Литмир - Электронная Библиотека
A
A

– Какого же?

– Смерти от тоски! Он слишком любил свою страну, своего короля и свой город Париж, чтобы с легким сердцем наблюдать, как там правит Англичанин.

Вспышка гнева осветила тусклые глаза Пьера Кошона.

– Англичанин правит по праву рождения и королевского наследования. Он наш законный государь, рожденный дочерью Франции и выбранный бабушкой и дедушкой, а бастард из Буржа… просто авантюрист!

Отрывистый и дерзкий смех Катрин оборвал его речь.

– Кого вы можете заставить поверить в это? Не меня, во всяком случае… Да вы и сами в это не верите! Ваше преосвященство, конечно, знает, что король Карл VII не сделал бы его капелланом Франции. Англичанин более сговорчив… и понятно почему! У него просто-напросто нет выбора! Но позвольте вам заметить, что для служителя Господа вы плохо разбираетесь в том, кого он избрал по праву рождения королем Франции.

– Генрих VI – единственный законный король Франции…

Казалось, что епископа сейчас хватит удар, но Катрин одарила его нежнейшей из своих улыбок.

– Ваша беда, монсеньор, заключается в том, что ваша светлость скорее умрет, чем признает свою ошибку. Ну же, улыбнитесь, монсеньор! На нас смотрят… особенно герцог Филипп. Вам, должно быть, говорили, что мы большие друзья.

Ценой нечеловеческого усилия Пьер Кошон совладал с выражением своего лица. Он даже улыбнулся, правда краешком губ, и прошипел сквозь стиснутые зубы:

– Будьте уверены, мадам, что я вас не забуду!

Катрин слегка поклонилась и прошептала нежным голосом:

– Я счастлива, потому что сама никогда не забывала ваше преосвященство. Я буду с интересом следить за вашей карьерой.

Оставив свою жертву, Катрин удалилась медленно и изящно, окутанная бело-зеленой волной своего платья, и вернулась к Филиппу, уже некоторое время с удивлением следившему издалека за ее уединенной беседой с капелланом Франции. Он пошел ей навстречу и подал руку. Никто не посмел последовать за ними. Безошибочный инстинкт придворных подсказывал им, что отныне с Катрин де Бразен нужно было обращаться со всей возможной предупредительностью и любезностью.

– О чем это таком важном вы говорили с нашим епископом де Бове? Вы оба были так серьезны – как прелаты на соборе. Вы обсуждали какое-нибудь место из учения святого Августина? Я и не думал, что вы с ним знакомы.

– Мы спорили… об одном эпизоде из истории Франции, ваша светлость! Я знаю его преосвященство очень давно, наверное, десять лет. Мы когда-то часто встречались в Париже. Я напомнила ему об этом времени.

Замолчав, она подняла на герцога пустые глаза, на которые внезапно навернулись слезы, и продолжила дрожащим от гнева голосом:

– …как вы можете… уважать такого человека? Священник, устраивавший кровавые бойни, чтобы взобраться на епископский трон! Вы, Великий герцог Запада?.. Он презренный человек!

Филипп обожал, когда его называли этим титулом. Волнение Катрин растрогало его до глубины души. Он наклонился к ней так, чтобы никто не смог его услышать:

– Я знаю, сердце мое! И если я его использую, то только потому, что он мне полезен. Но уважать его – о нет! Видите ли, когда ты суверенный властитель, приходится иногда использовать разные способы. А теперь… улыбнись мне и пойдем открывать бал! – И добавил еще тише: – Я люблю тебя больше всего на свете!

Слабая улыбка вернулась во взгляд и на губы Катрин. Музыканты на своей трибуне начали играть павану. И она унеслась в объятиях герцога посреди восхищенной и завистливой толпы придворных.

«Ныне отпущаеши»

В день похорон Маргариты Баварской Катрин казалось, что она умрет одновременно от холода и от тоски. Вдовствующая герцогиня угасла очень быстро, 23 января 1424 года, через три месяца после свадьбы своей дочери, на руках Эрменгарды. Филипп, находившийся в этот момент в Монбаре вместе с Артуром де Ришмоном, вернулся слишком поздно и не застал мать в живых. С того дня глухая скорбь поселилась и в замке, и в городе, где о покойнице искренно и глубоко горевали. Несколько дней спустя в невероятно холодный день останки герцогини были препровождены к последнему пристанищу, под изумительные своды обители Шанполь у ворот Дижона. Там уже покоились ее муж, Иоанн Бесстрашный, ее свекор, Филипп Смелый, и ее невестка, кроткая Мишель Французская.

Рано утром, когда день только начинался, Перрина одевала свою хозяйку, готовя ее к этому дню длинных церемоний. Ее испугала бледность Катрин.

