Они с Эрменгардой пришли пораньше, чтобы занять хорошие места на трибуне, предназначенной для окружения принцесс, но через несколько минут хрупкое сооружение было заполнено толпой благородных зрителей: дамы и девицы в драгоценных уборах, болтливые и возбужденные молодые люди, серьезные советники и несколько старых рыцарей, пришедших, чтобы оживить свои воспоминания, глядя на подвиги других. Катрин видела, как пришла Мари де Вогринез и как она поджала губы, обнаружив, что мадам де Бразен сидит в первом ряду.

Жан де Сен-Реми уселся рядом с Катрин и болтал без остановки, комментируя туалеты, остроумно представляя новоприбывших – иногда резковато, но всегда забавно. Эрменгарда тоже подавала реплики, стараясь развеять тревогу молодой женщины. Но та не удержалась от вопроса:

– Мессир де Сен-Реми, вы ведь видели, как сражается граф де Монсальви? Вы тоже думаете, как все здесь, что у него нет шансов устоять перед Вандомским Бастардом?

Эрменгарда тяжело вздохнула, выражая этим вздохом и абсолютное понимание и досаду одновременно, но Сен-Реми, вытянув длинные ноги, рассмеялся и сказал доверительно, слегка наклонившись к соседке:

– Не повторяйте этого – не срамитесь! Я-то думаю, что бастард зря встал на дороге мессира Арно. Конечно, у Лионеля сила быка, но Монсальви прочно стоит на ногах… и у него самый ужасный характер из всех мне известных во Французском королевстве. Он не станет умирать, если его не принудят к этому. Да и то – только назло противнику!

Он снова засмеялся с беспечным, немного простоватым видом, который успешно скрывал истинный уровень его ума. Катрин, чье настроение вдруг резко улучшилось, вторила ему. Она почувствовала, что с ее души свалился огромный камень, к ней возвратилась вера. Но, к ее большому сожалению, разговор нельзя было продолжить: в центральной ложе, затянутой пурпурным с золотом бархатом, появились герцог Филипп и принцы. Их приветствовали бурной овацией. Филипп, как обычно, был в черном, на голове – широкополая шляпа, вокруг шеи – колье из бриллиантов, больших, как орехи. Он был бледен, но бесстрастен. Катрин заметила, что он на мгновение остановил взгляд на ристалище, где радостно бесновалась толпа, сдерживаемая барьерами, но не улыбнулся. С ним вместе пришли обе пары: Бэдфорд, англичанин до мозга костей, абсолютно безучастный ко всему, торжественно вел за руку Анну; за ними – Ришмон и Маргарита, улыбающиеся, занятые только самими собой. Между парами – герцог Бретонский. Знатные зрители заняли свои места в креслах, украшенных гербами. За креслом Филиппа, в тени, Катрин разглядела своего мужа и Николя Ролена, они разговаривали и не смотрели на арену.

Едва сев, Филипп сделал знак рукой. Двадцать трубачей выстроились перед трибунами, поднесли ко рту инструменты и бросили в небо, покрытое облаками, пронзительный клич. Катрин почувствовала, как холодеют ее руки, как напрягаются щеки, как дрожь проходит по позвоночнику: час битвы настал! В узком проходе между натянутыми канатами, делящими арену на две части, появился Бомон – герольд с белым жезлом в руке. За ним шли шесть его помощников. Жан де Сен-Реми тихонько назвал Катрин их имена: Фюзиль, Жермоль, Монреаль, Пелерен, Талан и Нуайе… Молодой человек казался очень возбужденным.

– Монсеньор обещал мне, что в день, когда он создаст рыцарский орден, о котором он мечтает как о символе своей славы, я стану там герольдмейстером, – поведал он Катрин.

– Это прекрасно, – машинально ответила она, ей это было совершенно безразлично. Все ее внимание было приковано к Бомону. В тишине, которая последовала за сигналом труб, он объявлял условия поединка. Вот уже в течение суток герольды обеих партий ходили по городу и повторяли на каждом перекрестке одно и то же. Катрин знала текст наизусть и мысленно произнесла его вместе с Бомоном: «…Выбранное оружие – копья и топоры. Будет использовано по шесть копий с той и с другой стороны…» Слова звенели в ушах, не проникая в сознание. Пока продолжалось это объявление, Катрин горячо молилась маленькой дижонской Черной Деве, Богоматери Доброй Надежды.

