— Вы не только оказали мне честь, вы сегодня просто спасли меня от смерти! Если ни один из гостей не откликнулся на приглашение — значит, общество подписало тебе смертный приговор. Я уже чувствовал себя на краю пропасти! Чтобы отблагодарить вас, мне придется устроить не один ужин.
Заказанных Фаном блюд хватило бы на шестерых. Тан поинтересовалась, кто еще приглашен — ведь вдвоем столько не одолеть. Или Фан решил испробовать ее на горячих блюдах после того, как она отказалась от сладостей?
— Я полагаю, что вы не из жеманниц, которые на званых обедах сжимают губы до размеров горлышка аптечного пузырька. Просто я впервые в этом ресторане, не знаю, что здесь лучше готовят, вот и заказал побольше, чтобы можно было выбирать и не рисковать остаться голодным.
— Это же получится не ужин, а сцена под названием «Шэньнун пробует сто трав»[63]. Зачем такие расходы? Или все мужчины любят шикануть перед малознакомыми женщинами?
— Не перед всеми.
— Только перед дурочками?
— Я отказываюсь вас понимать.
— Умная женщина не станет относиться к мужчине лучше только из-за того, что он истратил на нее кучу денег. Но успокойтесь, все женщины глупы как раз настолько, насколько это желательно мужчинам.
Хунцзянь не мог решить, прямодушна Тан или коварна, как предупреждала его Су; во всяком случае, говорит эта девочка умно. В перерыве между блюдами он попросил ее написать на последней, чистой странице тома сунских стихов свой адрес. (Он не имел привычки носить с собой записную книжку.) Увидев, что она пишет номер телефона, он заявил:
— Нет, я не стану вам звонить. Терпеть не могу разговаривать с друзьями по телефону. Уж лучше написать письмо.
— Что ж, разделяю ваше мнение. Друзья должны чаще видеться. По телефону говоришь, а лица собеседника не видишь, сказанные им слова нельзя перечитать, как если бы они были написаны. Телефон заменяет ленивому свидание с другом, скупому — письмо. И потом, вы, конечно, замечали, по телефону голос часто становится неузнаваемым, неприятным.
— Верно! Вы знаете, в доме Чжоу, где я живу, телефон стоит прямо у дверей моей комнаты и трезвонит в самое неудобное время — то в полночь, то ранним утром. Хорошо, что телевидение еще не нашло широкого применения, а то электрический глаз следил бы за тобой и в ванной и в постели. Да, чем шире распространяется грамотность, тем реже люди пишут письма. Если речь идет не о бизнесе, предпочитают звякнуть по телефону. Я думаю, это оттого, что в письме легче обнаружить свою необразованность, несоответствие занимаемому положению. Впрочем, телефон тоже приносит пользу — он избавляет от встреч с неприятными людьми и от малограмотных писем.
Фан много и возбужденно говорил, угощал Тан Сяофу, но сам ел мало. Они уже покончили с фруктами, а на часах было только девять. Девушка собралась уходить, он не посмел удерживать ее и велел официанту вызвать такси. На прощание он спросил, собирается ли она завтра навестить Су. Тан ответила утвердительно, но добавила, что не верит в болезнь кузины.
— А о нашем ужине мы ей скажем?
— Почему бы нет? Впрочем, я ведь рассердилась и сказала ей, что никуда не пойду. Так что решайте сами. Вы ведь пойдете сразу после работы, а я попозже.
— Как вы посмотрите, если я послезавтра нанесу вам визит?
— Буду очень рада. Только имейте в виду, что мы живем скромно, не то что кузина с ее особняком и садом.
Фан процитировал начало «Надписи на скромном кабинете» Лю Мэндэ[64], причем в строке, где говорится о посетителях кабинета, заменил слова «хун жу» (крупные ученые) на «Хунцзянь». Довольный своей находчивостью, Фан рассмеялся и спросил, увидит ли он отца девушки.
— Разве что у вас есть к нему дело, да и то он обычно возвращается со службы очень поздно. Вообще папа и мама полностью доверяют нам, дочерям, и позволяют самим выбирать себе друзей.
