Русская литература и русское сознание начались со сплина Онегина. Он герой отрицательный, но в смысловом пространстве русской классики, основания которого заложил Пушкин своим романом, он герой положительный: отрицательное есть положительное, а положительное — отрицательное. Татьяна в абсолютно том же положении, оба они — вовне. Но движение внутри сплина — движение по кругу, поэтому в подлинном одиночестве герои сплина никогда не остаются. Это не может быть по-другому, потому что сплин — это распадение с самим собой, это всегда жизнь с другим, всегда отталкивание от и стремление к, это одиночество вдвоем и общение в одиночестве. Герои сплина всегда одиноки, но на дне их одиночества всегда обнаруживается направленность на другого: они носят другого в самих себе.
Татьяна не могла не полюбить Онегина. Он тоже “один”, его тоже “никто не понимает”, он ей сродни, в нем она почувствовала своего. В ней родилась безумная надежда на понимание без (огрубляющего) объединения, в нем она захотела обрести самое себя.
Онегин, получив письмо Татьяны, не мог не поступить так, как он поступил. Его действия симметричны и дополнительны по отношению к действиям Татьяны; когда она приблизилась в надежде обрести себя, он должен был оттолкнуться в страхе себя потерять. Отказывая Татьяне, он действовал в полном соответствии с логикой своего существа и постольку в соответствии с логикой ее существа: он говорил “да”, говоря “нет”, он объединялся с ней через отталкивание, он уподобил себя ей именно в тот момент, когда говорил “нет”, его отказ и уход от нее был высшим выражением тождества с ней и воли к единению.
То же самое нужно сказать о Татьяне. Ее письмо не направлено на достижение, в нем отказ и уход: не могла она не понимать или не чувствовать, что из этого ничего не выйдет, ее вел и направлял инстинкт страдания, она шла по извечно своему пути — пути бегства от себя самой по направлению к себе самой, по вечно круговому пути, по которому ходить нельзя и без которого ей существовать невозможно.
Причина любви Онегина та же, что и в случае с Татьяной. Татьяна не могла не знать, что ответа не дождется, когда писала свое письмо, Онегин не мог не понимать, что дело его безнадежно, когда писал свое. В романе принципиально отсутствуют какие-либо мотивировки любви главных героев. “Пришла пора, она влюбилась”. “Любви все возрасты покорны”. То есть влюбились, и все. Единственное возможное объяснение их любви заключается в безнадежности этой любви. Они могут действовать только безо всякой надежды на успех. Никакого жизненного успеха, никакого достижения эти образы как элементы романного целого не могут выдержать: Татьяна отвергла любовь Онегина, потому что иначе получилось бы что-то ощутимое. Татьяна перестала бы быть Татьяной, Онегин перестал бы быть Онегиным, автор “Онегина” перестал бы быть автором “Онегина”, все рассеялось бы как дым. Потому что “романный” элемент романа — видимость, его главные герои — по сути антигерои, на них нельзя строить роман, на них можно построить только антироман .
Татьяна знала, говорит Достоевский (в речи о Пушкине), что как только она уступит Онегину, он ее тотчас же разлюбит. (Что касается таких прозрений, Достоевскому можно верить, он был мастером таких извивов, на этом себе “карьеру сделал”.) Почему Татьяна знала, что Онегин ее разлюбит? Только потому, что она сама была такова, она могла любить только в том случае, если ее любовь приносит страдание, если она безответна. Из этого вытекает, что отказала она Онегину потому, что не любила его. Она добилась своего — оставила за собой последнее слово и право на страдание. Она была “одна”, она осталась “одна”, она только и может существовать “одна”. Любовь Татьяны (как и любовь Онегина) есть ненависть, ненависть есть любовь.
Вот тайна “Онегина” (и всей русской классики): в нем все на любви, но нет никакой любви . А вот еще более глубокая тайна “Онегина” (и всей русской классики): в нем действуют двое, но нет двоих, есть только один (одна) — один человек, субъект Ничто, существующий лишь постольку, поскольку он не существует. Главные герои наделены разными полами и массой всяких других эмпирических атрибутов, но являются они по сути одним и тем же . Они смотрятся один в другого, как в зеркало, каждый видит в другом себя, их тянет друг к другу, потому что они — одно, но слиться они не могут — по той же причине: потому что они одно и нечему тут сливаться. Как не может человек слиться со своим отражением в зеркале, несмотря на то что он и отражение — одно, как не может человек слиться с самим собой, так не могут сойтись и Татьяна с Онегиным, потому что они — одно. Самой верной и точной моделью структуры образов “Евгения Онегина” может служить муха, без конца бьющаяся в зеркало о свое собственное отражение.
