Поскольку внимание общества сосредоточено на проблеме миграции, мало кто обращает внимание на упадок средних и мелких городов, которые с потерей большей части промышленности утратили смысл своего существования. Их население стало избыточным, их административные функции сделались единственной основой существования местного общества. Не удивительно, что чиновничий аппарат в России растет быстрее, чем любая отрасль переживающей подъем экономики. Победив деревню, российский город столкнулся с собственным кризисом, будучи в культурном отношении разрушаем уже не столько волнами внешней миграции, сколько собственными противоречиями. Впрочем, дело не только в культуре. В столичных центрах инфраструктура не выдерживает притока людей, хлынувших сюда после очередного смягчения контроля за их передвижениями. А в малых и средних городах нет экономических ресурсов для того, чтобы поддерживать даже нынешнее поредевшее население. Дело не в том, что людей либо слишком много, либо, наоборот, слишком мало. Проблема в том, что они заняты не тем. Хаотично развивающаяся экономика переживает тяжелейший структурный кризис, смысл которого в полной мере откроется только после того, как подойдет к концу нефтяное процветание. Причем основанный на нефтедолларах хаотичный рост производства и потребления не разрешает накопившиеся противоречия, а, напротив, усугубляет их.

В столицах и провинциальных центрах множатся конфликты, связанные с жилищно-коммунальной реформой, кризисом транспорта и развалом муниципальной инфраструктуры. Время от времени кое-где зимой перестают топить. Люди выходят на улицы - иногда, чтобы разжечь костры и погреться, а иногда, чтобы взять штурмом административное здание. Городская среда накапливает потенциал социального недовольства, который вырвется наружу при первом удобном случае. Вопрос лишь в том, сколько времени потребуется, чтобы потенциал протеста дошел до критической массы, а удобный случай представился.

Российским городам предстоит пережить еще один большой кризис, который к концу 2010-х годов изменит их облик не меньше, чем потрясения 1990-х или подъем начала 2000-х. Однако в этом есть и свои положительные стороны. В конце концов, нам не грозит ни застой, ни скука. И, вполне возможно, новый облик российского города - как и его обитателей - будут гораздо привлекательнее того, что мы видим сегодня вокруг себя.

Нелюбовь москвичей к приезжим - просто атавизм

Казалось бы - при чем здесь казахи?

Самое смешное, что казахи действительно ни при чем. Казахами мы называли русских, которые приехали к нам в Калининград из Казахстана. Вроде бы такие же, как мы, а на самом деле, конечно, совсем не такие. Дети Востока - хитрые, подлые, лицемерные, живущие по принципу «умри ты сегодня, а я завтра», готовые драться за место под солнцем с нами, которым это место под этим (не очень теплым, зато вполне европейским) солнцем досталось по праву рождения.

Со мной учился такой Ромашкин - единственный на курсе казах, причем казах настоящий, хоть и наполовину - по отцу. Его почему-то было принято не любить, да он и действительно был достаточно неприятным типом (однажды я стрельнул у него сигарету, назавтра он говорит: «Ты не забыл, что ты мне сигарету должен?» - ну вот как так можно?). Время от времени кто-нибудь с ним по какому-нибудь поводу ругался, но чтобы упрекать его казахским происхождением - это как-то никому в голову не приходило. «Но любим мы его не за это», как говорится.

Потом был такой случай - я уже работал в газете, и к нам на редакционную планерку пришла одна тетка, директор, по-моему, какой-то сети газетных киосков. Мы ее позвали, чтобы понять, что интересно народу, о чем хотят читать люди. Тетка говорит: «Побольше пишите что-нибудь полезное. Вот, например, сейчас жара. Напишите, как бороться с жарой. Вот у нас в Казахстане, когда жара, все пьют кумыс, он очень хорошо жажду утоляет. Напишите про кумыс».

После планерки мы собрались, и кто-то говорит: «А в Казахстане все пьют кумыс». И все засмеялись. И я тоже засмеялся, потому что понял, что казахов не люблю не только я, и поэтому своей к ним нелюбви можно не стесняться.