Пришло такси, Фан проводил девушку. Возвращаясь в коляске рикши домой, он думал о том, как удачно прошел вечер, но вдруг ему вспомнилась последняя фраза Тан о друзьях. На душе стало кисло, сразу померещилась целая толпа парней, окружающих ее. А Сяофу родители встретили шутками: «Светская львица пожаловала!» Когда она переодевалась, прислуга сообщила, что звонит Су. Она пошла было к телефону, но передумала и велела ответить, что барышня нездорова и рано легла в постель. «Кузина наверняка решила проверить, дома ли я, — сердито подумала Тан. — Это уж слишком! Какие она имеет права на Хунцзяня? Чем больше будет совать нос в мои дела, тем лучше я буду к нему относиться. Конечно, я в него не влюблюсь, любовь — сложное и великое чувство; если бы влюбиться было так легко, я перестала бы верить себе и уважать себя».
На следующий день Фан явился в дом Су с цветами и фруктами и с порога закричал, не давая ей захватить инициативу:
— Все-таки что вчера стряслось? Ты больна, она больна — целая эпидемия! Или испугались, что я отравлю вас ужином? Что ж, не пришли — дело ваше, я и один поужинал. А впредь буду осторожен с такими ломаками.
— Мне действительно нездоровилось, — извиняющимся тоном произнесла Су. — К концу дня почувствовала себя лучше, но звонить тебе не решилась — вдруг ты подумаешь, что я нарочно тебя разыгрываю. А Сяофу я вовсе не отговаривала. Хочешь, позвоню, чтобы она пришла сюда? Коль скоро все пострадали из-за меня, в следующий раз приглашаю я.
Она позвонила кузине, пригласила ее, затем на мгновение уткнулась лицом в принесенный Фаном букет и велела слуге отнести его в спальню.
— Фан, ты в Англии не встречался с Цао Юаньланом? — Фан покачал головой. — Он поэт новой школы, занимался в Кембридже современной литературой и только что вернулся в Китай. Это старый друг нашего дома; вчера он забегал и обещал прийти сегодня.
— Вот оно что! Беседы о поэзии помешали тебе пойти в ресторан. А мы люди вульгарные, недостойные твоего общества. Господин Цао окончил знаменитый Кембриджский университет, где уж нам с ним равняться! В диссертации, которую ты посвятила восемнадцати современным поэтам, о нем вроде бы не говорится; может быть, вставишь его во второе издание?
Су не то всерьез, не то в шутку ткнула в него пальцем:
— Любишь ты ревновать безо всякого повода.
Выражение лица Су и скрытый смысл ее слов встревожили Фана; он пожалел, что слишком натурально изобразил гнев. Вскоре пришла Тан. Су обрушилась на нее:
— Какая гордая! Я с вечера справлялась о ее здоровье, так она даже не поблагодарила. И что же? Наутро я снова звоню, зову в гости. А вот господин Фан тобой интересуется.
— Какая уж тут гордость! Я подчиняюсь распоряжениям, зовут — иду. Вот если тебя зовут, а ты не идешь — тогда другое дело!
Опасаясь, как бы кузина не рассказала про ее вчерашние звонки, Су обняла девушку за талию и погладила:
— Ты совсем еще ребенок! С тобой шутят, а ты всерьез.
Она очистила принесенный Фаном апельсин и разделила его с кузиной. Привратник объявил: «Господин Цао!» — и впустил в зал круглолицего человека. Фан даже вздрогнул — вошедший показался ему похожим на внезапно подросшего сына его прошлогодней попутчицы госпожи Сунь. Поэтам вроде бы не пристало иметь такую упитанную физиономию. Но тут он вспомнил, что знаменитый танский поэт Цзя Дао тоже был круглолицым толстячком, хотя всю жизнь его преследовали невзгоды. После взаимных приветствий Цао церемонно передал Су роскошный, в футляре из красного дерева, альбом работы мастерской «Жунбаочжай»[65] и попросил ее высказать свое суждение. Су полистала альбом и сказала:
— Если вы позволите, я познакомлюсь с ним на досуге и верну на следующей неделе. Фан, ты не знаком с новым творением господина Цао?
Какими же должны быть стихи, чтобы помещать их в такую дорогую оправу, подумал Фан. Он почтительно взял в руки альбом, раскрыл его — страницы были исписаны от руки строгим каллиграфическим почерком. Название первого стихотворения, сонета, состояло из четырех почти одинаково звучащих иероглифов. Согласно авторскому примечанию, их следовало понимать как «Mélange adultère»[66]. Сам сонет начинался так:
