Торговал этими товарами специальный продавец, а в помощь ему хозяин поставил моего дядю (брата отца), которому платил по 50 копеек за каждый проработанный воскресный день. Наша семья жила скупо. Продукты и одежда были свои. Да и покупать было не на что. Даже чай с сахаром пили очень редко, но, как только дядя стал работать в магазине, вечером принесет фунт калачей или фунт пильного сахара, а потом заработал и купил ведерный тульский самовар. Чай стали пить каждое воскресенье.

«…» Помню, в середине марта 1917 года, рано утром, когда еще только что в деревне вставали с постели и мать затопляла печь, было воскресенье, и я собирался идти в церковь к заутрене, так как в школе был выбран попом с другими учениками-сверстниками в хор певчих на клиросе, как вернулся домой из поездки на лошади мой братан Василий, возивший двух пассажиров до Пермогорья. На обратном пути он привез в Черевково возвращавшегося из Петербурга земляка И. Н. Зиновьева, которого ранее совершенно не знал. Братан Василий своей семье и нам с матерью сообщил, что в пути домой Зиновьев ему сообщил, что в Петербурге революция, большевики, рабочие и солдаты свергли царя Николая, вся власть перешла в руки народа, но у власти стал меньшевик Керенский. «Я еду на родину по делам. Сегодня в воскресенье приходи на рынок, все увидишь и узнаешь». Узнав про новости, я быстро оделся и поспешил пораньше в церковь к заутрене. Находясь в церкви, я никому ничего не сказал, а сам все время думал и ожидал, что же такое сегодня будет.

Окончилась заутреня, и я сразу же с частью выходящего из церкви народа выбежал на базарную площадь, где скоплялся народ и мелкими торговцами и кустарями устраивались балаганы для торговли, но ничего особенного не увидал. Рынок был как всегда. Звонил большой колокол, призывая прихожан к обедне. Недалеко от поворота дороги, против ручья Петра-иерея на дороге показался урядник с женой, идущий к обедне. Как вдруг с улицы, где находится каменный дом Пирогова, навстречу уряднику вышел мужчина в черном пальто с воротником, серой шапке, с красным бантом на груди. Преградив дорогу уряднику, остановил его, быстро сорвал с плеч золоченые погоны, кокарду с папахи, отобрал у него висевшую сбоку шашку, вынул ее из ножен, через колено переломил надвое и забросил обломки через ограду в ручей, а ножны взял себе. Жена урядника упала кому-то на руки в истерике, сам же урядник не проявил никакого сопротивления, лишь посмотрел по сторонам, покачав головой, потом, взяв жену под руку, поспешил восвояси. Через некоторое время пришли на рынок стражники Усачев и Прибышин, которые, вероятно, еще не знали историю по разоружению урядника. Но когда подошедший к Усачеву человек, а это был И. Н. Зиновьев, сказал ему что-то, то Усачев сам сорвал с себя погоны, кокарду, отстегнул кобуру с наганом сбоку и передал в руки Зиновьеву. А другой стражник, испугавшись, вздумал бежать по Едомскому тракту, но, запутавшись в длинной шубе с болтавшейся сбоку шашкой, упал. Тут уже под хохот публики его и разоружила сама публика. За обедней в церкви народу было значительно меньше, чем за заутреней, так как мужчины молодого возраста все остались на улице, где состоялся митинг и выступал с речью Зиновьев и еще кто-то из политических административно высланных.

Когда обедня окончилась, и прихожане стали подходить к кресту, а на клиросе хор пел многолетие царю, его семье, министрам, синоду, митрополиту и епископам, в это время в церкви появился Зиновьев в шапке и крикнул попу и певчим на клиросе, что царя и его приспешников нет, многолетие в будущем надо петь Временному правительству и воинству его. Потом Зиновьев стал к амвону, где находился поп с крестом и кропилом, и обратился к землякам с краткой речью о происшедших переменах в управлении государством и революции в Петрограде. После услышанных новостей все прихожане вышли из церкви на улицу, толкуя между собой, а в церкви остался один гроб с покойником и его близкие, да священник с дьяконом для отпевания.

Шла еще Отечественная война, начавшаяся в 1914 году, много односельчан было на фронте. Дома остались старики, женщины-солдатки, старухи и ребятишки. Трудно было обрабатывать землю, убирать сено и все дела делать вручную: жать хлеб серпами, молотить цепами, а косить траву в лугу косами-горбушами. Основная работа легла на плечи женщин. Где-то уже с начала войны сидел в окопах в Августовских лесах мой дядя А. А. Зноев, его товарищи-односельчане В. Ф. Кузнецов и В. Ф. Щипин. Как писал жене дядя, они, сидя в окопах уже почти два года, не сделали по немцу ни одного выстрела, винтовки со штыком есть, а патронов по две штуки на солдата, только зря их морозят и не отпускают домой.

