— Нет, Зигмас, зачем это, — ответила Ниёле. — Лучше ты будешь угощать меня, когда я попрошу, да?

Они шли через двор, она — легко ступая, поглядывая по сторонам, он — вытянув шею, довольный и гордый. Ниёле помогла Зигмасу принести гравий и принялась вместе с ним посыпать дорожку, но вдруг заметила на другом конце целую группу одноклассников, девочек и мальчиков, возле липы с вырезанным сердцем. Среди них был и Ромас. Ромас что-то объяснял им. И, кажется, он взглянул в ее сторону. Неужели Ромас подумает, что ей, Ниёле, не с кем уж и поговорить, кроме Зигмаса? И она, бросив гравий, побежала к ребятам, предоставив Зигмасу снова удивляться ее странному поведению.

Весь остаток рабочего дня он злился на Ниёле, все ожидал, чтобы она осталась одна: хотел спросить, почему она так непонятно себя ведет. Он злился все больше и больше и собирался… Впрочем, он и сам не знал, что бы он мог сделать Ниёле, которая на другом конце двора, присоединившись к группе девочек, смеялась, тараторила и совсем не глядела в его сторону. Наконец Зигмас принял решение никогда больше не подходить к этой бестолковой девчонке и даже не разговаривать с ней. Но, когда работа была кончена, она сама подбежала к нему на улице.

— Погляди, Зигмас, как красиво цветут липы и как много пчел! Тысячи пчел. Они собирают мед, да, Зигмас? — принялась она болтать.

Зигмас пробурчал сквозь зубы:

— Ага, собирают… собирают.

— Дай конфетку, — попросила Ниёле как ни в чем не бывало.

— Еще чего! — усмехнулся Зигмас.

— Мы же договорились, — упрекнула девочка. — Ты должен сдержать слово.

Зигмас вздохнул (не оттого, конечно, что ему было жаль конфету, а потому, что не мог возразить Ниёле) и открыл свою круглую жестяную баночку.

А потом они пошли по улице, беззаботно болтая и вовсе не торопясь домой.

Золотоволосое лето уже хозяйничало в городе — усеяло цветами скверы, сады, парки. Оно бродило среди старых лип, наполняя их запахом, и, возможно, поэтому и стар и млад теплыми вечерами забывали о кино, театре, голубом экране телевизора, об игрушках, книгах и подольше задерживались на улицах под этими пахучими липами.

В город пришло лето. И солнце, поднявшись рано-рано, весь долгий день катилось по небу, щедро посылая на землю теплые лучи, а когда наступал вечер, не спешило садиться…

В воскресенье задолго до назначенного срока наши друзья и, конечно, Ниёле собрались на треугольном скверике, неподалеку от дома учителя, и ждали. На улицах висели часы, да можно было бы узнать время и у любого прохожего, но коротышка Йонас прихватил с собой будильник и теперь внимательно следил за медленно ползущей большой стрелкой. Когда до четырех осталось всего несколько минут, ребята один за другим прошмыгнули в ворота, спрятались за сарайчиком во дворе и стали приглядываться, какое же из этих окон могло бы принадлежать квартире учителя.

Долго ломать голову им не пришлось, потому что вскоре одно из окон первого этажа заскрипело, стукнуло и начало медленно открываться. Затем в окне появился стул и стал медленно опускаться на веревке.

Старый учитель обо всем подумал. Хотя он жил на первом этаже, внизу был полуподвал, и окно поэтому находилось довольно высоко. Стул пришелся очень кстати.

Какая-нибудь минута, и вся компания уже забралась в комнату.

— Смешно? — спросил учитель. — Гроза нарушителей дисциплины — старик Пуртокас — заставляет школьников лазать в окно! Но теперь жена не пустила бы ко мне самого господа бога. По воскресеньям моя хозяюшка ходит в костел. Я предвидел, что меня попросту запрут, вот и…

Учитель смотрел на ребят ласково, чуть улыбаясь. Его глаза повеселели. Видно было, что он сам доволен своей хитростью.

— А мы подумали, что больше не станете читать, — брякнул Зигмас.

