— Как это — незачем?
— Неизвестно, к какой стене идти.
— Неизвестно? Так ты еще не кончил читать?
— Да читать-то нечего.
— Что это ты плетешь? Говори толком! Как это — нечего?
— Нечего, говорю, читать. — На лице Зенонаса появилась странная гримаса — не то огорчения, не то злорадства. — Рукописи нету, пропала.
— Как — пропала? — все еще не мог прийти в себя Клапас.
Зенонас пожал плечами.
— Где она? Украли? Отняли? Потерял?
— Не знаю.
— Ах, вот ты как! — свирепо зашептал Клапас. — Не знаешь, ты не знаешь?..
Они шагали по улицам, не разговаривая и даже не глядя друг на друга. Только время от времени Клапас разражался негромкой бранью — угораздило же его, умного, опытного в житейских делах человека, связаться с этим проходимцем Зенонасом!
Впрочем, если бы Клапас был разозлен чуть поменьше, ему пришлось бы признать, что не будь Зенонаса — не было бы всей этой истории с рукописью. И кто из них вел себя бесчестнее, сказать трудно.
А началась эта история очень давно, когда ни Ромаса, ни Йонаса, ни Костаса, ни других наших приятелей еще не было на свете.
До войны в Вильнюсской духовной семинарии учился юноша, по имени Зенонас. Большими успехами в науках он не отличался, но наставники не судили Зенонаса строго. Им нравились услужливость семинариста и его привычка на исповеди рассказывать не только о собственных проступках, но и о грехах товарищей. Поэтому семинарское начальство закрывало глаза и на такие неподобающие будущему священнику увлечения Зенонаса, как игра в карты и водка.
И то и другое требовало новых и новых денег. Однажды Зенонаса уличили в краже. Он залез в сундучок товарища, только что получившего из дому деньги. Руководство семинарии не хотело поднимать шум, поэтому в полицию не заявили, а просто выставили воришку за дверь. На этом духовная карьера Зенонаса закончилась.
Найти работу в Литве по тем временам было не так-то просто. Тем более человеку, выгнанному из семинарии. Зенонасу приходилось и батрачить, и попрошайничать, и бродяжничать. Однажды на базаре в маленьком городке он познакомился с распухшим от пьянства бродягой.
Вечером (Зенонасу удалось кое-что украсть и продать), когда они выпили и языки развязались, Габри́с — так звали нового знакомого — рассказал, что был когда-то священником и библиотекарем семинарии. Молодой человек не поверил, но старик называл имена профессоров, говорил об их привычках и внешности, и — никуда не денешься — пришлось признать, что он говорит правду.
От Габриса Зенонас и услышал впервые о таинственной рукописи. Это было завещание какой-то важной духовной особы. Габрис разыскал его среди старых книг и рассказал ректору о рукописи. Тот потребовал немедленно выдать ему завещание. Габрис почувствовал неладное и предложил огласить завещание на совете семинарии. Ректор разгневался и начал угрожать ослушнику. Кончилось это тем, что Габриса с позором выгнали. Но он успел насолить ректору, спрятав завещание на прежнее, место, где оно находится и по сей день.
— Тогда они обвинили меня в краже книг, — продолжал Габрис. — Пришлось бежать из Вильнюса. Но я им все-таки тайну не выдал…
Ночью Габрис разбудил Зенонаса — ночевали они в придорожном сарайчике — и сказал, что ему все равно скоро помирать и пусть Зенонас доберется каким-нибудь путем до семинарской библиотеки, там хранится старая библия, изданная в Париже в 1611 году. Первых страниц у этой библии нет, а вместо них Габрис и подклеил рукопись.
— Сам я брать эти сокровища не хотел, — объяснил старик. — Слишком много на них греха и крови. Но заглянет кто-нибудь в эту библию, и достанется все святому ханже. Так уж лучше ты попользуйся.
Зенонас вернулся в Вильнюс и принялся обдумывать, как бы выкрасть книгу. Ничего умнее обыкновенной кражи со взломом он изобрести не мог. На этом он и попался. Дюжие семинарские сторожа так отдубасили непрошеного гостя, что полицейские вместо тюрьмы отвезли Зенонаса в больницу. С тех пор одно плечо у него и стало выше другого.
