Маленький целитель тем временем смешал в золотом кубке неведомые снадобья и поднес к губам юноши. Тот не захотел его выпить и резко оттолкнул руку.

– Юноша, – сурово проговорил врач, – вы должны немедленно заснуть, чтобы поскорее набраться сил. Мое лекарство вам поможет.

– Набраться сил? Да я завтра же поскачу дальше, в Брюгге. Послание дофина…

– Вы останетесь в постели, пока ваша нога не срастется! – гневно прокричал Абу-аль-Хаир.

– К тому же, – прозвучал нежный голос Катрин, – вы рискуете не застать там герцога. У него неотложные дела в Дижоне. А именно туда мы все и направляемся…

Глаза Арно загорелись. Он хотел схватить ее за руку и, натолкнувшись на полу куртки Матье, гневно сдвинул брови. Но сейчас же успокоился и ответил с улыбкой, что сопровождать столь прекрасную даму – наивысшее счастье.

– Надеюсь, – прибавил он, – для меня найдутся носилки.

– Завтра посмотрим, – отрезал Абу-аль-Хаир. – Пейте!

Снотворное мгновенно оказало свое действие, раненый смежил веки и забылся тяжелым сном. При нем остался один из рабов Абу-аль-Хаира. Араб шепнул суконщику, что оба черных слуги глухонемые, поэтому им не придется препираться с больным по каждому поводу. «Счастливые, ведь его язык страшней растревоженного скорпиона!»

Катрин, тяжело вздохнув, последняя вышла из комнаты.

Хотя Абу-аль-Хаир относился к девушке по-прежнему пренебрежительно, Катрин нашла, что маленький целитель необычайно занимателен и мил. Выяснилось, что он молод, а его белоснежная борода – всего лишь отличительный знак вельмож, мудрецов и людей его профессии. Простые люди в странах ислама носили бороды покороче, иссиня-черные или черные с зеленоватым отливом. Доктор очень следил за своей великолепной бородой и содержал ее в безукоризненной чистоте. Весь его костюм отличался поразительной опрятностью. Араб горько сетовал на нечистоплотность христиан.

– Там, где вы моетесь, – брезгливо морщился он, – едва ли согласился бы мыться королевский раб!

По его мнению, у христианства было лишь одно бесспорное преимущество перед исламом: оно предоставляло ему как врачу широкое поле деятельности, способствуя развитию искусства врачевания в целом. Мусульмане гораздо меньше враждуют, а уж в благословенной Кордове установился такой прочный мир, что медицине грозит окончательно зачахнуть.

– Здесь же трупы валяются в изобилии на каждом перекрестке, – удовлетворенно закончил он.

Несмотря на свою молодость, он уже много где побывал. Учился и в Багдаде, и в Каире, на берегах Нила, и в Александрии. Теперь, наслышавшись о славе и могуществе герцога Бургундского, намеревался поступить на службу к сему великому властителю Запада.

– Наша встреча переменила мои намерения, – сказал он Матье, – пока что я не могу оставить раненого и последую за ним в Бургундию. Мы тронемся в путь дня через четыре. В конце концов, эта гостиница не так уж плоха.

Еще бы! Маленький целитель воздавал должное гостиничной кухне, уписывая за обе щеки поджаристую пулярку, приправленную всевозможными кореньями, и запивая ее добрым стаканом белого вина – ради знаменитых французских виноградников Коран был временно забыт.

– Так, значит, встретимся в Дижоне! – проговорил с набитым ртом Матье, не отстававший от сотрапезника. – Мы с племянницей едем завтра на рассвете. И так уж призадержались.

Катрин кусок не шел в горло. В глубокой задумчивости допивала она кружку молока, понемногу откусывая от ломтя хлеба с медом. Последние слова дядюшки вернули ее к действительности.

– А как было бы хорошо ехать всем вместе, – сказала она мечтательно.

Внезапно Матье пришел в бешенство.

– Нет! – заорал он, ударив кулаком по столу. – Мы поедем одни! Мне не нравится, как смотрит на тебя этот рыцарь! Да ты первая ему глазки строишь, заигрываешь! Я узнаю еще, где ты его раньше встречала!

Лицо Катрин стало каменным.

– И не надейтесь! – отрезала она. – Мне нечего вам сказать. Я первый раз его вижу. Правда, он напоминает мне одного человека, напоминает, не больше. И кончим этот разговор. Спокойной ночи.