– Мадам лучше остаться дома, извиниться…

– Это невозможно! В подобных обстоятельствах нужно быть при смерти, чтобы не присутствовать на похоронах. Это значило бы оскорбить герцога, – ответила Катрин.

– Но даже мадам… в ее положении?

Катрин грустно улыбнулась:

– Да, Перрина, даже я!

Только два человека в окружении Катрин знали, что она беременна: ее маленькая служанка и Абу-аль-Хаир, первым объяснивший причину того глубокого обморока молодой женщины накануне Рождества. С тех пор здоровье Катрин стало очень хрупким, несмотря на все усилия, которые она прилагала, чтобы скрыть это. Она очень плохо переносила свое состояние, ее часто мучили со времени первого обморока приступы дурноты. Она не переносила запахи кухни, ее выворачивало наизнанку от тяжелого духа, идущего от котлов торговцев требухой, когда она шла через город. Но Катрин мужественно боролась, пытаясь как можно дольше скрывать правду от мужа.

Дело в том, что со времени свадебных торжеств ее отношения с Гареном странным образом испортились. Главный казначей был теперь с ней холодно вежлив на людях, а когда они были вдвоем, если он, конечно, был дома, Гарен не говорил ей ни единого слова.

Если он обращался к ней, его тон был настолько оскорбителен, что Катрин ничего не могла понять. Конечно, как и весь Дижон, он знал, каков был истинный характер ее новых отношений с герцогом, но молодая женщина не могла понять, почему он вдруг решил продемонстрировать оскорбленные чувства. Разве он не сделал все возможное, чтобы все это устроить? Тогда откуда это презрение, столь мучительное для Катрин? Она переносила его тем более тяжело, что уже практически полтора месяца не видела Филиппа, занятого делами и бывшего все время в разъездах. Та страстная нежность и могучая защита, которые он ей давал, становились ей все более необходимы. Кроме того, он разбудил ее тело для любви, и молодая женщина вынуждена была признать, что она провела с ним неистовые часы, которые трудно было забыть… и не желать их повторения!

Перрина одела Катрин как можно теплее. Как и все при дворе, она должна была быть в глубоком трауре и одета в черное с головы до ног, но пышные соболя хорошо грели через толстый бархат одежды. Тяжелая черная вуаль ниспадала с ее головного убора, украшенного валиками из меха. Короткие, отороченные мехом сапоги были прикрыты платьем и накидкой, а бархатные перчатки в тон дополняли этот наряд, строгость которого не нарушала ни одна драгоценность. Катрин была одета более чем тепло, но ведь было так холодно! Молодая камеристка с сомнением покачала головой, глядя в окно на толстый слой снега, который покрывал крыши, превращаясь постепенно на улицах под ногами прохожих в ледяную грязь или опасные скользкие дорожки. А ведь Катрин придется пройти пешком такой длинный путь.

Торжественная служба в Святой часовне, затянутой в черное, была смертельно долгой. Несмотря на лес свечей, установленных вокруг алтаря и катафалка, внутри ее царил жуткий холод. У присутствующих шел пар изо рта. Но хуже всего был бесконечный кортеж, прошедший пешком через весь город. Для Катрин это был воистину «крестный путь»!

В мертвенном свете дня процессия прошла мимо домов, задрапированных черным, под звуки похоронных колокольчиков, а все городские колокола издавали нескончаемый похоронный звон. Единственным цветовым пятном в этом ночном кортеже был катафалк, потому что Филипп хотел, чтобы он был точной копией катафалка его отца: шесть лошадей везли его, а набальзамированное тело усопшей герцогини лежало под парчовым золотым покрывалом с красным бархатным крестом. Во все четыре угла катафалка были воткнуты голубые шелковые флажки, вышитые золотом. Шестьдесят факельщиков и целая армия поющих псалмы и плачущих монахов окружали катафалк. Филипп шел за ним с непокрытой головой, несмотря на мороз, очень бледный, с остановившимся взглядом. За ним следовал весь двор, а потом и город с флажками цехов. Вид герцога окончательно расстроил Катрин. Он был похож на сомнамбулу. Внезапно Филипп, находящийся во власти горя, стал для нее тем же опасным властителем, что и когда-то… ведь она должна была как можно быстрее попросить его об очень большой милости! Накануне вечером Колетт, старая камеристка Марии де Шандивер, прибежала к Катрин и сообщила ей страшную новость: за несколько часов до этого Одетта и брат Этьенн были арестованы в монастыре кордельеров, и был отдал приказ о немедленном изгнании родителей молодой женщины. Осталась одна Колетт, которая должна была предупредить Катрин, в которой Мария видела свою последнюю надежду.

89
{"b":"3154","o":1}