Потом я написал заметку о том, какие безобразия происходят с историческим обликом города, где в конце было сказано: «Я, как вы понимаете, не из Казахстана, поэтому мне не все равно, как выглядит наш город». Читатели писали письма - молодец, мол, как ты их, этих казахов.

Мне редко бывает стыдно за то, что я пишу. За ту заметку - стыдно, да.

Наверное, здесь нужно было бы сказать, что, переехав в Москву, я сам почувствовал себя калининградским казахом и поэтому понял, что был в свое время неправ, но ничего такого я сказать не могу. Быстро нашел работу, быстро снял квартиру, а обширный круг московского общения, благодаря ЖЖ, сформировался еще задолго до переезда, так что даже проблемы «с кем сегодня выпить» для меня никогда не существовало. Разумеется, я сталкивался и с такими людьми, в жизни которых главным событием было рождение в Москве, и я слышал от них, что каждый приезжий - потенциальный подонок, готовый идти на любые компромиссы с совестью только ради того, чтобы остаться в Москве и не возвращаться в свое кошмарное Замкадье к папе-алкоголику и удобствам во дворе. Но поскольку ни папы-алкоголика, ни удобств во дворе у меня никогда не было, а мое Замкадье местами больше походило на Европу, чем самые европеизированные уголки Москвы, всерьез этот дискурс и его носителей я никогда не воспринимал. Зачем слушать хамов и идиотов, правда же?

Я нарочно говорю только о себе, потому что к обобщениям мой случай не располагает. Я журналист, а журналистская среда более подвижна, чем любая другая, и это (плюс образование, плюс то, что Калининград - это все-таки не Усть-Кут) не дает мне оснований считать себя типичным понаехавшим.

Но, мне кажется, любой понаехавший программист из Саратова, музыкант из Воркуты или, прости Господи, менеджер из Владивостока рассуждает примерно так же, как и я - тоже не считает себя типичным понаехавшим. И если так, то получается, что нетипичных понаехавших в Москве - достаточно много, и все они (мы), которые считают себя нетипичными, на самом деле типичные.

Кто едет покорять Москву? Двоечник не едет. Гопник не едет. Пьяница не едет. Не едут продавщица ночного магазина и ее бойфренд охранник. Двоечнику, гопнику, пьянице и продавщице с охранником и в родном городе хорошо. А я прекрасно помню свое настроение за полгода до отъезда в Москву (я тогда еще учился, и уехать не мог) - все, что можно было сделать и написать, уже сделано и написано, куда расти дальше? - только в главные редакторы, а нормальная газета в городе - одна, и у нее уже есть главный редактор. А перед глазами примеры деградировавших, спившихся, даже умерших старших коллег. Вопрос не в «уезжать или не уезжать», а в «уезжать сегодня или завтра». И я уехал.

А двоечник, гопник и пьяница, разумеется, остались.

Важно учесть, кстати, что остались не только они; много кто остался, - говорю же, случай журналиста не располагает к обобщениям. Вот есть у меня, например, в Калининграде друг по прозвищу Шиша, мой сокурсник - работает каким-то начальником по контейнерным перевозкам в торговом порту, зарабатывает столько же, сколько я в Москве, и прекрасно себя чувствует. Ему не нужно ехать покорять Москву (в Москве нет морского порта и начальники по контейнерным перевозкам в Москве не нужны), мне - было нужно. Естественный процесс, согласитесь.

Соотношение «Москва - Замкадье» мифологизировано до неприличия. Принято считать, что есть распухшая от денег Москва и есть остальная Россия, в которой умирают от голода бастующие рабочие, внуки убивают собственных бабушек поленом по голове, чтобы отнять пенсию и пропить ее, и так далее. Москва - царство гламура, город с самой высокой концентрацией миллиардеров в мире; стоимость одной пробки на Остоженке превышает бюджет средней российской области. Замкадье - дикое поле с паленой водкой, игровыми автоматами, вещевыми рынками, мрачными спальными районами и хохочущим над всем этим ужасом народным артистом России Евгением Петросяном.