Социологи называют это состояние феноменом сверхсмертности в России - и пытаются дать свои объяснения. В большом докладе «Алкогольная катастрофа: как остановить вымирание России?» ( Д. Халтурина, В. Коротаев, Российская академия госслужбы при президенте РФ) рассматриваются две основных гипотезы сверхсмертности - экономические последствия реформ и злоупотребления алкоголем, никотином и наркотиками. Авторы отдают безусловное предпочтение второй версии.

Экономические факторы, утверждают они, ссылаясь на отечественные и зарубежные социологические исследования, не стоит переоценивать - в странах с гораздо более низким уровнем жизни не наблюдается такой смертности. И, кстати, наибольшая продолжительность жизни в России - именно в беднейших и нестабильных регионах (Ингушетия и Дагестан). Экологический фактор тоже нельзя отнести к первостепенным - уровень химизации сельского хозяйства резко снизился («поля отдыхали») в середине 90-х (впрочем, экологическая безопасность не исчерпывается аграрными загрязнениями). Катастрофическое падение здравоохранения социологи тоже считают недостаточным для объяснения сверхсмертности - в странах Закавказья и Средней Азии состояние медицины много хуже российского, а живут дольше, катастрофы нет. Психологический мотив, неудовлетворенность жизнью, духовное неблагополучие? Но именно в те годы, когда, согласно соцопросам, уровень пессимизма российских мужчин 25-64 лет существенно снизился (1998-2001 гг.), прирост смертности составил 300 тысяч дополнительных смертей и превысил полтора процента от уровня страны.

Главная причина - рост потребления крепкого алкоголя; среднестатистический россиянин, включая младенцев, старух и беременных, выпивает 10 литров чистого спирта в год, а если считать вместе с суррогатами (паленая водка, парфюмерные, медицинские, технические жидкости) - от 12 до 14. В развитых странах среднедушевая норма - 2-3 литра. Специфика демографической ситуации - повышение смертности мужчин трудоспособного возраста. В самом деле - это бытовая эмпирика: мужики в расцвете лет помирают гораздо чаще, чем старики из аптечных очередей. Всякий, кто был на кладбище, может подтвердить: из земли сплошным частоколом выходят памятники 30-40-летним. Помним, любим, скорбим.

В исследовании из того же сборника («Смертность трудоспособного населения, алкоголь и продолжительность жизни в России») говорится об изменении «возрастного профиля смертности». Если за последнее советское двадцатилетие максимум увеличения смертности пришелся на возрастную группу 45-54 года, то в первые пятнадцать постсоветских лет смертность наиболее интенсивно росла в группе от 25 до 34 лет. Конечно, причиной тому не только алкоголь, но и насильственные смерти, и ДТП, но отравление алкоголем и смертность от связанных с ним болезней (болезни кровообращения) занимает лидирующие позиции. Например, в Ижевске - не самом пьющем регионе - доля умерших мужчин в состоянии алкогольного опьянения составила 62 процента от общего количества умерших.

При этом среднестатистический россиянин выпивает не намного больше, чем португалец, немец, австриец, ирландец или чех. По утверждениям Халтуриной-Коротаева, все дело в крепости напитка. Европейцы «растягивают удовольствие» - получают те же дозы этанола в долгоиграющем растворе - винах, коктейлях - и в совсем другой временной протяженности. Россияне пьют слишком быстро и большими дозами, поэтому отравление алкоголем у нас - это чаще всего не отравление суррогатом, а просто перебор водки (северные страны не производят вино - и не согреваются им), чрезмерная доза единовременно поступившего в кровь этанола. Международные стандарты предлагают считать binge drinking (максимумом безопасного потребления) - от 70 до 79 г этанола за вечер, норма для женщин - 55, 3 г. Сравним: 79 г - это 200 мл водки, 1 литр красного вина или 2 литра 4-х процентного пива. Нашему гражданину на один час хорошо если хватит. Поэтому самая питейная часть общества - мужчины трудоспособного возраста - и обеспечивают адские показатели смертности, пусть и пошедшей на убыль, но не переставшей быть «сверх». Снижение смертности в 2006 году (продолжительность мужской жизни выросла до 60,4 лет, женской - до 73 лет) в значительной степени связывают с реальным наступлением на рынок дешевого и крепкого алкоголя в России - 171-м законом «О государственном регулировании производства и оборота этилового спирта, алкогольной и спиртосодержащей продукции».