Кратко пожелав доброй ночи новому знакомцу, Катрин поспешно пересекла зал, чтобы дядя не успел остановить ее. Поднявшись по лестнице, она очутилась на опоясывающей дом галерее, куда выходили двери всех комнат. Кладовка, где ей постелили, находилась в другом конце галереи… но раненый был так хорош…

Некоторое время девушка стояла, дрожа от налетавших порывов ветра, сносившего потоки дождя под навес. Буря разыгралась вовсю. Ветер дико завывал и закручивал ливень столбом, казалось, что тучи спустились на землю. Ураган бросал на землю сорванные ветки деревьев. Плащ не спасал Катрин от пронизывающего холода. Но она даже радовалась непогоде. Ее внутреннее смятение словно бы растворилось в смятении всеобщем. Внезапно поднявшаяся буря чувств пугала ее много больше. Никогда еще так властно не говорила в ней потребность видеть другого, дотрагиваться до него, обнимать, чувствовать тепло его тела. Где теперь прежняя Катрин, спокойная, равнодушная к постоянным ухаживаниям, жестоко высмеивающая любовные признания, где она?

Страстная, обезумевшая от любви женщина стояла на галерее. Она нашла смысл своей жизни, цель всех своих устремлений. Исчезла даже та Катрин, что сладко замирала в объятиях Филиппа…

Но что скажет дядюшка Матье, застав ее в комнате раненого? Тут девушка успокоила себя, что подниматься наверх дядюшке совершенно незачем, ведь он ночует на конюшне, и, не в силах долее бороться с собой, повернула ручку и вошла.

Раненый вытянулся на кровати, прямой, неподвижный, белоснежная повязка на голове казалась в полутьме сверкающим фантастическим шлемом, чем-то странным и фантастическим выглядела и нога, к которой кордовский врач привязал смоченными в клейстере полосками материи деревяшку. Именно перелом обрек юношу на неподвижность, он должен был лежать на спине и не двигаться. Катрин бесконечно жалела его и восхищалась им… Опершись рукой об изголовье, она долго любовалась спящим.

Прямо на полу перед камином, свернувшись, словно огромный пес, спал черный раб. Вдоль стен стояли лавки с разбросанными по ним ярко-красными подушками… Девушка попыталась подвинуть к кровати одну из них, но та оказалась слишком тяжелой. Тогда, поджав ноги и обхватив колени руками, она примостилась в уголке.

В комнате слышалось лишь прерывистое дыхание рыцаря. Лицо его разгладилось, было видно, что он теперь не страдает. Пристально разглядывая его, Катрин подумала, что он и впрямь красивее Мишеля. Может быть, он просто выглядел более зрелым, более мужественным, чем его брат, в ту пору совсем еще мальчик.

На вид ему было года двадцать три – двадцать четыре. Белоснежная повязка подчеркивала чеканный, хотя и несколько грубоватый овал лица. Прямой нос, тяжелый квадратный подбородок, подернутый синевой, взывающей к бритве; это резкое, лепное лицо смягчали только длинные, густые, словно бы женские ресницы, придавая ему что-то нежное, очаровательное. Катрин и сама не знала, как поддалась этому очарованию, как в глубине ее существа зародился мучительный трепет, понемногу заполнявший ее, заставлявший внезапно беспричинно краснеть.

В камине затрещало, посыпались искры, и на пол упал горящий уголек. Катрин поспешно схватила его щипцами и бросила обратно в огонь. Затем вернулась на лавку.

Раб заворочался и заворчал. Арно не двинулся.

Ветер стих, только капли дождя еще барабанили по крыше, но в маленькой теплой комнате с плотно закрытыми дверями и ставнями от этого становилось только еще уютнее. Усыпленная однообразным шумом дождя, девушка задремала и не услышала, как тихонько отворилась дверь, не увидела, что на пороге показалась огромнейшая чалма целителя. Быстрым взглядом мавр окинул комнату, удостоверился, что больной его спит, потом насмешливо уставился на свернувшуюся в уголке Катрин. Тонкая, неуловимая улыбка тронула его губы. Абу-аль-Хаир хотел было разбудить девушку, но лишь пожал плечами и тихонько вышел, закрыв за собой дверь. Катрин так и не узнала, что, встретив на лестнице Матье, целитель решительно запретил до времени посещать больного, поскольку сон его очень чуток, нарушать его нельзя ни в коем случае. Суконщик послушно отправился спать. У него и в мыслях не было, что его племянница ночует в комнате рыцаря.