После утомительного дня в поликлинике они недолго гуляли, пока Нина не выдавала очередную порцию нытья и воспоминаний. Иногда Света приходила к подруге домой, где ей все были рады, разделяя Нинино восхищение. Особенно полюбил ее Саша, трехлетний сын Федора и Гали. Он, несмотря на юный возраст, болтал как трещотка, беспрерывно, и так же безостановочно двигался. Обычно шумный и неугомонный, он сидел смирно на коленях у Светы, если она читала или рассказывала ему сказку.

Однажды он проявил чудо героизма, почти повторив подвиг спартанского мальчика с поправкой на цивилизованные времена. В юбку Светы неведомым образом попала иголка, что при Нинкиной страсти к беспорядочному шитью было обычным делом. Ребенок терпел болезненные уколы, был готов на любые муки, лишь бы Света с ним занималась. Он с таким восторгом смотрел на предмет своего обожания, что все вокруг умилялись.

Нина племянника понимала. Без тени зависти смотрела на подругу, мечтая о том, как было бы здорово, если бы сама она была такой же тоненькой и легкой. Ей так хотелось иметь такую же узкую фигурку, смуглую матовую кожу и маленькую грудь, позволяющую носить сарафаны на тоненьких лямочках, не боясь, что этот проклятый бюстгальтер опять вылезет в самый неподходящий момент.

А чудесные волосы Светы — не очень длинные, едва закрывающие лопатки, но с ровным, как по линейке, подрезанным краем: прямые, гладкие, отливающие антрацитовым блеском, а главное — без дурацкой челки. Нет, никогда Нине не стать такой же красивой, нечего и мечтать.

Однажды в субботу подруги закончили смену в два часа. Света предложила зайти к ней домой, перекусить, а там видно будет. Прежде Нина у нее дома не бывала, потому что жила она далеко — во Владимировке, в районе деревянных домов, за каменным мостом через мутную Сусую. Добираться туда было далеко и не очень удобно.

Большую часть пути девушки шли пешком, вначале по обочине дороги, а затем, свернув в паутину переулков, прямиком через непролазную грязь. Обходить лужи было бессмысленно, даже вплотную прижимаясь к серым покосившимся заборам, за которыми, эстафетой передавая пешеходов от двора к двору, захлебывались лаем собаки.

Нина была в этом районе впервые и рассматривала окрестности с любознательностью исследователя. Больше всего ее удивили названия улиц — полная дисгармония с незатейливым пейзажем.

— Улица Достоевского. Интересно, почему ее так назвали? Даже Петербург в его романах таким мрачным не был.

— У нас тут и улица Лермонтова есть, еще страшнее, — засмеялась Света. — А еще Толстого и Маяковского. Всех классиков русской литературы на грязную окраину загнали.

— Скорее всего, какой-то романтик названия давал. А Чехов? Улица Чехова есть? — заволновалась Нина о любимом писателе.

— О, конечно! Только она в центре.

— Точно. Я совсем забыла. Но это странно. Уж собрали бы всех в одном месте. Это, наверное, ему такая честь за то, что «Остров Сахалин» написал. Читала? — спросила Нина.

— Конечно. Прекрасная вещь, правдивая. Только страшная очень. Хорошо, что это все в прошлом.

— А я, знаешь, о чем иногда мечтаю? — задумчиво протянула Нина. — Вот приехал бы Антон Павлович на Сахалин сейчас. Даже не приехал, а прилетел. Мы бы его в аэропорту встречали, а потом водили по городу и показывали музей, и машины, и кино, и дома пятиэтажные, и больницы, и все-все, а он бы удивлялся!

— Нет, ты неисправимая фантазерка! — Света залилась смехом. — Хватит выдумывать, тем более что мы уже пришли.

Она толкнула калитку, и подруги вошли в ухоженный двор.

Деревянный дом был удивительным: низкий и маленький снаружи, внутри он неожиданно оказался большим, с огромной квадратной кухней и пятью-шестью комнатами. Может быть, иллюзию простора создавало почти полное отсутствие мебели.

В центральной комнате стоял низенький деревянный столик, не выше полуметра, за который и пригласила сесть гостью мама Светы, Гым Нё, или просто тетя Галя. Она поставила перед девушками множество маленьких пиалочек, наполненных незнакомой пряной едой. Света взяла палочки, а потом засомневалась:

— Может, тебе ложку дать или вилку?

