Из-за этой своей природной особенности Гоше, сын преуспевающего мясника, оставил свой цех, оставил отцовский дом и поступил в ученики к мэтру Андре д'Эперону, знаменитому ювелиру. Гордое семейство Легуа не понимало таких телячьих нежностей и навсегда вычеркнуло из своих рядов отступника.

Мало-помалу, благодаря таланту Гоше, в дом на мосту Менял пришел достаток. Оклады для Евангелия, серебряные блюда, эфесы шпаг, рукояти кинжалов, солонки и ковчежцы все чаще заказывались в его скромной мастерской людьми, все более знатными. По правде сказать, имя Гоше Легуа немало значило на парижской площади, и бунтовщики считали для себя важным заручиться его поддержкой.

Но натолкнулись на твердый и решительный отказ. Без громких слов Гоше заявил, что останется верным королю и парижскому прево, которым был сейчас Андре д'Эперон.

– Его Величество король и мессир прево сделали меня сотником, и я не поведу своих солдат на штурм дворца моего сеньора.

– Твой сеньор – сумасшедший, окружают его предатели! – взорвался Гийом Легуа, кузен-мясник. – Настоящий король – герцог Бургундский. В нем наше спасение!

Гоше не дрогнул перед покрасневшим от гнева грозным великаном мясником.

– Когда герцог Бургундский примет святое помазание, я преклоню перед ним колени и назову его своим королем. Но до тех пор я признаю своим господином Карла, шестого по счету, которого дал нам Господь по своему произволенью!

Эти простые слова страшно разгневали незваных гостей. Они принялись орать, как орут глухие, напугав Катрин и Лоизу, забившихся в уголок возле очага в ожидании конца ссоры.

Какими злыми, огромными, сильными казались Катрин орущие чужаки, что, размахивая руками, наступали на стройного невысокого Гоше. Но он, самый низкий среди них, казался больше их всех, потому что его твердое лицо оставалось спокойным и он не повышал голоса.

Вдруг Кабош поднес увесистый кулак к лицу ювелира.

– До завтрашнего вечера у вас есть время поразмыслить, мэтр Легуа. Если вы не с нами – будете против нас, а значит – пеняйте на себя. Вы ведь знаете, что случается со сторонниками арманьяков?

– Если вы собираетесь сжечь мой дом, я вам помешать не могу. Как и вы не можете помешать мне поступать по совести. Я не служу арманьякам, не служу бургиньонам. Я – добрый француз и служу Франции, слушаюсь своего короля и боюсь Господа. Никогда не подниму я оружия против своего сеньора!

Кабош оставил упрямца-ювелира на своих приятелей, а сам подошел к Лоизе. Катрин как бы сама почувствовала тот холод, что заледенил сестру, как только перед ней остановился живодер. В те времена в больших семьях девушек рано отдавали замуж, так что Катрин в тринадцать лет понимала многое.

Но Симон Кабош и не скрывал, что Лоиза ему нравится. Где бы он ни встретил ее, он донимал девушку своим вниманием. Другое дело, что встретить ее было нелегко: она ходила только в ближайшую церковь – Сен-Лефуа, возле моста, и в Сент-Опортюн с благотворительностью, а все остальное время проводила дома. Лоиза была молчаливой, замкнутой девушкой и в свои семнадцать лет была куда серьезнее многих взрослых замужних дам. Легким неслышным шагом ходила она по дому, не поднимая голубых глаз, пряча пепельные косы под полотняным чепцом, живя в родительском доме, как в монастыре, куда давным-давно мечтала уйти.

Катрин восхищалась сестрой, побаивалась ее и не понимала. Лоизу можно было бы счесть красавицей, если бы она чаще улыбалась и реже постилась. Тоненькая, но не костлявая, гибкая, изящная, она радовала глаз тонкими чертами лица; нос был, пожалуй, чуть длинноват, зато рот очень красив, и очень белая, словно фарфоровая, кожа. Катрин – сама жизнь, – шумная, веселая, подвижная, не могла понять, что в этой бескровной монахине так притягательно для огромного гиганта Кабоша, забубенного гуляки и ерника. Лоиза боялась Кабоша, видя в нем пакостника-черта. Она торопливо перекрестилась, увидев, что он направляется к ней. Кабош насмешливо усмехнулся:

– Я не мессир Сатана, красавица, не стоит от меня открещиваться. Лучше бы уговорили своего батюшку встать под наши знамена.