– Защити его, – лихорадочно повторяла она, – защити его, добрая Мать Спасителя! Сделай, чтобы с ним ничего не случилось! Пусть он останется жив, прошу тебя, пусть только он останется жив! Даже если я его потеряю навсегда… Пусть я буду знать хотя бы, что он дышит под одним со мной небом! Спаси его, Пресвятая Дева, спаси его!..

Потом горло ее мгновенно пересохло: по призыву герольда на арену выехал вооруженный до зубов Вандомский Бастард. Он приблизился мелкой рысью и остановился перед герцогом. Катрин с ужасом рассматривала гигантского всадника, его голубые стальные доспехи, его рыжую лошадь под пурпурной шелковой попоной. На его шлеме, между двумя бычьими рогами, было изображение золотого льва – его эмблема. Он был похож на красно-серую стену! Он был невероятен! Катрин, зачарованная, не могла отвести от него взгляда, но крик удивления, вырвавшийся из тысячи глоток, заставил ее вздрогнуть.

– О! – воскликнул и Сен-Реми восторженно и изумленно. – О! Какая дерзость!.. Или какая беспредельная милость!

Эрменгарда онемела. Что до Катрин, она увидела как во сне: вот Арно выходит из своего шатра, вот он на своем вороном коне медленно в полной тишине приближается к герцогской трибуне… Громадный Лионель Вандомский смотрит на его продвижение с необычным для него выражением почтения… Потому что тот, кто приближался, больше не был черным рыцарем с ястребом на шлеме: скорее всего «по беспредельной милости», как выразился Сен-Реми, Арно де Монсальви на этот раз носил герб короля Франции!

Поверх доспехов на нем был надет плащ из голубого шелка, украшенный золотыми лилиями, такая же попона до копыт укрывала коня. Голубыми с золотом были кожаные ламбрекены, свисающие от шлема до плеч и защищающие шею. Наконец, на самом шлеме ястреб и графская корона уступили место золотой лилии, на концах лепестков которой сверкали большие сапфиры. На голове коня тоже была лилия. Единственное, что указывало: нет, это не сам король Франции – вместо королевской короны вокруг шлема был простой голубой с золотом жгут.

Арно медленно двигался по арене, подняв забрало – так что было хорошо видно его неподвижное лицо, – блестящий образец рыцарства, яркий символ феодала, умеющего заставить уважать себя.

– Он великолепен! – произнес рядом с Катрин хриплый голос Эрменгарды. – Архангел Михаил собственной персоной!

Но Сен-Реми печально и скептически покачал головой:

– Хорошо бы так… Но королевские лилии не могут оказаться побежденными – король будет обесчещен. Видите, как побледнел монсеньор!

Филипп действительно напоминал призрак – Катрин сама это заметила, посмотрев на него. Между черной шляпой и черным же камзолом она увидела серое лицо с зеленоватым оттенком. И, сжав зубы, он смотрел на дивный образ монарха, которого хотят свергнуть. Его серые глаза не мигали, взгляд застыл на лилии шлема, в точности повторяющей ту, которую он сам носил, когда надевал доспехи. Страшный упрек для принца из рода Валуа, принимающего англичанина. Но надо было взять себя в руки.

Всадники, которые стояли бы бок о бок, если бы не веревочный коридор, одновременно склонили копья перед трибуной. Катрин вся дрожала и, как всегда, когда была взволнована, сжимала руки до онемения. Она видела, как сидящая в нескольких шагах от Филиппа красивая молодая, роскошно одетая женщина наклонилась и повязала розовый, шитый золотом шарф на копье бастарда, бросив перед этим торжествующую улыбку герцогу. Жан де Сен-Реми прошептал:

– Мадам де Пресль! Самая последняя любовница монсеньора! Она демонстрирует верность любовнику, предлагая свои цвета его бойцу. Она родила Филиппу сына и уже считает себя герцогиней!

Катрин отдала бы все на свете за возможность привязать к копью Арно легкую вуаль из муслина, которую держала в руках… Но в большой ложе что-то произошло. Принцесса Маргарита встала и, повернувшись к Артуру де Ришмону, спросила:

– Вы разрешите, монсеньор?

Ее ясный голос услышали все. Ришмон наклонил голову с довольно веселой улыбкой, от которой сморщилось его покрытое рубцами лицо. Со слезами на глазах Катрин, которая помнила мучительные мольбы принцессы в замке Сен-Поль, наблюдала за тем, как Маргарита наклонилась и, взволнованно улыбаясь, прикрепила свою вуаль, такую же голубую, как плащ всадника, на копье королевского бойца…