Решил проверить «донесение» и с четырьмя «телохранителями» пошел на главную почту, которая была недалеко. Прихожу и вижу полную растерянность и отчаяние среди там присутствующих повстанцев. Узнаю, что «отряд» действительно вышел из города, будто по Чимкентской дороге. Задумался, что делать. Решил, что надо сперва спасать «детскую роту». Приказал им немедленно засунуть куда‑либо оружие и бежать домой к их родителям (верно, уже потерявшим голову от беспокойства — за некоторыми матери уже приходили и за руку уводили воинов горько плачущих), ложиться спать, а наутро никому ни слова о том, где они были и что делали накануне. Будто это все они во сне видели. Всю речь к детям держал насколько мог убедительно. Обещали все исполнить в точности…

Вижу недалеко от почты стоит очень славная лошадка, запряженная в легкий двухколесный шарабанчик, весь набитый старым оружием. Тут же вертелся пленный австриец. Спрашиваю его по–немецки, чья лошадь. Оказывается, ему приказали взять ее в кооперативе и привезти оружие. Выбрав из оружия себе большой, пятизарядный «Смит–Вессон», остальное оружие приказал австрийцу выкинуть из экипажа. Сел и, не заезжая домой, поехал к своему знакомому, вспомнив, что он служит агрономом как раз на участке Чимкентской дороги. К счастью, застал его дома собирающимся ехать к себе на участок. Он мне дал шляпу, которую я и надел, а фуражку спрятал на груди. Закусив, мы двинулись в путь.

На выезде из города думал буду арестован собравшейся толпой рабочих, но все прошло благополучно, т. к. моего знакомого многие рабочие знали хорошо. Удалось узнать, что отряд большой, даже с пушками, прошел действительно по Чимкенской дороге. Мы ночью добрались до участка; хорошо пообедал, послушал хорошую музыку (знакомый великолепно играл на виолончели), выспался.

Наутро, поблагодарив за гостеприимство и простившись со знакомым, сел в шарабанчик и по снегу, уже на четверть (это его за ночь столько нападало, он начал идти, еще когда мы ехали), покатил догонять отряд, ушедший из Ташкента, предварительно выбрав себе псевдоним и записав его на бумажку).

Отряд нагнал в семи верстах, всего, значит, от Ташкента верстах в пятнадцати. Являюсь начальнику отряда, которым временно командовал генерал Ж., показываю ему бумажку без свидетелей и прошу тайны. Он понял, сжег бумажку и говорит громко: «Итак, штабс–ротмистр Михаил Михайлович Зернов, вы являетесь очень вовремя. Я организую конницу. Будьте любезны мне в этом помочь как старший в чине из моих немногочисленных кавалеристов. А лошадку с шарабанчиком я у вас конфискую. Мне, старику, эта упряжка очень подходит. Вам же будут выданы деньги, и вы купите себе хорошего коня и все необходимое для похода».

Купил себе сразу же очень выносливого казачьего конька с седлом, папаху, полушубок, а вот валенок так и не достал, оставшись в своих сапожках, быстро ознобил пальцы. Я уже позже в горах купил и надел сверху сапог меховые мокасины.

С отрядом из Ташкента вышли человек сорок — пятьдесят конных, среди которых было и несколько кавалеристов. Принялся, при содействии новых друзей, организовывать конный отряд–сотню. Как мы это быстро ни проделывали, но драгоценное время уходило. Сперва было решено весь отряд рассадить по дровням, пользуясь чудным, редким в этом крае снежным путем, и быстро налететь на Чимкент и его занять. Но генерал и его правые и левые руки воспротивились, говоря, что без конницы воевать нельзя. Это решение и погубило все дело.

Когда мы через трое суток (кажется), имея сотню или эскадрон, двинулись на Чимкент и пустили конницу в атаку, то потерпели сразу неудачу. Чимкент был уже вместо окопов обложен хлопковыми тюками, благо их там было немало, в город введен крупный отряд красных, и наша «кавалерия» была встречена картечью из орудий. К счастью, нас, атакующих, прикрыла складка местности, и картечь пронеслась над нашими головами. Пришлось отряду повернуть и идти обратно к Ташкенту, чтобы на полпути свернуть на дорогу, ведущую на селение Фогелевку.