С начала войны в ближних к нам деревнях жили немцы, высланные на вольное поселение из Поволжья, в большинстве своем богачи, с которыми приехали и их жены. Большинство немцев были специалисты, вырезали из дерева или фанеры разные безделушки, варили населению из сахарного песка душистый постный сахар и разноцветные леденцы. Другие от безделья ходили удить рыбу, готовили разные юмористические сценки, сочиняли анекдоты на злободневные темы и в воскресенья ставили спектакли с цирковыми номерами, приспособив своими силами для представлений поветь большого скотного двора в деревне Протодьяконовской, на которые сходилось много народа. Бывали праздники, когда спектакли ставились по два раза в день.

Еще под осень 1913 года, когда мне исполнилось 10 лет, и я учился во втором классе, по Двинскому тракту с Котласа на Архангельск по обочине дороги рыли ямы и ставили высокие столбы, а потом подвешивали провода для телеграфа, то это дело всем было на удивление. Старики и неграмотные старухи говорили, что так всю землю опутают проволокой, жить людям будет тесно и опасно, будет, мол, светопреставление, и на землю придет Антихрист, это якобы писано в Священном Писании, поэтому надо каяться и больше молиться Богу. Нам, подросткам-школьникам, было интересно знать и видеть, как это все делается, и мы почти каждый день по возвращении из школы домой, сбросив сумку с плеч, с куском хлеба с солью бежали смотреть, как рабочие, поднимаясь на когтях на высокие столбы, навешивают толстую проволоку. А я думал, что как вырасту большой, обязательно буду работать на дороге, заработаю денег, оденусь сам, куплю на пальто и на платья сестре и матери.

Однажды, находясь на рыбалке со своим сверстником и соседом Ваней по прозвищу Кокич, узнал от него, что он накануне был в селе и видел около чайной незнакомого редкозубого черного мужика, который говорил мужикам, что ремонтирует Двинской тракт, роет по обе стороны дороги канавы и строит маленькие и большие мосты, но рабочих мало, и приглашает на работу всех желающих. Платит за работу хорошо, как поденно, так и сдельно. Мы еще немного поудили, а потом я сказал: «А что, Ваня, пошел бы ты рыть канавы со мной на пару, если бы нас взяли? Мы бы все равно за день вдвоем сделали за взрослого и деньги потом разделили поровну». Ваня охотно согласился. Смотав наскоро удочки, пошли домой, условившись, что, посоветовавшись с матерями, встретимся на деревне и пойдем в село искать человека и наниматься. Моя мать, было, возражала, а потом согласилась, предупредив, что отпускает работать только до сенокоса. Выбежав на улицу, я встретил Ваню, и мы побежали в село, где сразу нашли десятника дороги в чайной. Он сидел за столом и пил чай с калачами. Он спросил нас, что, мол, надо, ребята, а Ваня сразу же выпалил: «Пришли наниматься к тебе на работу на дорогу, вдвоем за одного». Десятник рассмеялся, спросив, сколько нам лет, записал фамилии в книжку, потом разломил калач и дал нам по половине, сказав, чтобы мы с острыми лопатами утром следующего дня к 8 часам приходили на дорогу к Мышинскому ручью в версте выше села, захватив с собой продуктов на весь день. Обрадованные, мы пошли домой. Проходя мимо каменной церкви, над дверями большого пироговского склада, что против церкви, на другой стороне базарной площади увидели длинный лозунг на красной материи, на котором белыми буквами было написано: «Нет возврата без победы находящимся на фронте». Что это означало, мы еще не понимали. Кое у кого спрашивали, уж не кончилась ли война, или какой праздник? Встречные люди ничего сказать не могли. Но около магазеи встретили на крылечке постояльца нашей соседки Федосьи, который сидел и курил. Мы подсели к нему, как знакомому по рыбалке, и спросили про плакат. Он улыбнулся, а потом тихо сказал: «Это меньшевистский лозунг Временного правительства Керенского за продолжение войны с немцами, вот и все. Но ничего, ребята, поживем немного, сами увидим: скоро наступит конец войне, власть изменится, царя больше никогда не будет, народ силен, и дело Ленина восторжествует. Вы, ребята, оба школьники, учитесь хорошо, больше читайте книг, заходите ко мне вечерами посидеть и почитать, что дам вам, и тогда что-нибудь да поймете. А сейчас идите домой и о том, что я вам говорил, никому не сказывайте».