Упорно разглядывая носки своих туфелек, Лоиза прошептала:

– Я не вправе уговаривать батюшку, не дочери давать отцу советы. Как бы он ни поступал – он поступает правильно.

Она торопливо нащупала четки в кармане фартука, нашла и крепко зажала их в руке. Потом занялась дровами у очага и отвернулась от Кабоша, давая понять, что не хочет продолжать разговор. Белесые глаза живодера стали еще белее от ярости.

– Завтра в этот час у вас поубавится спеси, Лоиза, когда мои солдатики подымут вас с постели, чтобы с вами позабавиться! Но первым буду все-таки я, так и знайте!

Он не докончил фразы, потому что Гоше Легуа схватил его за шиворот. Ювелир побелел от гнева, сил у него прибыло вдвое. Кабош попытался вывернуться.

– Вон из моего дома, свинья поганая! – рявкнул Гоше с дрожью ненависти в голосе. – Нечего тебе делать возле моей дочки!

– Завтра я с ней наиграюсь досыта! – нагло захохотал Кабош. – И не я один, если ты не образумишься!

Перепуганная Катрин поняла, что отец сейчас вцепится Кабошу в глаза, но вмешался мэтр Кошон и развел их в стороны, встав между ними.

– Довольно! – холодно сказал он. – Нашли время ссориться. Ты, Кабош, слишком груб, а ты, Легуа, чувствителен и вдобавок упрям! Нам пора. Утро вечера мудренее, дождемся утра. Я надеюсь, Гоше Легуа, что ты прислушаешься к голосу разума.

Ландри слушал Катрин, не прерывая ее. Ему было о чем подумать. Он восхищался Кабошем, но и мнение Гоше Легуа имело в его глазах вес. К тому же угрозы против обитателей «Ковчега обручального кольца» не пришлись ему по сердцу.

Оглушительный, восторженный рев толпы отвлек его от размышлений. Ворота замка Сен-Поль наконец сломались, и толпа горожан с победными криками устремилась в пролом, как река, справившаяся с плотиной. Не прошло и минуты, как Катрин и Ландри остались одни посреди пустой площади. На земле остались убитые, раненые; голодные собаки подлизывали сохнущую кровь, реяло белое знамя, которое Кабош водрузил у ворот. Все остальные уже бежали по саду королевского замка. Ландри взял испуганную Катрин за руку.

– Пошли! Все уже там…

Девочка невольно попятилась. Ее потемневшие глаза с грустью смотрели на сломанные ворота.

– Что-то не хочется, – ответила она тоненьким голоском.

– Не глупи! Потом пожалеешь! Ты что, боишься, что ли? В жизни такого больше не увидишь! Идем, слышишь?

Ландри раскраснелся от возбуждения. Ему не терпелось бежать вслед за остальными, не терпелось поучаствовать в грабеже. Неутолимое любопытство уличного мальчишки и страсть к жестоким зрелищам увлекали его вперед. Катрин поняла: стоит ей отказаться, и он бросит ее здесь одну, беззащитную, посреди пустого города. Она решилась.

Однако надо сказать, что улица Сент-Антуан совсем не была пуста. Чуть дальше замка Сен-Поль другая толпа, запрудив пространство между особняком Турнель, порталом Сент-Антуан и особняком Пети-Муск, осаждала другую крепость – недавно построенную Бастилию. За высокими зубчатыми стенами, не желая сдаться городу, укрылся Пьер Дезэссар, бывший прево Парижа, обвиненный бунтовщиками в измене, и с ним вооруженный отряд в пятьсот человек. Толпа, потрясая оружием, готовилась разметать крепость по камешку, лишь бы добраться до Дезэссара. Бежали люди и с другого конца улицы, от Гревской площади: одни бежали вниз к Бастилии, другие исчезали в проломе замка Сен-Поль.

В королевском замке распахнулось окно. Из окна вылетел сундук и с грохотом и звоном разбился на мостовой, рассыпав металлическую посуду. Неожиданное зрелище прибавило Катрин решимости. Она схватила Ландри за руку и потащила к болтавшимся на одной петле воротам. Любопытство возобладало в ней над страхом, глаза Катрин заранее изумленно расширились, предвкушая чудеса, которые им предстояло увидеть в королевских дворцах.

За стеной оказался просторный сад, разоренный и растоптанный промчавшейся по нему толпой. Обсаженные низкими кустиками темно-зеленого самшита клумбы с розами, лилиями и фиалками превратились в грязное месиво из земли, сломанных стеблей, лепестков и листьев.