Он говорил что-то еще, но я уже не слушал его. И Корнев, поняв мое настроение, замолчал. Мы вернулись в комнату. Нет, что бы ни говорили по телевизору, а Господь велик, если друзья после тяжких боев еще собираются за общим столом и ведут за ним беспредметные разговоры — порхающие с темы на тему, словно бабочка с цветка на цветок. Бои еще предстоят, а пока — отдохнем, присмотримся друг к другу…

Они все были здесь: Гаррик с залатанной головой, непьющий Княже, конечно, Марина-Света с их понимающими улыбками, Корнев, оторвавшийся от коллектива неимущих и занявший соответствующее место в жиро» ой прослойке нового общества. Пришли и другие мои друзья, подруги, кроме Атаса, но о нем еще предстоит разговор!

Заговорили о любви, и я припомнил случайную утреннюю встречу на «Петроградс-кой»: в толпе мне встретилась та самая брюнетка, которую мне напоминала Настя. Она мельком улыбнулась и быстро прошла мимо. Я не стал догонять. Какого черта, что, жизнь завтра кончается, что ли? Вот мы все здесь — молоды и сильны, и каждый следующий день обещает столько неожиданностей! Столько локальных сражений и побед… а поражение может случиться только однажды. Василива-ныч свой бой уже проиграл. А для большинства собравшихся у меня основные битвы еще впереди. Возможно, они начнутся через пару минут, возможно — нет, но раз уж они предстоят, не лучше ли воспользоваться редкими минутами отдыха на этом смертельно опасном марше?

— Выпьем! За нас с вами и черт с ними! — предложил кто-то.

И в этот момент в кармане корневского пиджака омерзительно пискнул пейджер. Игорь поднялся. Но, прежде чем вновь вернуться к своим тяжким трудам на ниве личного обогащения, все же поддержал тост.

А через несколько секунд мы уже смотрели с высоты десятого этажа, как он в окружении трех охранников садится в «линкольн» и шикарная машина медленно начинает двигаться по колдобинам разбитого Двора.

Одним меньше в шеренге… Кто знает?

Позже я узнал, что «Астратур» в тот вечер подал иск «о защите чести и достоинства» к газете Василиваныча. Недавно этот иск был удовлетворен. У газеты, конечно же, не хватило денег расплатиться с всемогущим концерном. И «Астратур» купил на корню эту ежедневку. А Корнев в завуалированной форме предложил мне в ней поработать.

Я не брезгливый, как тот однорукий мужичок на Сенной, но я отказался.

Алферов меня не понял.

Корнев же только хмыкнул.

Я мирный человек, и бронепоезда у меня нет. Правда, живя в Петербурге, городе, где за последнее время тропа войны утоптана так, что стала едва ли не центральной магистралью Северной Пальмиры, на этой самой тропе может оказаться любой, даже самый мирный человек. Что пару раз случалось и со мной. Но мирный человек всегда инертен, поэтому меня, например, на тропу войны можно разве что вытолкнуть. Как? Ну очень просто: подходят и начинают толкать.

Толкнут первый раз — нет, думаю, пойду себе дальше своей дорогой, чего я не видел на той тропе? Тогда осмелеют и еще раз толкнут — сильнее. Тут мне уже становится больно, да и гордость скрытая потихоньку закипать начинает: буль-буль-буль. И так она мне и булькает: «Да ты что, лентяй распоследний, совсем, что ли, бандитским-то языком выражаясь, опущенный?! Тебя ж нарочно толкают! И будут толкать! А тебе не больно, не обидно? Нет, давай, мил человек, прозвучи гордо, выпрыгни во-он на ту тропу и покажи Им там всем, как толкать подобие Божие!

Причем неплохое ведь подобие, а? Ну же!» Одновременно принимается за завтрак и совесть: «Иди на тропу войны, иди на тропу войны, твое дело правое», — ест она меня поедом. Угрызает. «Не подстрекай, мученица!» — обыкновенно отвечаю я совести, но, бывает, только скорость сбавлю, кинетичес- I кую энергию погашу, остановлюсь, чтоб будь-канье да чавканье послушать, тут-то меня и толкнут еще разик! Да со всех сторон: чего, мол, стоишь столбом на дороге?

И ведь выталкивают, неуемные, на тропу войны! И тогда уже бежишь по ней и руками машешь: кто тут меня толкал?!

