На украинско-российской границе ни таможенники, ни пограничники в этот поздний час в состав решили не подниматься. По полуметровым сугробам вообще было сложно передвигаться. Зато к бригадирскому вагону прорвался некий Вася. Вася был в приличном подпитии и просто пришел поздороваться со своей старой подругой – норковой береткой. Беретка с презрением кивнула в мою сторону и спросила про телеграмму. При упоминании телеграммы Вася немного оживился:

– Була телеграмма. Щось про билет. Чи то вин э. Чи нема. Але я вже назад не пиду, бо холодно.

От таких слов я обомлела. Я спросила, можно ли передать радиограмму в вагон бригадира, но норковая беретка только фыркнула. Помогать мне она явно не собиралась. Потом она «сжалилась» и предложила решить вопрос на российской стороне:

– Якщо телеграмма не прийде туда, то ми вас там знимэмо.

Мое положение было отчаянным и беспросветным. Мне не оставалось ничего, кроме как в сердцах сказать:

– Я не виновата, а у вас одно желание – вытащить из меня денег, которых нет. Не знаю как, но если я доберусь до Москвы, то приложу максимум усилий, чтобы отравить вам существование за вашу жадность и жестокость!

Облегчив таким образом душу, я удалилась в свое купе. Скоро ко мне заглянул улыбчивый и немного заспанный российский милиционер.

– Ваши документики. Нет билета —

будем ссаживать.

Тут засуетилась проводница. Она взяла мой паспорт и на свои деньги купила мне билет в общий вагон до первой российской станции, после которой контролеры сходили с поезда. Милиционер ушел, и я продолжила свое путешествие, но уже на боковой полке общего вагона, как раз рядом с туалетом. Вещи я оставила в купе у проводницы СВ, а та, в свою очередь, попросила свою коллегу из общего вагона не трогать меня до Москвы. Мои надежные спутники, зубровка и банка аджики, переместились со мной в полутемный общий вагон. К характерному запаху ног, торчавших в проходе, прибавлялся аромат нагретого телами влажного белья.

Я вглядывалась в темноту окна, пытаясь различить пейзажи, перекрываемые моим собственным отражением. Отхлебывая из бутылки, я куталась в полы своей шубы и плакала. Вкус слез смешивался со вкусом алкоголя, и от этого становилось еще горше. Ощущение тотальной несправедливости и одиночества полностью захватило меня, и я не заметила, как поезд стал притормаживать на каком-то полустанке. Вагон остановился напротив здания станции с темными глазницами окон. Свет единственного фонаря превращал падающие снежинки в драгоценные бриллианты, которые пушистым ковром укрывали все, что попадало в поле зрения.

Как только состав остановился, двери станции распахнулись, и из них стали выбегать люди. Они бежали врассыпную, а в руках у них были ярко-зеленые, малиновые и фиолетовые игрушки несусветных размеров. Одна из женщин встала напротив моего окна и на вытянутых руках трясла перед моими глазами огромной малиновой свиньей. Проезжая там через полгода, я узнала, что этого малинового монстра они любовно называют «Поночка». Видимо, время стоянки заканчивалось, потому что люди стали медленно возвращаться на станцию, оставляя в глубоком снегу борозды следов. Я решительным жестом поднесла бутылку к губам и опрокинула остатки содержимого.

Утром я проснулась от щекотавших ноздри запахов кофе и колбасы. Пейзаж за окном говорил о том, что до Москвы осталось минут двадцать. Заспанным взглядом я обвела вагон. Многие уже сдали белье, кто-то сдирал с потасканных подушек наволочки, оставляя в воздухе облака пыли. Рядом со мной ехали две женщины и двое мужчин. Ничего особенного – обычные люди: помятая одежда и клетчатые сумки «мечта оккупанта». Когда одна из женщин протянула мне бутерброд и предложила кофе, я чуть не разрыдалась в голос. Она просто так была добра ко мне. Она проявила ко мне обычное человеческое чувство, пожалела глупышку, которая всю ночь, кутаясь в шубу, проспала в полупьяном бреду. Я с благодарностью проглотила бутерброд и отправилась за своими вещами в спальный вагон. Муж встречал меня на перроне. Я попросила у него денег и отдала проводнице в три раза больше того, что она потратила.