— Будь спок! — уверенно сказала Нина и храбро взяла палочки, вспомнив науку вьетнамцев десятилетней давности. Тетя Галя что-то скороговоркой сказала дочери, и та засмеялась:

— Мама удивляется, что ты умеешь есть палочками.

— По-моему, есть палочками гораздо проще, чем сидеть на полу. У меня уже спина болит и коленки не помещаются.

Действительно, сидеть перед низким столиком сначала было терпимо, а минут через десять Нина начала ерзать, то вытягивая ноги вперед, то заваливаясь набок, то садясь на колени.

Гым Нё, увидев муки своей гостьи, принесла пару подушек, и стало гораздо удобнее. Не обошлось и без пожара во рту с непривычки, но все равно было очень вкусно, особенно когда Света подсказала не забывать про рис и обмакивать кусочки чего-то необычного в соус.

Девочки немного посидели у Светы в комнате. Пока подружка переодевалась, Нина рассматривала книги на полках. Почти те же, что и у нее: русская и зарубежная классика, стихи Есенина, Ахматовой, Цветаевой.

Потом отправились в кино. В «Спутнике» показывали «Красную мантию». Билетов, конечно, не было, но можно было попытаться купить с рук, если повезет. На прощание Гым Нё дала Нине пакет с воздушным сладким рисом для Сашеньки.

— Приходи еще! — помахала она с порога вслед.

В начале февраля началась оттепель, ошибочно принятая Ниной за необычайно раннюю весну. С крыш полилась вода, не успевающая застыть сосульками, под ногами хлюпало мокрое месиво тающего снега, и так весело было, расстегнув верхнюю пуговицу пальто, подставлять сырому теплому ветру лицо и шею.

Ночью за окном свистел и бесновался другой ветер, более нахальный, чем дневной, прикинувшийся невинным тихоней.

Утром вставать не хотелось, потому что за черными окнами летела ледяная мгла. Нина прижалась носом к стеклу: ничего не видно. Снег мчался плотной завесой, скрывающей улицы и дома. К сахалинским метелям было не привыкать — для нее это была уже третья зима на острове. К тому же поликлиника находилась недалеко. Закутавшись получше, Нина пошла на работу.

Прямо по проезжей части грохотали военные вездеходы, единственно возможное транспортное средство. Они приминали тяжелыми гусеницами мокрый снег, и вслед за ними временной колеей, быстро сравнивающейся с сугробами на обочине, шли люди. Метель уважительной причиной для прогула не считалась, поэтому население бодро маршировало на рабочие места.

Ветер толкал Нину в спину, а навстречу, согнувшись почти пополам, закрывая лица ладонями и шарфами, вслепую брели люди, которым не повезло с утра, зато будет легче возвращаться домой, если к тому времени метель не утихнет. Впрочем, улучшение погоды маловероятно: стихия будет бушевать как минимум сутки.

С крыльца поликлиники уже успели раскидать сугробы. Смутный силуэт, неузнаваемый под вбившимся в одежду снегом, махал деревянной лопатой, пробивая тропинку. В вестибюле было пусто, лишь лужи на кафельном полу свидетельствовали о том, что кое-кто из сотрудников уже сбивал снег с пальто и шапок.

Нина позвала хоть кого-нибудь, но ее голос неожиданно звонко прозвучал в пустом коридоре. Не сдерживаемое всегдашней спрессованной сутолокой эхо свободно оттолкнулось от стен и пошло гулять вдоль кабинетов.

А потом завизжала-заскрипела пружина, и дверь начала гулко хлопать: один за другим приходили озябшие сотрудники и первым делом торопились согреться чаем.

Из регистраторов в поликлинику добрались только Нина и старшая — добродушная Вера Ивановна, вечно опекающая своих подчиненных. По возрасту она им в мамы годилась, поэтому девочки не обижались, когда старшая на них покрикивала.

В поликлинике было непривычно малолюдно. Из пациентов приходили лишь те, кому нужна отметка в больничном листе. Хотя, по Нинкиному разумению, такая ответственность была явно преувеличенной — могли бы явиться, когда метель закончится, никто бы с них голову не снял.