— Милый, я твоя невѣста, только невѣста, — говорила она, когда онъ хотѣлъ ласкать ее. — Я боюсь наскучить тебѣ до нашей свадьбы и потому не хочу, чтобы ты ласкалъ меня теперь. Скоро я буду твоею женой и тогда я твоя, но теперь не ласкай, не цѣлуй меня, — это меня обижаетъ: я не хочу быть и слыть твоею любовницей.

А между тѣмъ она кокетничала съ нимъ, какъ никогда, одѣвалась въ его любимыя платья, чесала волосы именно такъ, какъ онъ любилъ, пѣла за клавикордами его любимые романсы и пѣсни.

— Сядь со мною, Поль, — обратилась она теперь къ нему, нѣжно взглядывая на него и томно потягиваясь пышнымъ станомъ своимъ. — Черемисовъ скученъ невообразимо, да и боюсь я чего-то, жутко какъ то.

— Боишься? — спросилъ Павелъ Борисовичъ, переходя къ Катеринѣ Андреевнѣ и садясь рядомъ съ нею на поданное въ одинъ мигъ лакеемъ кресло. — Боишься? Чего?

— Да такъ страшно воетъ вѣтеръ, такъ хлещутъ въ окно эти скучныя березы, а на дворѣ такъ мрачно и темно. Вдругъ на насъ нападутъ разбойники, какъ напали на Чубарова или на этого купца.

Павелъ Борисовичъ засмѣялся.

— Ну, это довольно мудрено, моя милая, — проговорилъ онъ.

— Почему?

— Да потому, что мы живемъ совсѣмъ не при такихъ условіяхъ. Скряга Чубаровъ имѣлъ крошечную дворню, состоящую изъ дряхлыхъ стариковъ и старухъ, а у насъ тутъ цѣлая армія. Сколько же нужно разбойниковъ, чтобы напасть на мой домъ! Вѣдь времена Разиныхъ и Пугачовыхъ миновали и теперь бродитъ какая нибудь дюжина голодныхъ оборванцевъ, вооруженныхъ дубинами. Такую «шайку» мы вотъ съ Черемисовымъ саблями разгонимъ, а если взять пару пистолетовъ, такъ она разбѣжится при первомъ выстрѣлѣ.

— Однако, осмѣлюсь замѣтить, государь мой, что, по словамъ Чубарова, разбойниковъ было человѣкъ сорокъ, хорошо вооруженныхъ, — замѣтилъ одинъ изъ застѣнчивыхъ помѣщиковъ.

— Ну, это, по пословицѣ, «у страха глаза велики», — возразилъ Скосыревъ. — Я этому не вѣрю.

— Но какъ же они напали на домъ купца, у котораго была масса рабочихъ, осмѣлюсь вопросить?

— Да вѣдь извѣстно уже, что рабочіе были съ ними за одно и бездѣйствовали въ то время, когда грабили ихъ хозяина.

— Сіе можетъ случиться и у васъ, Павелъ Борисовичъ, — съ усмѣшкой проговорилъ помѣщикъ Батулинъ.

Павелъ Борисовичъ нахмурился.

— Вы полагаете?

— Осмѣливаюсь. Что такое эти хамы? Неблагодарные скоты, кои въ каждую минуту могутъ броситься на господина, ихъ кормящаго, и растерзать его.

Павелъ Борисовичъ оглянулся на стоявшаго у дверей лакея и выслалъ его изъ комнаты.

— Увѣряю васъ, что сіе вѣрно, — продолжалъ Батулинъ.

— Ну, у меня не таковы, — съ увѣренностью перебилъ его Павелъ Борисовичъ. — У меня преданный мнѣ народъ, ибо онъ любитъ меня и поставленъ прекрасно.

— То есть вы балуете его? — спросилъ Батулинъ. — Это то вотъ и нехорошо, ибо звѣри требуютъ хорошей палки.

— Вы пугаете меня, мосье Батулинъ, — обратилась къ помѣщику Катерина Андреевна. — Знаешь, Поль, можетъ быть, мосье Батулинъ и правъ. Избалованная неблагодарная дворня легко можетъ измѣнить.

— Никогда! Вѣдь она знаетъ же, что послѣ этого ее привлекутъ къ отвѣту, затаскаютъ по судамъ. Наконецъ, я увѣряю тебя, что насъ любятъ и горой встанутъ за насъ, а главное — это то, что никакого нападенія не можетъ быть: мы не Чубаровы и не этотъ купецъ.

— Хорошъ нашъ исправникъ! — съ негодованіемъ заговорилъ Батулинъ. — Дворянство удостоиваетъ его чести избраніемъ на четвертое трехлѣтіе, а онъ разбойиковъ въ уѣздѣ расплодилъ! Что же онъ дѣлаетъ, спрашивается? ѣздитъ на охоту и миндальничаетъ со своею Агаsьей Никоновной?

— Да, но вѣдь мудрено что нибудь и сдѣлать, — возразилъ Скосыревъ. — У него нѣтъ въ распоряженіи команды.

— Ахъ, не говорите! Онъ всегда можетъ устроить облаву, мы охотно дадимъ ему людей; наконецъ, въ его распоряженіи казенные крестьяне. Не заступайтесь, Павелъ Борисовичъ, за этого стараго лѣнтяя, не заступайтесь! Будь я исправникомъ, такъ я въ недѣлю переловилъ бы всю эту шайку во главѣ съ какою то миsическою атаманшей.