Об этом случае я часто рассказывала на разных посиделках. Настолько часто, что мои друзья уже стали просить рассказать «на бис», как Белка в норке ездила в общем вагоне. Но история имела продолжение. Спустя год мы с Машинской возвращались из Киева. Это было в ночь на Рождество. Мы запаслись спиртным и закусками для праздничного ужина, который было решено устроить в купе. Там же, на вокзале, мы купили билет в Москву на ближайший поезд. Совершенно случайно, к моему изумлению и радости Машки, мы попали в тот самый вагон к той самой проводнице. Проверяла билеты и приносила нам белье ее сменщица. А по приезде в Москву моя старая знакомая даже не высунула носа из купе для проводниц. Машка тогда по этому поводу страшно веселилась:

– А прикинь, каждый раз, когда ты будешь ехать из Киева, брать билет в девятый вагон этого поезда! Мы ее в Кащенко за полгода упечем! День сурка форева! А ведь Бог не фраер – он все видит! Не зря ты с ней опять столкнулась, чтобы ей стыдно стало за ее поведение и жлобство.

Я только и могла пожурить подругу за ее мелкую мстительность. И вот мы опять в Киеве, и поезд «Жмеринка – Москва» стоит совсем рядом…

– Машинская, не смей!

– Как не смей, это же прикольно!

На мое счастье, на первый путь подали «Экспресс» – украинский состав, выдержанный в серо-оранжевой гамме. У двери нашего вагона стояла девушка в униформе. Если бы она умела улыбаться, ее можно было бы назвать красивой. Но к симпатичному личику намертво пристала унылая, недовольная мина.

– Хм. Повезло нам с проводницей, – буркнула Машка, приземлившись на свое место. – Они разве не смотрят, кого на работу в первый класс берут? От нее за версту разит неудовлетворенностью. Такое ощущение, что я ей что-то должна. Ты заметила, как она на нас глянула?

– Машинская, я все заметила. Но также меня удивляешь ты. Почему ты считаешь, что, если ездишь вагоном первого класса, тебя должны любить?

– А как же работа с клиентом? Менеджмент ваш хренов? Я плачу за это!

– Машка, я вижу, ты настроена скандально. Пойди и убей эту проводницу за то, что она тебе не улыбается. – Я развела руками. – Какого менеджмента ты ждешь от работников железной дороги? Опустись на землю! Ты теряешь чувство реальности. А может, у нее зуб сегодня болит, а так по жизни она просто

душка…

– Ваши билеты!

Фраза была произнесена тоном работника гестапо. В купе вошла та самая девушка. Мы покорно отдали билеты. Когда проводница выходила, Машка неожиданно спросила:

– Девушка! Почему вы всех так не любите?

– А за шо вас любыты? Я також людына и можу втомытыся!

– Жестко, зато от души, – Машинская смотрела вслед проводнице. – Менталитет, блин.

– А я вот не понимаю, чего ты на нее взъелась?!

И вдруг неожиданно Машка разрыдалась.

– Ты что? – Я тронула Машку за руку, но она оттолкнула меня с такой силой, что я плюхнулась на свою полку и слегка ударилась головой о стену.

– Ой, Белка, прости, прости меня, дуру! – Машинская кинулась меня обнимать. Ее рыдания становились все громче.

Я непонимающе смотрела на Машку и судорожно соображала, что делать. Говорят, в таких случаях хорошо помогает звонкая пощечина, но ударить подругу было выше моих сил, даже в лечебных целях. Я не нашла ничего лучше, как взять ее за плечи и хорошенько тряхнуть. Расслабленное Машкино тело оказалось на удивление легким, а голова с белоснежными кудряшками болталась, словно принадлежала большой тряпичной кукле.

– Белка-а-а, Бело-о-очка, я так боюсь умере-е-еть…

Это было что-то в корне новое. Такого я никак не ожидала. У меня вырвалось:

– Все умирают.

Машка отпрянула и посмотрела мне в глаза:

– Нет, я боюсь умереть и попасть в ад.

В Машкиных глазах опять мелькнул ужас, который я видела несколько часов назад в пещерах.