— Мы… мы не знали, что вы больны, — забормотал Ромас, чувствуя, что говорит совсем не то, что надо.

Больной нахмурил брови:

— Что же тогда привело вас ко мне?

Ромас набрался храбрости и сделал шаг к кровати:

— Учитель, вы же знаете латинский язык… Вы не раз говорили нам… читали наизусть…

— У вас организован кружок латинского языка? — усмехнулся учитель.

— Нет, мы пришли к вам за помощью. Нам очень нужно…

— Я, старый пень, еще кому-то нужен! — воскликнул учитель. — А не заблуждаешься ли ты, мальчик?!

— Пожалуйста, не говорите так! — вмешалась в разговор Ниёле, едва сдерживая слезы. — Мы к вам… Вы не думайте…

— Очень разумный совет. Благодарю тебя, мудрое дитя… — Он приподнялся на подушках и вдруг быстро спросил Ниёле: — А ты понимаешь, что значит не думать?

Девочка в замешательстве молчала.

— Могу объяснить, — продолжал учитель. — Человек — сумма двух элементов: мысли и дела. С делами я давно покончил, остались только мысли. «Cogito ergo sum», — утверждал древний философ: «Мыслю, следовательно, существую». Стало быть, перестав мыслить, я перестану существовать. Так получается по законам логики…

Честно говоря, ребята не совсем поняли, о чем так горячо рассуждал учитель. Но они всем сердцем сочувствовали старому доброму учителю, от которого они всегда видели только хорошее.

— А впрочем, — помолчав, сказал учитель уже другим тоном, помягче, — вы же пришли сюда не для того, чтобы слушать упражнения в красноречии? Вам нужно прочесть что-то по-латыни, если я вас верно понял?

Ромас придвинулся поближе к больному:

— Нужно прочесть одну старинную рукопись, но мы не знали, что вы больны… Вдруг это может повредить…

— Вздор! — отмахнулся учитель. — Мне уже ничто не повредит. Давайте!

Ромас колебался, но за его спиной послышался дружный и громкий шепот: «Дай, дай…»

Ромас вытащил из-за пазухи бумаги.

— Но это тайна, учитель! Понимаете, тайна. Никто не должен об этом знать. Только мы и вы, больше никто, что бы ни случилось! — серьезно предупредил Ромас.

Лоб больного прорезали две глубокие морщины. Он поглядел на ребят удивленно и, как казалось им, даже обиженно, но понемногу морщины разгладились, и в уголках губ появилась легкая улыбка.

— Разумеется. Тайна есть тайна!

— «Homo in hoc improbo mundo, pleno vanitatis et contemptionis, ludicrus solum hospes est…» — учитель читал и читал, не отрываясь, медленно, чуть торжественно, как бы наслаждаясь великолепием латинских созвучий. А ребята глядели на него во все глаза, ничего не понимая, и, сгорая от желания поскорее узнать, что скрыто за этими чужими словами, глядели так пристально, будто надеялись по его лицу, по движению губ разгадать тайну рукописи.

Но учитель, казалось, забыл о своих слушателях и все читал. И чем дальше, тем проще становилась манера чтения, чувствовалось, что теперь старика увлекает уже не звучность языка, а содержание рукописи. Потом он начал спешить — перелистывал сразу по нескольку страниц, забегал вперед и снова возвращался к прочитанному.

Ребята ждали, не смея задавать вопросы.

— Ого, и про Кульветиса[1] не забыли! — воскликнул учитель с удивлением.

— А кто это такой? — Ромас прикусил язык, но было поздно: вопрос вылетел.

— Ах, да, вы же ничего не понимаете… Так что, будем переводить?

— Да, да-а! — обрадовались ребята. — Если вам не трудно… Если вы не устали…

Учитель, опершись на локоть, немного приподнялся, устроился поудобнее.

— Устал! — учитель усмехнулся. — Я в первый раз за последнее время немного отдохнул. Ну, слушайте: «Последняя воля отца Ха́уста…» Это завещание духовного лица, — объяснил учитель. — А что он за человек, вам самим будет ясно… «Человек в этом презренном мире суеты и соблазна — кратковременный гость, и не дано ему знать, когда пробьет его последний час. Посему я, ничтожный слуга и воин Христа, отец Хауст, милостью господней немало лет проживший в этой юдоли слез, ныне, лежа на смертном одре и ожидая, когда душа расстанется с грешным телом, хочу объявить свою последнюю волю. И пусть послушник[2] Фа́бий слово в слово запишет ее и вручит достопочтенному отцу Себастиа́ну, исполнителю воли моей.

