Смена, № 18, 1928

Я - преступный обыватель?

Когда факты плюют в лицо не одному и не двум, не десятку и сотне, а многим тысячам, мы имеем перед собой социальное явление, социальное зло большой общественной значимости. На 10-м году революции, когда стройка нового захватила, казалось бы, все стороны жизни, проникла в самые темные толщи, медвежьи углы, широкие обывательские массы пребывают в состоянии еле заметного шевеления.

Да, уважаемый обыватель, вы порядочный и лояльный советский гражданин, вы играете в преферанс по маленькой, пьете дома и получку пропиваете редко, вы уверенно числите себя в первых рядах борцов с темнотой и невежеством, и тем не менее вы так часто действием своего бездействия - соучастник пьяной драки, возмутительного насилия, прямого преступления.

Это не метафора, не публицистическое преувеличение, ибо этот вывод в каждом дне вам могут подтвердить факты, факты из жизни большого города, но факты, которые надо видеть такими, какие они есть, до конца, во всей неприглядной наготе.

Вот они…

С пролетки сходит «фигура» в кепке, явно находящаяся в антагонизме с законами устойчивого равновесия. Извозчик, однорукий инвалид, бежит за кепкой, «забывшей» расплатиться. Кепка бьет извозчика в грудь, лезет в карман за оружием, крича: «Я - ответственный работник, всех перестреляю». Обыватели, сгрудившиеся у ворот дома, - в стороны, как стадо уклеек от щуки. Кепка исчезает в глубине двора. Свистки. Возбужденный и возмущенный галдеж толпы. Кроют кепку. Но когда милиционер просит свидетелей дать фамилии или зайти в отделение для составления протокола, толпа тает, как масло на солнце.

Под занавес извозчик взбирается на облучок и безнадежно машет единственной рукой, говоря: «Все видели, но разве кто пойдет?»

… На Комиссаровской, посередине улицы, пьяная драка двух, разрешающих тяжбу, затеянную «еще в пивной», из которой их выставил предусмотрительный хозяин. Нелепые, смертельно опасные удары ногами в живот, кровь разбитых, распухших ртов, грязь мостовой на лицах. В тесной толпе окружающих нет любования, на некоторых лицах отвращение, но ни один не шевельнулся для того, чтобы разнять. Ни один из двух десятков здоровых мужчин не прекратил этой безобразной драки, пока кулак одного из дерущихся не бросил другого подрагивающей массой на мостовую…

Скажите, о какой подлинной борьбе властей и общества с хулиганством можно говорить, если торжествует безнаказанность, вскормленная пассивностью обывателя, если можно ударить женщину, избить прохожего, учинить дебош, непристойный и дикий.

Обыватель холит хулиганство, в полной мере пособничает ему, а отсюда один шаг до преступления, предусмотренного законом, но, увы, так редко наказуемого.

Бегемот, № 6, 1925

Развязный купец

Хороша реклама в Красноярске. А только Красноярску супротив Иваново-Вознесенска ни за что не устоять. Там, по сведениям газеты «Рабочий край», за вокзалом, на въезжей Ново-Ильинской улице, в овраге, на колодце, на днях красовалось редкостное объявление:

«Желающие пить самогон, идите в крайний дом к кузнецу. Кузнец».

Хороша была реклама. А мы еще лучше сделали. У «Бегемота» тираж - 60 тыс. Самое малое, 60 тыс. читателей будет знать, где в случае чего выпить. Карьера кузнеца, если он не сядет, обеспечена. Благодарить не надо.

Комсомольская правда, № 52, 1926

«Инструктор»

Ровненский Кантонком (автономная республика немцев Поволжья) с тревогой ожидал посланного им из Ленинграда активиста. Долгожданный инструктор наконец приехал. Момент смычки рабочего с крестьянином не поддается описанию. Несколько членов кантонного комитета даже прослезились от умиления. Но по прошествии нескольких дней стали поговаривать, что новый инструктор болтает впустую. Это объясняли тем, что вновь присланный работник не успел еще ознакомиться с местными условиями. Однако дальнейшая «работа» инструктора не поддавалась оправданию. При первом же выезде в деревню наш инструктор напился, стрелял из револьвера в забор, а после этого началось обследование. На собрании ячейки все, конечно, сразу увидали, что новый инструктор пьян.

