Эль-Бахлаке, говорят, нынче благолепие. Залив давно протралили, избавив от всех мин, на берегу понастроили отелей, пенят лазурь водные мотоциклы, мельтешат загорелые тела, и все давно забыли, что когда-то там столкнули в кровавой грызне своих пешек две сверхдержавы, что в паре миль на норд-ост от залива, где глубина, лежат на дне две крохотных подлодки и белеют черепа боевых пловцов, «морских львов» и «морских дьяволов», а военного порта, из-за которого резали друг другу глотки подводные профессионалы, давно уже нет. И полковнику Касему разрядил в спину пистолет собственный адъютант, генерал Барадж держит роскошный отель в Ла-Валетте, а генерал Асади обитает на крохотной дачке под Москвой, где все соседи считают его отошедшим от дел азербайджанским торговцем фруктами. Итог как итог, не хуже и не лучше многих других…

– Знаю я твой фетиш, – сказала Ольга. – Адмиральские погончики, а?

– Ну, это, конечно, не фетиш, однако было бы неплохо, – сказал Мазур, лениво теребя распушенный кончик косы. – Самое, знаешь ли, пикантное и неопределенное – это болтаться меж тремя-звездами-двумя-просветами и первой звездой на погоне без просветов… Неописуемое ощущение.

– А тебе могут дать?

– А кто их знает, – сказал Мазур. – Я ж говорю – неопределенность полнейшая.

Могут и дать, подумал он. Если успешно пройдет «Меч-рыба». Были смутные намеки. Очень уж кому-то нужна эта подводная кастрюля…

– Заманчиво, – сказала Ольга. – И я, выходит, буду – юная адмиральша?

– Шевели румпелем, адмиральша, – сказал Мазур. – Даже если будешь – это, увы, не старые времена. Вот чего я не могу простить Ельцину, так это полумер – коли уж вернули андреевский флаг, можно было и дальше пойти, вернуть адмиральских орлов на погоны. Совсем другое дело – черный орел…

– Это и называется – мужские игрушки?

– Ага. Так жить веселее, – сказал Мазур серьезно. – А то ведь осенью будет двадцать пять лет, как украшаю своей персоной флот. Жуткая цифра, если подумать. Тебя еще и в проекте не было, адмиральша.

– Ага, тебе хорошо, – сказала молодая жена с непознаваемой женской логикой. – Тебе-то уже есть сорок с хвостиком, и выглядишь прекрасно. А тут сиди и гадай, какая ты будешь в сорок… Страшно же.

– Не кокетничай.

– Руки, сэр! Иначе придется сунуть письмо в бутылку и пустить по реке: «Пристают, добродетель под угрозой, прошу помощи. Борт „Ихтиандра“ и так далее…» Слушай, Мазур, а в этом плавании есть высший философский смысл? Отчего-то же ты не стал сплавляться по какой-нибудь Мане, где перекаты и пороги… Ты меня прости, но вот так вот плыть – выходит даже безопаснее, чем у Гека Финна с негром Джимом. Им хоть авантюристы попадались, пароход ночью мог протаранить… А мы плывем себе, заранее зная, что не будет ни порогов, ни пиратов… А ночью у берега болтаемся. Так есть тут философия или как?

– А, пожалуй, – сказал Мазур, подумав. – Ты понимаешь, я перед отпуском вдруг поймал себя на простой, как колун, мысли – сообразил, что все эти годы плыл куда-то. Куда пошлют. К конкретной цели. И захотелось старому дураку проплыть просто так. Чтобы не было ни спешки, ни цели.

– То-то я и смотрю, ты балдеешь от самого процесса… А вообще, в этом что-то есть. Подвести философскую базу?

– Не надо, – сказал Мазур. – И так хорошо. Я и без того знаю, что ты интеллектуалка. Как тебе тайга?

– Ну я же старая туристка…

– Европейской части Союза ССР, как это звалось в старые времена. Тут тебе не Селигер с Онегой…

– Вообще-то, верно. – Она оглянулась на величественный берег. – Только, извини, я как-то до сих пор не могу проникнуться… Лес и лес. Разве что гораздо больше сосен и разных прочих кедров. Правда, очень уж его много… А если пешком – опасно?

– Не особенно, – подумав, сказал Мазур. – Я, правда, сам давненько уж не ходил на приличные концы, но в детстве всю тайгу возле деревни облазил. Тайга в августе – штука нестрашная и где-то даже уютная. Грибов масса, ягоды, сама видела, орех подошел. Зверь сытый, не дергается. Главное – не заблудиться. И были бы ноги здоровые. Вот если заблудишься или ногу сломаешь – молись за упокой. Дивизия не найдет.

– А снежный человек тут есть?

– Был когда-то, – серьезно сказал Мазур. – До войны частенько попадался, а потом, видимо, помаленьку стал вымирать. В пятидесятые еще встречали под Кежмой…

– И молчали?! – возмутилась Ольга. (Она на этом пункте имела легонький бзик и даже переписывалась с самой Быковой.)

– А что, в сельсовет заявлять? – хмыкнул Мазур. – Жил себе и жил, чего ему мешать?

Он обернулся, заслышав вверху тихий мерный стрекот. Высоко над тайгой шел вертолет, похоже, военный – зелено-пятнистый. Он проплыл в чистом голубом небе почти параллельным курсом и исчез далеко впереди.

Мазур, признаться, вертолеты недолюбливал. Очень уж пакостный враг боевого пловца – вертолет. В особенности если на нем стоит кое-какая аппаратура. Деваться от него некуда, а он может тебя глушить обстоятельно и со вкусом. Перебедовал такое лишь однажды, но хватит на всю жизнь…

– Вот тебе и глушь, – сказала Ольга, глядя туда, где скрылась за лесом вертушка. – База какая-нибудь?

– А может, – сказал Мазур. – Военных где только нет… Чует мое сердце, их старик и имел в виду. Эвены ж до сих пор живут как в каменном веке, им любая техника – нож вострый…

…Вчерашняя встреча была словно позаимствована из классического романа ужасов. Часов в одиннадцать утра Мазур причалил к берегу, привлеченный выстрелами, – у самой воды стоял человек с лошадью и старательно палил в воздух, явно подавая сигнал. Чуть погодя оказалось, что это не лошадь, а учаг[2] – рогатый стоял равнодушно, даже не вздрагивая после выстрела, хотя старенькое ружьецо бухало почти у самого его уха.

Повод оказался самый прозаический, даже классический – старый эвен Хукочар отправился порасспросить проплывающих, не найдется ли огненной воды на продажу. В последние годы из-за шизофренических художеств перестройки судоходство на Шантаре сократилось раз в двадцать, и со спиртом стало туговато – это в прежние времена достаточно было помахать с берега осетром или соболиной шкуркой…