Костас наступил ему на ногу. Ромас ткнул локтем в бок — дескать, молчи, дурак.

Учитель удивленно пожал плечами.

— Ну?! Напрасно. Я этого воскресенья никак не мог дождаться. Я же хорошо вас помню. Только вот тебя что-то забыл, — сказал он, глядя на Йонаса.

— Я в другой школе учился, — ответил мальчик.

— В другой? Вот оно что! А я-то думал, что начинаю забывать своих учеников. А это значило бы — уже не гожусь в учителя. Но не будем тратить времени напрасно, его у нас мало, — заторопился учитель. — Поищите-ка на этой полке, — показал он. — Мой домашний диктатор, чтобы я не переутомил себя чтением, спрятал рукопись между какими-то книгами. Тереза думала, я сплю, а я подглядывал, прикрыв глаза.

Ребята бросились к полке и быстро разыскали рукопись.

— Помните, на чем мы остановились в прошлый раз?

— Да! — воскликнули все хором.

А Костас уточнил:

— Отец Хауст отравил суфрагана.

Учитель развернул рукопись и прочел:

— «В тот же день, как только дошла до нас весть о смерти суфрагана, святые отцы и иезуиты взяли себе всю его библиотеку».

Учитель остановился.

— Нет, пожалуй, не взяли… «confiscabat», стало быть, конфисковали…

Он продолжал: «Оказалось, среди книг библиотеки было много еретических, извращающих учение Христа, клевещущих на церковь и ее слуг, а также мирских.

Отец провинциал[11] повелел эти еретические книги сжечь. Во дворе коллегии[12] перед костелом, при участии отцов и послушников ордена, был разложен костер из поленьев и еще добавлено дегтя. Все встали округ. Отец провинциал взял первую книгу, разорвал ее и бросил в огонь со словами: «Во славу святой церкви, да сгинет в жарком пламени книга еретиков, а сами они и учение их пусть рассеются, как этот дым рассеивается в воздухе, аминь!»

За ним по очереди брали книги отцы магистры, отцы диспуторы[13], послушники и, обходя вокруг костра с песнопениями, бросали их в огонь.

Среди этих книг не было катехизиса, переплетенного в сафьяновую кожу, золотом и жемчугом украшенного. Он был обещан мне, но отец Прото́рий, хранитель сокровищ, не спешил отдать. А когда, спустя некоторое время, я напомнил ему об этом, отец Проторий сказал, что драгоценность эта действительно мне принадлежит, однако по пути от библиотеки суфрагана к месту сожжения она исчезла, и никто не знает куда.

Прости, о господи, ничтожному слуге твоему алчность к мишуре земной, но, когда отец Проторий — хранитель сокровищ — был в отъезде, взял я свечу, кирку и потайным ходом из костела Святого Иоанна спустился в подземелье. Пройдя под костельной стеной по узкому, с низкими сводами лазу, я уперся в глухую стену. Казалось, дальше хода нет. Однако с того места подземелье разветвлялось на три прохода: восточный вел через улицу в сторону кафедрального собора, замка и костела Святого Николая. В этом проходе были усыпальницы знатных людей — вельмож, магнатов, сенаторов, рыцарей. Западное ответвление соединялось с подземельем костела доминиканцев[14], но проход и большая часть подвалов также были заставлены гробами. Только в двух подвалах были живые люди. Там сидели враги ордена, а также преступившие закон отцы иезуиты. Самым запутанным, со множеством тупиков-подвалов, было южное подземелье.

Пройдя по нему, я нашел тайный колодезь и спустился в него. Здесь от лаза отходило множество подвалов с железными, вделанными в стены сундуками, в которых хранились сокровища ордена. О, дьявольский соблазн! В эти подвалы запрещено было входить, но я вошел.

Железные сундуки-лари были с толстыми стенками и заперты, каждый на два замка, но мои грешные очи сквозь эти железные стены с запорами видели золотые дароносицы[15] и кубки, медальоны тончайшей работы, украшения, бриллиантовые и жемчужные ожерелья, которые, словно месяц, распространяли вокруг белое сияние.