Результат сказался очень быстро. Через несколько дней были проводы 1925 года, и все комсомольцы-призывники пришли на проводы в пьяном виде. Когда им начали говорить, что напиваться нехорошо, то на это последовал ответ: «Что же, приехавшим из Ленинграда активистам можно, а нам нельзя, что же мы, хуже других? Пусть сперва нам активисты пример покажут».

А инструктор, поболтавшись еще недели две, был переброшен в другой райком. В Ровненском кантоне по-прежнему тихо и спокойно. Пописывают циркуляры, выезжают в деревни и порой с усмешкой вспоминают о присланном инструкторе.

А. Гущин

Вечерняя газета «Бегемота» (приложение к журналу «Бегемот»), № 2, ноябрь 1925

Друзья и предпочитатели с глубокой скорбью

извещают о безвременной кончине

Брандахлыста Сивуховича Самогона.

Вынос аппаратов и закваски на Александровский рынок состоится ежедневно.

Спи, втридорогой товарищ!

Ты умер, но дух твой жив!

Ленинградская правда, № 19, 1927

Пьяный быт

- Здесь партийная ячейка?

Она робко вошла и встала к столу агитпропа.

- Двенадцать лет прожила с ним… Троих детей имеем…

Сделайте с ним что-нибудь, может, успокоится!…

Глотая слезы, рассказывает она о своем муже. Он, коммунист Мамлеев, работает здесь вот, на фабрике Веры Слуцкой. Он неплохо работает на заводе, исправный, прогулов не делает. Он аккуратно посещает партийные собрания, аккуратно платит членские взносы. Он совсем не плохой рабочий - партиец Мамлеев.

А вот дома!… Придет он поздно вечером домой, придет пьяный, с бутылкой в запасе. Получку, значит, получил… Зверем смотрит на жену, пьяно ругается, похабно смеется. И когда совсем, совсем робкий и тихий, будто из другой комнаты, голос скажет:

- Дай хоть немного… Мяснику не платила… малютке молока не куплено…

Лютеет тогда Мамлеев. За дверь вылетает домашняя утварь… В чулках, без ботинок по хрупкому жгучему снегу бежит избитая, насмерть запуганная жена. Потом она возвращается домой в сопровождении дежурного милиционера из 15-го отделения.

Милиционер нравоучительно замечает хозяину о безнравственности поступка.

- Что вы, товарищ милиционер! Да разве я позволю себе! Да разве я ее выгнал! Она сама вышла, верьте мне…

Комсомольская правда, № 52, 1926

Обман

Да простит нас Катя Васильева за двойное наше прегрешение. Во-первых, мы перехватили ее письмо к сестре-комсомолке и прочли его. Во-вторых - это совсем уже нескромно - мы сейчас раскроем во всекомсомольском масштабе ее маленькую тайну. Эта тайна не интимного характера - нет. Она касается вопроса о борьбе за поднятие дисциплины в комсомольских рядах. И вот - слушайте, слушайте, - как один из методов борьбы Катя Васильева избрала обман. Желая поднять дисциплину среди учеников 77-й трудовой школы (в Ленинграде), Катя Васильева обманула и своих товарищей-комсомольцев, и бюро коллектива ВЛКСМ, и заведующего школой - словом, всех. Для большей ясности расскажем все по порядку.

Прежде всего, несколько слов о самой Кате. Она - активистка. Это значит, что у нее тысяча обязанностей. Это значит, что работать полагается ей одной, а критиковать ее может всякий, кому не лень этим заняться. Это значит, что за недостатком времени ей вовсе не обязательно каждый день обедать. Это значит… Да вы сами хорошо знаете, что это значит. Так вот: Катя Васильева - председатель ШУСа (школьное ученическое самоуправление) и активный член: 1) местной школьной тройки, 2) президиума школьного совета, 3) педагогического совета, 4) бюро коллектива РЛКСМ, 5) самоуправления 1-й ступени, 6) общественно-политической секции, 7) правления уголка Ильича, 8) редколлегии, 9) председатель классного комитета, 10) пом. руководительницы спорта и, как она пишет, «и т. д., и т. д.».