Действительно, из Пскова непрерывно, эшелон за эшелоном, подходили к Луге ударные батальоны, но не дремавший Лужский совдеп делал свое дело, и для агитаторов не требовалось особых усилий, чтобы убедить колеблющихся ударников не участвовать в братоубийственной войне и не защищать Керенского. Ударники, заняв выжидательное положение, так дальше Луги и не двинулись.

Между тем события шли своим чередом.

28 октября Гатчинской авиационной школы капитан Н–в, боевой и преданный делу артиллерийский офицер, с большим трудом уговорил оперативное отделение дать ему возможность, вместе с некоторыми офицерами, использовать стоящий без дела на Балтийском вокзале броневой поезд. Получив в конце концов так желанное разрешение, он перевел поезд на Варшавский вокзал, неожиданно налетел на станцию Александровскую и, обстреляв ее, вызвал огромный переполох в штабе Муравьева, причинив большие потери и людьми, причем была убита какая‑то знаменитая еврейка Сура, о чем впоследствии «Известия» с возмущением описывали этот контрреволюционный поступок офицеров Гатчинской школы.

На рассвете того же дня летчики С–н и Л–в, овладев тайком исправным броневым автомобилем, проехали незаметно в тумане почти к Петрограду, откуда, повернув обратно, подъехали к большевистской цепи и открыли по ней пулеметный огонь; к сожалению, пулемет скоро дал отказ и пришлось спешно удирать в Гатчино.

29 октября, днем, офицеры Гатчинской авиационной школы, собравшись в столовой на аэродроме, обратились ко мне как председателю суда Общества офицеров с вопросами — что им делать и куда идти?

Я ответил, что в настоящий момент, когда, с одной стороны, все боятся расправы большевиков–матросов в случае их удачи, а с другой — никто не желает вновь видеть у власти Керенского, — каждый должен быть там, где ему подсказывают долг и честь офицера; лично я, и со мной многие боевые офицеры, сделали уже выбор, и мы там, где идет борьба против захвата власти большевиками.

После этого многие офицеры явились в штабе ко мне и полковнику М. с просьбой дать им где угодно и какую угодно работу; и когда мне понадобилось однажды 25 пулеметчиков на бронепоезд, то было вполне достаточно только сказать об этом дежурному по школе офицеров, и необходимое количество офицеров моментально явилось.

29–го штаб генерала Краснова перестал существовать; переутомленные трехдневным сидением на боевом участке, генерал Краснов и полковник Попов переехали в Гатчино и расположились во дворце. Часам к 5 генерал Краснов собрал в комнатах № 5 и 6 всех бывших налицо во дворце офицеров. Собралось около 200 человек — преобладали офицеры Гатчинской авиационной школы.

Генерал Краснов выглядел разбитым и физически, и морально; он обратился к собравшимся офицерам приблизительно со следующими словами: «Благодарю вас, господа офицеры авиационной школы, за вашу готовность и искреннее желание помочь нашему делу — но все уже кончено. Сегодня были делегаты от большевиков и выработаны следующие 30 пунктов перемирия с большевиками: 1) немедленное прекращение братоубийственной войны и полная амнистия принимавшим в ней какое бы то ни было участие, 2) немедленное учреждение нового правительства, в состав коего войдет по одному представителю от каждой из существующих политических партий, 3) в состав нового правительства не имеют права входить ни Ленин, ни Керенский (о Троцком не упоминалось), 4) свободный пропуск всех казаков 3–го конного корпуса на Дон» и т. д.

Прочитав все 30 пунктов, генерал Краснов заключил: «С этого момента надо считать, что России нет, Великая Россия будет разрушена борьбой политических партий, и, вероятно, не останется камня на камне. Все будет разрушено — будут уничтожены целые города, и вот после этого на развалинах разрушенной Старой России будет построена Новая, еще более Великая, Молодая Россия…»

Генерал умолк — все уныло повесили головы и… постепенно разошлись..

Мы, офицеры Гатчинской авиационной школы, не особенно верили «полной амнистии» участникам боев под Гатчиной, так как бывшие в составе большевистской делегации матросы открыто заявляли, что «мы, дескать, покажем этому зелью летчикам, как воевать на бронепоездах и броневиках». В воздухе пахло кровавой расправой, тем более что в составе наступающих большевиков преобладали кронштадтские и гельсингфорские матросы с «Петропавловска» и других кораблей.