Нам вслед вышел отряд большевиков из Чимкента, и хоть и медленно и осторожно, но пошел нас преследовать. Не доходя до нужного нам поворота, узнаем от хорошо к нам расположенных мусульман, что из Ташкента выдвинулся крупный отряд, посланный за нами. Дорога в сторону селения Фогелевка оказалась отрезанной, а мы очутились между двух сходящихся вражеских отрядов, как «между молотом и наковальней».

Устроили «маслахат» (совет) и решили уходить в горы, благо они были близко расположены, влево от нас. Предложили киргизам–солдатам и вообще мусульманам или идти с нами, или поскорее рассыпаться по хорошо им знакомым кишлакам. Мусульман–воинов было, если память не обманывает, больше тысячи. Им всем было выдано по сто рублей царскими деньгами, и мы с ними распростились. Тут уместно сказать, что отряд при уходе из Ташкента изъял под расписку, выданную директору (он был позже все равно расстрелян, обвиненный в соучастии с нами), из банка золотых монет на три миллиона и бумажных денег на пять миллионов. Эти деньги предполагалось сдать первому же белому командованию.

Когда мы отделались от киргизов, то нас, кроме нескольких не пожелавших уходить с нами, в том числе генерала Ж., который был пойман большевиками и замучен, — оказалось сто один всадник.

Испортив орудия, а замки бросив в глубокий колодец, мы рассчитывали с двумя пулеметами, вооруженные винтовками с большим количеством патронов двинуться в горы. Но тут произошел печальный инцидент. Никто не обратил внимания на старшего пулеметчика поручика Михайлова. Последний, будучи ранен в Великую войну в голову, уже был полунормальный, а тут при сильном шоке окончательно сошел с ума, разобрал пулеметы и забросил тоже в колодец… Он оставил, таким образом, нас с одними винтовками. А как бы в будущем, при боях в горах пулеметы нам пригодились — благо они были вьючные и на хорошо тренированных лошадях.

Надо было все равно двигаться, и мы, перегрузив золото и деньги с саней на вьюки, двинулись. Один мешок с золотыми монетами был злоумышленно вскрыт (позже мы узнали кем — это был казак–татарин и его шесть собратьев) и часть золота похищена.

Начался подъем. Меня догоняет поручик Иванов на великолепном вороном в яблоках скакуне, жеребце–текинце с прозвищем Шайтан (дьявол) и умоляет поменяться с ним конями. «Вы кавалерист и вам все равно, на какой лошади ехать, а меня Шайтан убьет. Дайте мне вашего конька и берите себе Шайтана». Я быстро соглашаюсь, так как уже был влюблен в чудного скакуна. Но о нем позже. Оказывается, конек поручика Иванова сбежал и последнему ничего не оставалось делать, как взгромоздиться на Шайтана, да еще без седла, забытого в суматохе при поспешном уходе в горы.

Только начали подниматься в горы, как, на наше счастье, встретили спускающегося в долину таджика. Узнав, что ему будет выдана крупная сумма «николаевскими» деньгами, так высоко тогда ценившимися, он быстро согласился быть нашим проводником и вести нас горами. И повел. Поднялись по тропинке на некоторое расстояние, а затем свернули вправо. Нам была хорошо видна покинутая недавно долина, вся белая от снега. И представилась нашим глазам замечательная, редкая картина. Два отряда красных сошлись, один из Ташкента, другой от Чимкента. Приняв друг друга за нас, они с остервенением начали бой. Потери с той и другой стороны были солидные. Затем, видно, выяснили ошибку, т. к. бой прекратили. Этот эпизод нам доставил большое удовольствие и приподнял нашу мораль.

На рассвете мы увидели глубоко внизу расположившийся поселок и имение Великого Князя Николая Константиновича — Искандер. Позже узнали, что все жители поселка высыпали на улицы и с крыш наблюдали наш проход высоко в горах. Мы долго были видны, т. к. тропа, по которой мы карабкались, все время шла спиралями параллельно поселку.

В первом же горном кишлаке мы поели и поспали, но от жителей узнали, что все дороги на перевалы в это время года непроходимы, а ближайший Александрийский перевал проходим вообще только два месяца в году: июнь и июль, чем и пользуются пастухи, перегоняя через него скот.