— А вѣрно, что у нихъ атаманша? — спросила Катерина Андреевна.

— По показанію Чубарова — да.

— Помилуйте, про эту атаманшу цѣлыя легенды ходятъ! — заговорилъ Батулинъ. — Говорятъ, она красавица, безумно храбра, ходитъ въ мужскомъ платьѣ, вооруженная съ головы до ногъ, и однимъ видомъ своимъ наводитъ ужасъ. И это подъ самою почти Москвой! Гдѣ же у насъ земская полиція? Что дѣлаетъ капитанъ-исправникъ?

— Но наша ли это Наташа? — съ улыбкой обратилась Катерина Андреевна къ Скосыреву. — Вѣдь, говорятъ, что эту дѣвицу-атамана зовутъ Наташей.

Скосыревъ пожалъ плечами.

— Я, милая, вообще не вѣрю въ эту дѣвицу-атамана, — сказалъ онъ. — Это просто фантазія, сказки, навѣянныя слухами о какой то атаманшѣ Грунѣ въ Черниговской или Полтавской губерніяхъ.

— Но почему же тамъ можетъ быть такая атаманша, а у насъ нѣтъ?

— Да потому, что тамъ совсѣмъ иные нравы, оставшіеся отъ казачества, а у насъ откуда такія героическія дѣвы?

— Однако, прошлаго года въ Звенигородскомъ уѣздѣ была конокрадка Лизавета. Она также ходила въ мужскомъ платьѣ и сводила лошадей и у помѣщиковъ, и у крестьянъ.

— И ее поймали бабы, которыя своимъ судомъ и расправились съ нею. Хороша героиня, которую изловили и засѣкли бабы! Нѣтъ, милая, это не похоже на наши нравы, — это сказки! Повѣрь мнѣ, не пройдетъ мѣсяца, какъ всю эту легендарную шайку переловятъ.

Разговоръ о разбойникахъ тянулся до самаго ужина. Француженка ахала, взвизгивала, когда вѣтеръ особенно сильно хлесталъ въ окна деревьями, а Катерина Андреевна нервно вздрагивала и косилась на эти темныя окна. Трусили и господа кавалеры, за исключеніемъ Скосырева и Черемисова. Батулинъ ни за что не хотѣлъ ѣхать домой, хотя у него было дома какое-то важное дѣло, а застѣнчивые помѣщики съ особенной радостью приняли приглашеніе ночевать, хотя пріѣхали съ короткимъ визитомъ. Не задолго до ужина вошелъ лакей и доложилъ Павлу Борисовичу, что его желаетъ видѣть по очень важному дѣлу дворецкій.

— Зови его сюда, — приказалъ Павелъ Борисовичъ. — Вы позволите, господа?

Гости молча поклонились, и дворецкій вошелъ.

— Непріятное извѣстіе, батюшка Павелъ Борисовичъ, — заговорилъ онъ озабоченнымъ тономъ.

— Что такое?

— Присталъ тутъ на дворнѣ дня три тому назадъ какой-то невѣдомый прохожій, молодой парень. Попросилъ онъ ночлега, съ дороги де сбился, и его безъ моего вѣдома пустили и держали три дня. Сейчасъ приходитъ ко мнѣ Прошка псарь и говоритъ, что человѣкъ тотъ подозрительный… Угощалъ де дворню виномъ, звалъ гулять на село, говорилъ, что вы де дураки, ежели барина слушаетесь, а лучше де вамъ рукой на него махнуть, ежели придутъ тѣ, которые у Чубарова были. Барина де вашего…

Дворецкій запнулся.

— Ну, говори! — крикнулъ на него Павелъ Борисовичъ.

— Осмѣлюсь доложить, что негожія рѣчи онъ произносилъ…

— Говори!

— Барина де вашего покончатъ тѣ люди, и вамъ житье будетъ привольное, особливо съ барскими деньгами… Дворня слушала его, развѣся уши, а Прошка пришелъ и доложилъ обо всемъ мнѣ.

— Гдѣ же этотъ человѣкъ?

— Приказалъ я его связать, сударь, и посадить въ темную до вашего распоряженія.

Павелъ Борисовичъ всталъ съ потемнѣвшимъ лицомъ. Катерина Андреевна поблѣднѣла, какъ полотно, всѣ три помѣщика дрожали словно въ лихорадкѣ.

— Я тебя, старый дуракъ, въ пастухи отдамъ! — загремѣлъ Павелъ Борисовичъ на дворецкаго. — У тебя тамъ бродяги какіе то на дворѣ проживаютъ, народъ мутятъ, а ты ничего не знаешь, скотъ!.. Переписать всѣхъ тѣхъ, которые его слушали, и списокъ подать мнѣ, а Прошкѣ выдать десять рублей. Ступай вонъ, болванъ, и жди меня!

Все общество заволновалось и заговорило разомъ, когда ушелъ дворецкій. Француженкѣ, которой перевели слова дворецкаго, Батулинъ подавалъ воды и спирта; помѣщики пожимали плечами и подавали совѣты, одинъ другаго нелѣпѣе.

— Надо допросить этого парня и отправить его въ городъ подъ строгимъ карауломъ, — сказалъ Черемисовъ. — Это превосходно, что онъ пойманъ: теперь переловятъ и всѣхъ остальныхъ по его указанію.