Коммунальная квартира не в меньшей мере, чем фабрика, стала новым плавильным котлом городской жизни. Люди, съехавшиеся с разных концов страны, представлявшие разные культуры, религии и национальности, вынуждены были жить вместе, делить общий туалет и кухню. Бывшие аристократы, бежавшие от раскулачивания крестьяне, интеллектуалы, мелкие чиновники, фабричные рабочие - все они должны были сплотиться в некое подобие общины.

Это удалось не сразу. Коммуналка конца 30-х была похожа на поле боя. Там шла война всех против всех. Донос на соседа с целью завладеть его комнатой являлся обычным делом. Скандал на кухне и ссора в очереди в туалет - частью быта.

Однако мало-помалу люди притирались друг к другу, преодолевали подозрительность и страх. Когда жильцы советских коммуналок перестали писать друг на друга доносы, тоталитаризм кончился. В городах сложились специфические формы общинной жизни, не то чтобы перенесенные из деревни, но выработанные не без влияния сельских традиций. На этой основе возникали удивительные черты нового городского быта, с посиделками во дворах, совместным прослушиванием радиорепортажей с футбольных матчей, игрой в домино и непременными сплетнями. Когда в середине 1960-х принялись расселять коммунальные квартиры, люди часто не хотели разъезжаться, настаивая, чтобы в новом доме их селили рядом. Дворовый быт в новых домах сохранялся, по крайней мере, еще полтора десятилетия, а его следы заметны до сих пор.

К середине 50-х городское население стабилизировалось социально, культурно и демографически. Это предопределило развитие хрущевской оттепели и общественную жизнь 60-х ничуть не меньше, чем политические процессы. Вернее, одно было тесно связано с другим.

Городское население 60-х вновь было размыто выходцами из деревни во второй половине десятилетия. Причиной была не только продолжавшаяся индустриализация, но и очередная демократизация советской жизни. В сталинские времена колхозники были накрепко привязаны к своему селу отсутствием паспортов и рядом других мер. В 60-е политика государства становилась все менее жесткой. Колхозники получили паспорта, и началось массовое бегство из деревни. Урбанизация завершилась: подавляющее большинство советских граждан оказалось в городах.

Увы, это переселение имело те же последствия, что и предыдущее: социальные и культурные связи ослабли. Общество в очередной раз переживало массовую люмпенизацию. Но все же 70-е качественно отличались от 30-х. Если в 30-е годы старый рабочий класс смыла волна деклассированных крестьян, то в 1970-е одновременно развивались два противоположных процесса. С одной стороны, массы новых горожан размывали сложившуюся культуру, но, с другой, - продолжалось развитие очагов новой городской культуры. Мигранты новой волны были куда более образованными, они не стремились работать в промышленности, были склонны к карьерам бюрократическим или интеллектуальным. Столичное снабжение, карьерные и культурные возможности привлекали растущую массу людей. Интеллигенция по всей стране заразилась комплексом трех сестер, повторяя: «В Москву, в Москву!»

Хотя переселиться в главный город СССР было не так-то просто. Система прописки соблюдалась, а столичные вузы систематически выталкивали выпускников на периферию.

К концу 70-х годов демографический ресурс деревни был исчерпан. Однако городская жизнь в России и других советских республиках лишь ненадолго обрела стабильность. На страну обрушилась перестройка, за которой с абсолютной неизбежностью природного процесса случилась реставрация капитализма.

Для населения страны это было равнозначно стихийному бедствию. Лишенные классовых традиций рабочие не могли толком осознать себя в качестве пролетариев, а интеллигенты бестолково метались, цеплялись за места в умирающих научных институтах, пытаясь понять, почему высшее образование не гарантирует им достойного положения в обществе. Страна пережила новую волну социальной дезорганизации, которая на сей раз не была связана с массовым переселением. Оставаясь на месте, не меняя формального статуса, человек оказывался выброшен из системы привычных связей, как если бы перенесся на другую планету.

