Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Д. Одарченко

КАК ПОЛОНИЛИ МОСКВУ[83]

С занятием Кремля стало возможным определить довольно точно район, находившийся в обладании юнкеров. При этом, однако, следует иметь в виду, что нашей целью было расширить занятый район и пробиться к окраинам и вокзалам, со стороны же большевиков обнаружилось стремление выбить нас из занимаемой нами части города и тем уничтожить всякое сопротивление, иными словами — занять весь город. Так что граница то и дело менялась и, надо сказать, имела тенденцию к расширению района, занятого противобольшевистскими силами.

Большевики наступали довольно осторожно, стараясь обойтись усиленным ружейным и пулеметным огнем (а впоследствии и орудийным), не доводя дела до рукопашного боя.

Эта осторожность объясняется неуверенностью и боязливым настроением большевистского воинства. Уверенности в себе и в своей победе оно не имело.

* * *

Числа 28–го, 29–го положение юнкеров стало более определенным и крепким; потянулись связи между отдельными группами; менее стало слухачей, все положение как‑то оформилось. Но наряду с этим обнаружился зловещий недостаток патронов. Расходование их, и без того очень скупое, пришлось свести до минимума; появилась угроза остаться вовсе без патронов.

Временно этот недостаток был восполнен благодаря подвигу двух братьев, корнетов Н–х, одного из гусарских полков.

Дело было так: не стало патронов, братья корнеты вызвались их достать. Оделись по — «товарищески», настукали на машинке «мандат» и требование 14 тысяч патронов из складов Симонова монастыря; отправились туда.

Бьют себя в грудь и по столу кулаками, требуя у большевиков, владеющих складом, выдачи патронов, уверяя, что присланы «товарищами» откуда‑то из‑под Красных Ворот, где «мы‑де ведем бой с белогвардейцами». Добиваются получения ящиков с патронами, грузовика и провожатого; доехав до Крымской площади, этого провожатого сбрасывают и торжественно въезжают в наше расположение, везя с собой драгоценный груз.

Хотя недостаток патронов и не явился прямой причиной неудачи противобольшевистских сил, тем не менее, отрезанные от вокзалов и окраин, где помещались склады, юнкера должны были бы рано или поздно отказаться от дальнейшей борьбы из‑за недостатка патронов. Чтобы избежать этого, оставалось одно: постараться захватить склады на окраинах и пробраться к вокзалам, иначе говоря — совсем выгнать большевиков из Москвы. Такой план — правда, довольно смелый — имел тогда много шансов осуществиться и, наскольку мне известно, он‑то и составлял задачу нашего командования, если вообще была какая‑нибудь задача у нашего командования и если вообще было таковое.

Говорю так оттого, что, на мой взгляд, и сама гибель произошла от полного безначалия: дело в том, что главным начальником всех противоболыневистских сил считался почему‑то полковник Рябцев, находившийся в Лефортове и тем самым лишенный возможности не только приказывать что‑либо, но даже давать сведения о себе.

У нас же — в «Художественном» кинематографе и Александровском военном училище — начальствовал полковник Л. Н. Трескин (одного из полков Варшавской гвардии), человек дельный и энергичный; генералов же я видел только лишь одного — старика Ц., но он почему‑то был в стороне и никакой командной должности не занимал. Чем объяснить это отсутствие генералов — ума не приложу; а ведь если бы во главе движения стал какой‑нибудь популярный генерал — многие пошли бы за ним.

* * *

Уже неделю шли бои: боролись из‑за домов и улиц, рыли поперек улиц окопы, делали перебежки, перестреливались; к 1 ноября большевиков во многих местах значительно потеснили. Появилась надежда на подкрепление: корнет В. Н. М–в, одного из драгунских полков, в штатском платье поехал в Тверь звать Тверское кавалерийское училище; таковое и выступило походным порядком, ввиду отказа Викжеля перевезти его, но до Москвы не дошло, так как все уже было кончено.