Но иногда бывает так, что мирный человек выходит на тропу войны, просто заблудившись: шел-гулял по городу, широченную улицу увидел — что за проспект такой, никогда раньше здесь не был? Пройдешь пару метров, на стену дома посмотришь, а там — табличка: «Тр. Войны, д. N 1, МОРГ».

Некоторые, впрочем, выходят на тропу войны ради добра, справедливости и милосердия. И после кровопролитных сражений эти оригиналы частенько добиваются желаемого. И немногочисленная кучка оставшихся в живых начинает активно пользоваться завоеванными благами или использовать трофейные идеалы.

Добра у меня мало, зато милосердия и справедливости, как я считаю, достаточно, и мне вовсе незачем идти завоевывать какое-либо из этих качеств. А если со мной кто-нибудь и поступает несправедливо, что ж… Я где-то читал, что за это сможет отмстить и милиция, специально придуманная для этой цели.

Но порой когда где-то слышны крики о помощи, даже самый мирный человек может выскочить на тропу войны.

Не знаю, способен ли кто-нибудь удочерить телефон. Я его в тот вечер только материл. Материл до тех пор, пока не додумался провести над ним небольшую хирургическую операцию. Нет, вовсе не ампутировать провод или усыпить хлороформом. То, что я над ним сотворил, лишь через год вошло в моду среди всех непомерно занятых граждан с большим количеством знакомых. Оперируя отверткой и терминами «сукин сын» и «худозвон», мне удалось подключить автоответчик к внешней трансляции.

Радостно рассмеявшись победе на коммуникационным будильником, я подбросил отвертку. Снова зазвенело. Она отколола небольшой треугольничек стеклянный от моей люстры, и от неожиданности мне не удалось ее поймать. Точней, удалось, но — ногой. Я подпрыгнул от гнева и боли, но даже этот кульбит не смог отнять у меня моей победы. Теперь можно было снова сесть за письменный стол и работать, не отвлекаясь всякий Раз на унизительные телефонные позывы. И если прозвонится кто-то, с кем мне захочется поговорить, — милости просим, я услышу его голос в динамике и успею снять трубку!

Я сел и для начала нарисовал на чистом листе бумаги флаг над рейхстагом. В тот момент, когда на самом полотнище появились серп, молот и пятиконечная звездочка, а рядом с древком — две закорючки, долженствовавшие символизировать Егорова и Канта-рию соответственно, черный ящик динамика сказал мне человеческим голосом:

— Дима, ты чо! Мы всей толпой в «Штирс» собрались, а тебя дома нет! Успеешь — подваливай.

Мда. Все-таки, в каждой победе есть небольшой изъян, теперь мне придется выслушивать все те оскорбительные хохмочки, которые так любят оставлять на дружеских автоответчиках веселые приятели.

Нет успеха без прорехи!

Но в «Штирс» я, конечно же, и так не пошел бы! Мне нужно было принять одно концептуальное решение, а затем приняться за работу. Все вы наверняка помните о двойном убийстве — манекенщицы и ее сожителя — на Мориса Тореза. Самое пикантное для меня заключалось в том, что рассказ о том неформальном расследовании, которое тогда за один день провел мой друг Атас, мог бы стать настоящей сенсацией… если бы о нем можно было рассказать в газетной статье. Кому и знать, как не мне — ведь всю начальную информацию Атас получил тогда от меня, я полдня угрохал, канюча новости в пресс-центре ГУВД и районной прокуратуреНo его расследование получилось уж слишком неформальным, хоть и успешным. И расскажи я об этой истории правдиво в газетной публикаци, у Атаса наверняка начались бы неприятности. Как-никак он работал в такой конторе, где не поощряют самодеятельности. Да и на меня бы все обиделись — и следователи, и сам Атас.

Я уже изобразил на своей картинке третью закорючку рядом с двумя первыми — самого себя, когда сообразил, как сделать так, чтоб и правду рассказать, и козленочком не стать. Любую брехню можно выдать за правду, если врать серьезно и основательно, со ссылками на авторитеты, как обычно и поступают ученые и философы, и любую правду есть возможность рассказать так, чтоб никто не поверил, если построить ее на фундаменте одной большой лжи. Скажем, такой: «Все имена собственные, названия городов и улиц, а также все персонажи и их действия являются вымышленными. Все совпадения названий городов, улиц и имен собственных с реальными — чисто случайны». Да! Следовало написать рассказ!