Собравшись в канцелярии школы для обсуждения создавшегося положения, мы застали в ней начальника школы полковника Б–ко, который, как оказалось, уже разрешил вопрос о дальнейшей нашей деятельности, раздав каждому из нас подписанные бланки отпускных билетов, литеры и т. п. документы, — делать больше было нечего, и все собравшиеся разошлись по домам.

Придя из канцелярии во дворец, я застал там летчика полковника М–на и штабс–ротмистра Финляндского драгунского полка X.; после короткого обмена мнениями выяснилось, что на фронте нет ни одного казака и что каждую минуту Гатчина может быть захвачена большевиками и начнется дикая расправа с офицерами школы; необходимо было что‑то предпринять, но прежде всего нужно было выяснить, что предполагает делать штаб генерала Краснова.

Зайдя с этой целью к начальнику штаба полковнику Попову, я с трудом разбудил его и на свой вопрос получил безразличный ответ сонного и безмерно уставшего человека: «Ничего… будем отдыхать… выспаться надо…»

— Но ведь большевики могут ворваться каждую минуту, и тогда начнутся дикие эксцессы, — возразил я.

— Ничего, Бог не выдаст… — с трудом, бессвязно пролепетал он и… опять уснул…

На этом пришлось и окончить наш разговор.

Передав собравшимся моим единомышленникам «соображения» начальника штаба, мы, по взаимному соглашению, решили создать свой импровизированный штаб обороны и распределили роли следующим образом.

Штабс–ротмистр Финляндского драгунского полка X., окончивший ускоренный курс академии Генерального штаба, взял на себя обязанности начальника оперативного отделения; капитан Ш–н — заведующего разведкой и связью, полковник М–н — инспектора артиллерии; я — общее руководство. Так как самым необходимым делом являлась настоятельная необходимость добыть со станции Луги хотя бы один вагон со снарядами, чтобы из него пополняться в случае удачного развития действий, и так как для этого требовалось бессменное бодрствование заведующего снабжением артиллерии, то в отсутствие полковника М–на я считался его заместителем.

В дальнейшем необходимо было срочно организовать оборону Гатчино, хотя бы для того, чтобы город не мог быть неожиданно захвачен озверевшими матросами, и в случае быстрого их подхода к городу дать возможность отдельным лицам вовремя избежать дикой расправы со стороны матросов.

Импровизированный штаб мог располагать офицерами авиационной школы — активным элементом в количестве до 30 — 40 человек, частью юнкеров школы прапорщиков, бронепоездом, двумя бронеавтомобилями, вагоном снарядов, вагоном патронов, одним боевым аэропланом с бомбами (летчик Х–ц) и, при желании, не менее 6 — 8 пулеметами авиационной школы с 2 полевыми орудиями.

В то время когда импровизированный штаб ломал голову — каким способом вызвать из Луги хотя бы один батальон ударников, неожиданно явился Генерального штаба полковник Т. с 130 партизанами. Он явился, чтобы принять участие в бою, и искал штаб, чтобы получать задачу. «Люди у меня отборные и отчаянные», — заявил он.

Ориентировав полковника Т. в обстановке и познакомив его с характером нашей деятельности, мы предложили ему, во имя общего дела, работать вместе с нами — без дальнейших разговоров полковник Т. согласился.

Партизанам его была дана задача выставить на трех дорогах, входящих в Гатчину, заставы; каждой заставе было придано или орудие, или броневая машина; связь между заставами поддерживалась дозорами. Возможность обхода с флангов исключалась, т. к. местность была болотистая и проходила только по занятым заставами дорогам. Линия же железной дороги охранялась заставой юнкеров.

Установив связь по телефону с Лугой, мы начали организовывать доставку оттуда снарядов. Вопрос о доставке снарядов и патронов из Луги в этой общей суматохе и неразберихе в то время обстоял очень просто: необходимо было набрать несколько добровольцев, которые бы грузили снаряды, снабдить их соответствующими документами с «печатями», а все остальное делалось само собой и без всяких препятствий.