Улицы имели вид грязный и запущенный; там, где не было столкновений, — улицы были пустынными. Первые дни еще публика ходила и глазела, но затем, увидав, что дело было серьезно, предпочла отсиживаться по домам. Особенно заботились об этом «домовые комитеты», кои всеми доступными им средствами старались удержать непоседливых дома и завели с этой целью даже особые пропуски, на случай крайней необходимости кому‑нибудь покинуть пределы своего дома.

Так сидели одни и боролись другие.

А борьба все шла; количеству и техническим и материальным средствам большевиков была противопоставлена отвага и стойкость юнкеров, студентов, офицеров и гимназистов.

Обстановка жизни наших бойцов в эти дни была куда как тяжела. Или бои — столкновения нудные, из‑за угла; или стояние по суткам где‑нибудь на углу улицы. Редко — сон: в кинематографе, в училище, а то чаще в подворотне, парадном или прямо на улице; редко забегали домой (и то лишь кто жил в занятом нами районе). Еда — об ней мало думали, а по большей части — папиросы и папиросы. Горячей пищи, чаю — не было в помине.

И так — десять дней. Десять дней без сна, без отдыха, без пищи, а главное — с очень смутной надеждой на будущее.

Было лишь одно — сознание долга.

Последние два дня большевики, продолжая обстрел, вели себя вяло: у них не только не было уверенности в победе, но даже наоборот: так, в штабе «товарища» Ломова (одного из большевистских главарей), помещавшемся в кинематографе «Олимпия», на Александровской улице, считали дело проигранным, и, как мне это рассказывал потом один офицер, живший в том районе, когда к ним приходили из вышеупомянутого штаба с обыском, то говорили очень мрачно, что «…нас‑де все равно повесят».

* * *

Последний день я был на Поварской; в патруле нас было 9 человек. После дня, проведенного в перестрелке, к вечеру все затихло. Стемнело…

Вдруг шум автомобиля… сидящие в нем офицеры говорят пароль и объясняют, Что едут… для мирных переговоров. Все ошеломлены; но автомобиль торопится; пропускаем.

Один из наших изъявляет желание пустить пулю в спину этим парламентерам, другие его удерживают… Настроение резко падает… Мир… Конец… Знали, какой «мир» с большевиками…

Под утро пришла смена. Усталые, подавленные, возвращаемся в «Художественный». Там настроение убийственное; никто ничего толком не знает; говорят одно: «мир» и «мир».

Выясняется: полковник Рябцев из Лефортова приказал прекратить военные действия и вступил в переговоры с большевиками; Трескин, тоже полковник, считая себя младшим, подчиненным, — счел своим долгом подчиниться приказанию Рябцева. Наша же дальнейшая судьба — неизвестна.

В итоге — несмотря на блестящую военную обстановку, несмотря на ожидание помощи извне (Тверское училище), несмотря на желание участников бороться до конца, — «мир» был заключен 3 ноября по старому стилю; где и кем он был подписан — мне остается неизвестным.

* * *

Мои личные воспоминания о конце таковы: проснувшись уже поздно утром 3 ноября в темной комнате кинематографа, я вышел в фойе и увидал, что там почти совершенно пусто; на улице, перед выходом, строились последние шеренги и уходили в направлении Александровского училища. Все были при оружии, говорили мало… «идем разоруженные». Порядок полный. Я шел в последнем ряду, крутом, по обе стороны — цепи красногвардейцев; за ними — толпа любопытных, но главное — родственники и близкие наши. Большевики, считаясь с тем, что у нас было еще оружие, ограничивались лишь ругательствами: «Помещичьи сынки!», «Корниловские прихвостни!..» — и площадная брань.

Трудно описать, что творилось в училище; пока был дух, пока боролись — была бодрость и порядок; теперь же сказались бессонные ночи, утомление боев, недоедание и все, что пришлось пережить в эти дни. А главное — не было воды; помню, с каким вожделением смотрел я на двух офицеров, евших яблоки…

Приказали сложить винтовки… сложили; выстрел — кто‑то застрелился; с прапорщиком М–ром — припадок нервный: кричит и жестикулирует. Другие бродят как тени.

вернуться

83

Впервые опубликовано: Вестник Первопоходника. № 44. Май 1965.

61
{"b":"315666","o":1}