Предлагаемые меры - ограничительные, проще говоря - репрессивные. Ссылаясь на успешный опыт североевропейских стран, авторы докладов настаивают на уменьшении доступности алкоголя, в первую очередь крепкого, в сочетании с жесткой борьбой с суррогатами. Говорят о необходимости серьезного повышения цен на крепкий алкоголь (северным странам необходима как минимум 10-кратная разница между стоимостью одного и того же объема высокоградусных напитков и пива) и об увеличении акцизов на водку в 2-3 раза. Предлагают ввести госмонополию на производство непищевого спирта и госмонополию на розничную продажу спиртного. Утверждают, что смертность будет снижаться, если запретить реализацию спиртного в выходные (8-11 % смертности дают выходные дни), а водка будет продаваться только в специализированных магазинах, количество которых, опять-таки, должно быть ограничено (для примера: в Подмосковье сейчас одна точка, торгующая крепким алкоголем, приходится на 400 человек, а в Исландии - на 15, 9 тысяч человек - почувствуйте разницу).

Кроме того, авторы пишут о готовности населения к ограничительным мерам. Опросы ВЦИОМ 2005-2006 гг. подтверждают: 58 процентов населения заявили, что поддержали бы антиалкогольную кампанию, подобную кампании 1985 года, а почти треть населения готова поддержать сухой закон - полный запрет на производство и торговлю алкоголем. Рубить поэтические виноградники, как предполагается, больше не будут - иные вырублены, а иные далече, за госграницами.

Сам факт появления такого сборника симптоматичен: идет медленная и дальняя пристрелка к «сухому закону», апробация вариантов и подходов. Скорее всего, эти предложения, при всей их разумности, не будут восприняты в правительстве: их «антиводочная» тенденциозность выглядит слишком очевидной, и авторам будет довольно-таки трудно отбиться от обвинений в лоббировании экономических интересов виноделов. Но проблема, по всему судя, не в этом. Даже если бы, сугубо гипотетически, водке была бы объявлена священная война - это было бы очень серьезное, драматическое, а может быть, и трагическое противостояние с отечественной интеллигенцией. Посерьезнее, чем в горбачевскую кампанию.

И дело не только в том, что водка для русского человека будто бы сакральна, символична, мифологична и до последнего градуса набита квазикультурными смыслами. И даже не в водочных сверхприбылях, пусть об этом думают производители. Все гораздо хуже: образ алкоголизма как смертельно опасной болезни, как ситуации отчаяния, вытесняется из общественного сознания. Алкоголизм - это не очень страшно; вот наркотики, вот армия - это да. Часть общества, обладающая ресурсами влияния (медийным, экономическим, финансовым), предпочитает считать алкоголизм люмпенским пороком. На одном полюсе - социальная Хиросима, «слезы жен и матерей», мертвые, сломанные судьбы целых династий (алкоголик почти всегда ломает жизнь ближнему кругу), на другом - уже сформировавшаяся традиция «культурного потребления», то здоровое питие, от которого исходит на Руси настоящее веселие, и жертвовать воскресными радостями - ради кого, чего? Слишком много хороших ресторанов в Москве, слишком вкусна водка под шашлыки на свежеотстроенной даче. Слишком холодно зимой, в конце концов.

Социальное расслоение чувствуется и в отношении к порокам. К алкоголикам относятся еще брезгливо, но уже, в общем-то, толерантно. Родители боятся героина - уж лучше, конечно, водка (наркологи рассказывали про одну мамашу, которая ежедневно осматривала локтевые сгибы у ребенка и не замечала, что от инфанты попахивает пивом). Кроме того, коммерческая наркология не допустит потери клиентуры - вакансии персональных, домашних наркологов не должны пустовать.