Имущества я никакого не имею и завещать не могу. Разумом я никогда не жаждал богатства, ибо сказано: «Взгляните на птиц небесных: они не сеют, не жнут, не собирают в житницы; и отец ваш небесный питает их». Однако сердцем, да простит господь меня, грешного, к ничтожной мишуре этого суетного мира склонен был. Оставляю церкви нашей немногие драгоценности, ко мне попавшие во время то, когда святая церковь поднялась на борьбу с еретиками[3]. И мы, верные воины Общества Иисуса, благословленные генералом нашего ордена Лойолой[4], защищали веру словом, пером и мечом…»

Учитель остановился и спросил:

— Понятно теперь, кто такой отец Хауст?

— Конечно, — с готовностью ответил Костас, — он иезуит. А иезуитов послал сюда папа римский. Они…

— Ладно, — Симас толкнул приятеля в бок, — без твоих лекций разберемся… Читайте, пожалуйста, дальше.

— «…Я служил господу и в Италии, и в Польше, а затем и в Литве, — читал учитель. — Прибыв в Вильнюс, мы застали крамолу и безбожие, расплодившиеся, как сорняки на ниве. Насаждали их здесь вероотступник Авраам Кульветис, священник Викле́фас, а также вельможи Ра́двилы, Катке́вичи, Вала́вичи и прочие. Этот Кульветис даже школу еретическую основал, где богохульствовал, против святой мессы[5] и постов выступал, а также ратовал за то, чтобы церковные и мирские книги не по-латыни печатались, а на местном литовском языке.

Они открыли свои печатни и стали выпускать отступнические книги, в которых ложно толковали священную веру и церковные обряды отрицали.

Общество Иисуса боролось против еретиков всеми силами. Господи, будь милостив к негодному слуге своему: что ни делал я в той борьбе, все ради тебя было.

В 1565 году гетман Радвила Рыжий отнял у церкви прежде дарованные ей Забельские земли с мельницами, смолокурнями и винокурнями и поручил их управлению еретиков. Отцы ордена, видя, как заблудшие вельможи причиняют церкви урон, решили вернуть их на истинный путь. Его преосвященство епископ Валериа́н ради веры Христовой самолично снизошел до того, что отправился к Радвиле Рыжему и предложил ему помириться с церковью, вернуть отнятые земли, обещая за это его сыну высокий духовный сан и поддержку. Но оный еретик, полный гордыни и тщеславия, начал богохульствовать, поносить церковь и слуг ее. Епископ пригрозил ему отлучением от церкви. Гнусный вероотступник пришел в ярость и сам начал грозить церкви: «До тех пор не успокоюсь, пока все ваши проклятые гнезда не изведу».

Его преосвященство сурово, но спокойно ответствовал: «Не гневи бога, не оскверняй твердыню, на которой зиждется церковь святого апостола Петра».

Тогда еретик вскочил и, тряся рыжей бородой, воскликнул: «Эта твердыня уже крошится, и не только снаружи. Среди вас есть люди, которые долбят ее изнутри. А мы в меру сил своих поможем им».

Долго думали, кого этот безбожник имеет в виду, говоря такие мерзкие слова. Но воинам нашего ордена скоро открылась истина. И мы узнали, что Радвила получил от Петра Ро́йзия, смотрителя школы при костеле Святого Иоанна, написанный на литовском языке еретический катехизис[6], который затем, в 1585 году от рождества Христова, был отпечатан в типографии еретика Ленчидкого.

Радвила приказал лучшим своим писцам переписать и богато иллюстрировать, а затем переплести в дорогую сафьяновую кожу эту еретическую книгу. После того у лучшего виленского золотых дел мастера Кли́монаса был заказан для нее драгоценный оклад с хитрым замком. Он был сделан из золота и серебра, а посередине выгравирован герб Радвилов — щит и три трубы на нем.