Средостение между Онегиным и Татьяной неудержимо падает. Не может быть двух ничто, не может быть никакого количества и никакого счета там, где мы вместе с главными героями романа находимся, — нет никаких различий в пустоте. Если принцип тождества неразличимых где-нибудь верен, то в первую очередь здесь. Но ничто нельзя мыслить по схеме бытия, оно всегда распадается внутри себя, и поэтому средостение между Онегиным и Татьяной, неудержимо падая, столь же неудержимо воздвигается. Поскольку сплин — это отталкивание от себя, между его героями-носителями всегда будет пропасть, они будут всегда связаны друг с другом, но связью чисто отрицательной. Когда один будет стремиться к другому, видя в нем самого себя, другой будет убегать от первого, видя в нем своего другого, чужака. И это не может быть по-другому: это единственно мыслимое содержание сплина, единственно мыслимое содержание жизни его героев.
Основа отношений главных героев заключаются в том, что они не видят и не признают друг друга в качестве самих себя, не-других . Когда Татьяна делает шаг к Онегину, он воспринимает это как простую влюбленность наивной сельской девочки, то есть истолковывает ее поступок по шаблону, по чисто механической модели: она для него — одна из массы подобных, чужая, другая (мертвая душа). Когда же у Онегина открываются глаза, когда он распознает в Татьяне ее самое, ее абсолютную ненаивность, ненепосредственность, и делает свой шаг по направлению к ней, она платит ему той же монетой. Она, в свою очередь, видит в нем другого, чужого, интерпретирует его поведение по модели чисто предметной, объективирующей и отчуждающей, она видит в нем мертвую душу.
Нет любви — в этом весь секрет. А любви нет потому, что нет ни мужчины, ни женщины, вообще — нет людей, нет общества. Есть сплин — в сплине пребывает Онегин, в сплине пребывает Татьяна — в сплине пребывают и Ленский с Ольгой, только в них представлена предметная сторона сплина, они не ведают стороны субъектной.
В той системе значений, которая господствует в русской классике и основу которой заложил именно “Евгений Онегин”, Онегин и Татьяна являются лишними людьми. Они лишние, и мы их не видим . Нам не дана их внешность, мы не воспринимаем их телесности и воплощенности. Как выглядит Онегин, мы не знаем, он просто скучает, как выглядит Татьяна, мы тоже не знаем. Она — тихая, молчаливая, бледная, ночная, она в стороне, она не участвует и т. д. Все характеристики — чисто романтические, душевно-духовные, никак не телесные. А вот Ольга и Ленский даны как раз в аспекте телесности. Мы их можем видеть, их любовь — обычная, душевно-плотская, Ленский видит и плечи Ольги, и грудь, его влечет “тайна брачныя постели”, “Гимена хлопоты” его не страшат, он, напротив, к ним стремится. “И детям прочили венцы друзья-соседи, их отцы”, Ларина “очень милая старушка”, воспринимает их отношения как нечто безусловно само собой разумеющееся, почти как явление природы. Ленский и Ольга прочно стоят на земле, укоренены в традиции, органично вписаны в природный, семейный, общественный ландшафт. Даже немецкая ученость и стихотворство Ленского не могут изменить того обстоятельства, что он исчерпывается телесностью, предметностью, он, так сказать, не обладает стойкостью к объективирующему воздействию. Суть его исчерпывается объектностью, другостью: он является другим, но не для самого себя (как Онегин), а для других. Ленский — другой для других, и в идейном пространстве романа он обречен на смерть, потому что тот, кто внутри себя не отличается от вещи, легко может быть переведен из одного состояния материи в другое. Его жизнь мало отличается от смерти, и с потерей жизни он не много потерял. Он предсказуем, его сущность исчерпывается математизмом механической системы. Его подергали за ниточку, он отреагировал точно так, как и можно было от него ожидать, и сам сунул голову в петлю. Его смерть только лишь символична, в ней он обрел единство своей сущности и своего существования. Он принципиально заменим, свадьба Ольги состоялась и без него, и это правильно, потому что их отношения опосредованы бытием и материей. Ленский и Ольга в романе исчезают, они — исчезающий момент, их исчезновение есть исполнение их назначения в системе образов романа. Они ничего не значат сами по себе, они относительны, понятны только в отношении, причем в отношении, конечно же, к главным героям романа, к Онегину и Татьяне. Их бытие — чисто функциональное, они — носители непосредственности, которую должны “снять” главные герои, прежде всего, конечно, Онегин. Он будит сознание в Ленском, разрушает его идиллию, и, по сути, не он его убивает, а тот убивает сам себя, не вынеся бремени сознания, не умея с ним обращаться, спотыкаясь под его тяжестью, сделав неверный шаг. Но гибель Ленского очень значима в смысловой системе романа: потрясенный в своих основах мир, возникающий как следствие сплина, подорван в себе и неизбежно должен обрушиваться в отдельных звеньях.