В годы войны судьба бросала Зенонаса по всей Европе. Бывший семинарист очутился на рудниках во Франции. Оттуда немцы погнали его на строительство подземных аэродромов в Норвегию. Здесь его, больного, почти потерявшего человеческий облик, спасли советские солдаты весной 1945 года. Зенонаса эвакуировали в Уфимский госпиталь. Там, в Башкирии, и остался он на несколько лет, работал на нефтепромыслах. Но честная жизнь никак не ладилась у бывшего семинариста. Ему предлагали учиться на бурильщика, на оператора нефтедобычи, на электрика промыслов, но все это казалось ему скучным. Зенонас работал то в одном, то в другом отделе снабжения, потихоньку тянул то ящик стекла, то катушку кабеля и продавал это на сторону. Каждый раз, когда он попадался, начальники глядели на его изуродованное плечо, расспрашивали о жизни в немецкой неволе, вздыхали и говорили:
— Ну уж ладно, подавай-ка заявление по собственному желанию.
Перекошенная фигура Зенонаса примелькалась на нефтепромыслах, и он уехал на Украину. Оттуда он попал на Дальний Восток, потом в Среднюю Азию. Побывал он и на Кавказе и на Урале. Много раз задумывался Зенонас над своей неприкаянной судьбой и давал себе честное слово начать жить иначе. Но всегда находился партнер-любитель карт или душа-собутыльник, и старое начиналось сызнова.
Наконец Зенонас вернулся на родину и устроился экспедитором в отдел снабжения одного завода.
О рукописи он вспоминал только в плохую погоду, когда ныло плечо, вспоминал с ожесточением и без всякого желания продолжать поиски мифического сокровища. Куда реальнее были бочка олифы, ящик гвоздей или несколько мотков изоляционной ленты.
Постепенно, месяц за месяцем, создалась у Зенонаса и «клиентура» — люди, сбывавшие в деревню «взятые, где плохо лежало», строительные материалы. По всем колхозам шло бурное строительство, и то там, то здесь не хватало чего-то для нового дома.
Как-то распивая «магарыч» у одной из этих «клиенток», Зенонас познакомился с толстым фотографом Клапасом. Вместе начали вспоминать прошлое, старый Вильнюс, который им обоим почему-то казался раем, хотя и ученику фотографа Клапасу, и тем более бродяге Зенонасу там жилось не сладко. Клапас похвастался выгодным заказом: он делает фотокопии старинных книг, принадлежащих давно ушедшему на покой священнику Мо́ркусу, бывшему эконому семинарии. Это сочетание слов «книги и семинария» насторожило Зенонаса. С превеликим трудом он объяснил фотографу, как может выглядеть старинная парижская библия, и попросил, в случае если Клапасу удастся добраться до такой книги, заглянуть — не вложены ли в нее какие-нибудь бумаги. Имя Моркуса было хорошо знакомо Зенонасу. Отец эконом семинарии не брезговал иногда казенным имуществом. Видимо, в войну, в неразберихе и обстановке всеобщего страха после прихода немцев, он мог забрать домой наиболее ценные книги.
Через несколько дней Клапас принес рукопись на латинском языке. Зенонас объяснил, что это — завещание одного из предков его, Зенонаса, редчайшая фамильная реликвия, и он готов дать за такую ценность двадцать рублей.
Но Клапас оказался не таким-то простачком. Он начал набивать цену, торговаться. А когда заметил, что Зенонас очень уж щедр из-за какой-то там «памяти предков», предложил ему прямо сказать правду. Как ни юлил бывший семинарист, ничего не выходило. Клапас стоил на своем. Зенонас решил, что в конце концов ему все равно будет нужен помощник, а кроме того, не стоило выкладывать наличные за рукопись, в которой могло ведь и ничего не оказаться. Так был заключен союз между фотографом и экспедитором.
Но чтение подвигалось туго. Остатки латыни с семинарских времен почти выветрились из головы Зенонаса. А Клапас день ото дня становился подозрительнее. И вот теперь рукопись исчезла!..
Молча, не глядя друг на друга, Клапас и Зенонас прошли несколько улиц и очутились на набережной перед небольшим старым домом. С трех сторон домишко обступили четырехэтажные новые здания с разноцветными балконами, вытянувшиеся вдоль всего квартала. Словно стесняясь этого соседства, домик еще глубже ушел в землю, скособочился, черепица на крыше потрескалась; глиняная труба покосилась; ставни со щеколдами наполовину оторвались.