Нет нужды пересказывать истории 90-х о научных работниках, ставших челноками, интеллигентных молодых людях, подавшихся в бандиты, и преуспевших предпринимателях, с треском разорившихся к концу десятилетия. На меня самое большое впечатление произвела история майора, который специализировался на вопросах химзащиты, а потом перешел в фирму, занимавшуюся уничтожением крыс. Как-то в особняк к новому русскому завезли итальянскую мебель вместе с импортными крысами, на которых наша отрава не действовала. Майор достал табельное оружие и охотился за ними, пока не перебил всех.

Впрочем, географические перемещения тоже имели место. Многие стали переселяться на Запад. Некоторые поехали на Юг, где их советские навыки оказались куда более востребованными. В Южной Африке украинцы и русские стали, видимо, последней массовой волной белой иммиграции. После отмены апартеида все более или менее квалифицированные врачи из «черных» пригородов бросились искать работу в «белых» больницах. А их места заняли специалисты из Донецка и Днепропетровска. Через некоторое время низший медицинский персонал в Соуэто выучился говорить по-русски с умилительным украинским гэканьем.

В Сьерра- Леоне основу местных военно-воздушных сил составил один вертолет, укомплектованный белорусской командой. Большую часть времени она проводила на пляже, откуда по радио ее вызывали бомбить кого-то в джунглях. Отбомбившись, команда возвращалась на пляж. Кто с кем воюет и почему, авиаторы так и не удосужились выяснить.

Но ужасы 90-х остались позади, на смену им пришли относительно благополучные 2000-е. И сразу же выяснилось, что рабочей силы в стране категорически не хватает. Крупные города заполнились трудовыми мигрантами из Молдовы, Киргизии, Украины и Таджикистана (хотя есть и афганцы, китайцы, и даже африканцы). В этом смысле столичные центры России все более напоминают западные мегаполисы, global cities. Правда, пока одни въезжали в Россию, другие из нее уезжали. По последним данным Всемирного банка, наша страна вышла в мировые лидеры и по числу привлеченных мигрантов, и по числу отправляющих своих граждан за рубеж.

В Российскую Федерацию ежегодно прибывают более 12 млн и одновременно выезжают около 11 млн мигрантов. Если по количеству приезжающих нас опережает одна лишь Америка, то по количеству выезжающих мы находимся рядом с Мексикой. Из России людей уезжает больше, чем из Китая и Индии!

При этом гастарбайтеры, трудящиеся в России, переводят куда больше денег к себе домой, чем присылают на родину россияне, переселившиеся за рубеж.

По данным Всемирного банка, в 2006 году гастарбайтеры отправили домой из России 11,4 млрд долларов. Это пятый по величине показатель в мире после США (42,2 млрд), Саудовской Аравии (15,6), Швейцарии (13,8) и Германии (12,3). В то же время по сумме полученных переводов Россия не вошла даже в первую двадцатку стран, среди которых лидируют Индия (27 млрд долл.), Китай (25,7 млрд) и Мексика (25 млрд).

Это наводит экспертов на мысль о том, что значительная часть покидающих страну россиян не собирается возвращаться. Впрочем, дело здесь еще и в уровне квалификации. Из России чаще едут за границу не дворники и каменщики, а специалисты, не находящие здесь себе применения. Им деньги нужны на месте. Профессор русской литературы в Оксфорде не будет спать в подвале и есть лапшу быстрого приготовления. К тому же в России изменилась и семья. Люди, уезжающие на Запад, - горожане, выросшие в небольших семьях. Иное дело таджикский рабочий, которому на родине надо кормить половину деревни.

Надо, впрочем, сказать, что прибывающие к нам трудовые мигранты - это не только таджикские рабочие, но и высокопоставленные западные менеджеры, привлеченные сверхвысокими окладами. Ни в одной развитой стране нет такого разрыва в оплате труда управленцев и основной массы работников, мало в какой стране менеджеры высшего и среднего звена получают такие баснословные деньги. А иностранцам в России еще и доплачивают. Во-первых, за знание языков, а во-вторых, за тяжелые условия жизни.