да неужели чужой он и в самом деле

так не бывает твердила и вправду теперь свой угол

пятый как водится но мы довольны вполне друг другом

если ты встретишь меня в магазине, в метро, в аптеке

знай — мне вполне комфортно в условиях ипотеки

*    *

 *

Очень холодная вещь, оставляющая ожог.

Знаю — всего лишь разница температур.

Но как же хочется трогать, плакать, выпендриваться, мой бог,

а он уже дико устал от таких истеричных дур.

И я буду писать в соответствии с правилами орфографии,

требованиями этикета и т. п.

Только на всем подряд, от эпиграммы до эпитафии,

будет стоять невидимый, неуместный значок “тебе”.

*    *

 *

О себе говорить — как пытаться понять Творца,

отчего и зачем, почему не вот так, а эдак.

Одновременно в роли ответчика и истца

промежуточный кто-то в цепочке “потомок—предок”…

Чтоб на мне сфокусировать —

лучше к заре времен,

где такой же нескладный, но, в сущности, добрый малый

озадачен собою, судьбою не умудрен,

знать не знает, что жизнь не сложилась и все пропало

у меня…

У него же прекрасные табуны,

золотая юрта и степь без конца и края,

у него луноликая дочка и три жены,

я совсем не в них…

на кубызе я не играю…

Я лелею и холю чужую-чужую речь,

мной за то недоволен родной мой народ татарский

и скорее готов на молчанье меня обречь,

но у нас же общий характер — степной, бунтарский.

Я затем теперь отверзаю свои уста,

нелюбимый ребенок, умеющий меньше прочих,

что порою простая правда не так проста,

а имеющий уши не слышит, когда не хочет.

Разве мудрость бывает надменною или злой?

Разве все мы не дети Адама, чуть лучше, хуже?

Я стою на границе. Я — голос. Я — ваш связной.

Между миром и миром стою. Я всегда снаружи.

Пусть во мне говорят и эпохи, и языки

и народы сближаются, чувствуя тяготенье,

все мы люди, и все мы пьем из одной реки,

лишь пока мы вместе, мы избежим забвенья.

Ремизов Виктор Владимирович родился в 1958 году в Саратове. Окончил филологический факультет МГУ. Живет в Москве. Печатается впервые.

Пол-лося

Данилов проводил городских охотников. Сидел на базе за длинным столом с остатками закуски, грязными тарелками и рюмками и считал деньги. Получилось хорошо. Охотники сбраконьерили, завалили лося сверх лицензии и, задабривая охотоведа, отсыпали щедро. И еще в придачу половину этого лося оставили. Данилов сидел довольный и лениво раздумывал, что с этим “левым” лосем делать, но решение уже было, конечно. О браконьерстве, кроме Сашки, никто и не знал, а мясо можно будет отвезти завтра в ресторан. Он прислушался — Сашка уже разрубил и, видно, ушел — не слышно было его во дворе.

Данилов сложил деньги и засунул в прореху за подкладку ушанки — раньше, когда только начинались эти коммерческие охоты, он серьезно побаивался, вот и осталась привычка, но тогда и денег было немного, а теперь с трудом лезут. Он мысленно доложил их в свою кубышку и подумал, что надо бы уже купить лес на новую базу.

Хороший был человек-то, Данилов. Добрый, в общем. В работе умелый, в компании — и веселый, и рассказчик не последний, когда в настроении, конечно. И в лесу все как свои пять пальцев знал. Хороший был охотовед. Не зря Николаич, помирая, его на свое место поставил. Все, кто в районе к охоте отношение имел, уважали его. Может, за что и недолюбливали, но уважали.

Новую базу — не такую, как эта казенная развалюха, а свою собственную, красивую, на берегу озера — он задумал строить два года назад, но все не начинал. В их райцентре работы толком не было, и завистников на его “бизнес” было немало. Все, что хочешь, могло быть, и налоговая могла заинтересоваться, и, главное, перед людьми почему-то было неудобно.

В кухне Наталья мыла посуду — тарелками гремела в тазу. Эта своего не упустит, — не без раздражения подумал Данилов, не любил он ее, грешным делом, — специально осталась, чаевые с городских собрать. “Блинков-то, блинков-то в дорогу возьмите!” — передразнил про себя. Он нанимал ее, когда приезжали охотники или рыбаки, готовила она так себе, даже, наверно, и плохо, но и денег много не просила.

В дверь тихонько постучали. Данилов глянул на стол, не осталось ли где бумажек с расчетами.

— Василий Андреич… — Наталья вежливо приоткрыла дверь и заглянула в горницу некрасивым, дряблым уже лицом с большой бородавкой на щеке. Глаза скосила в угол куда-то выше него. — Денежку-то не заплотите?

Данилов застыл на секунду, потом наморщил лоб, как будто она отвлекла его от каких-то серьезных мыслей, и отвернулся в темное окно. Наталья отлично знала, что мужики только что рассчитались, но денег за подкладкой лежало слишком много, чтобы она их видела. Можно было достать кошелек и заплатить, но, это уже Данилов хорошо знал, просила она сильно меньше, чем у нее сейчас лежало в кармане фартука.

— Деткам успею че-нить купить в ночном… — пропела она как бы извиняясь, но и с явным нахальством, будто бы намекая на эти его деньги в шапке. И детей даже приплела…

— Вот… что ты всегда лезешь? Знаешь же, рассчитаюсь за лицензии, с егерями, ну и с тобой.

— А мяска-то не дадите?

— Какого мяска еще? — Данилов понимал, что выглядит совсем глупо, но уже завелся и уступать наглой поварихе, которая не в первый раз лезла на его территорию, не собирался.

— Так оставили же пол-лося, дали бы на суп…

— С этим лосем еще разбираться придется. — Он решительно встал из-за стола, надевая шапку. Хотел прибавить про браконьерство, но промолчал.

Наталья, прикрывая дверь, сделала такое “понимающее” лицо, что Данилов со злостью стиснул зубы. Уволю, подумал, тут же бессильно сознавая, что не уволит. За ее копейки вряд ли кто бы согласился работать. Может, бабы и согласились бы, да мужики, даже безработные, не пустили бы. Гордые. На одной картошке сидят, а в егеря к нему не идут.

Данилов стоял у темного окна. “Ты когда, Васька, такой жабой стал?” — это Славка Корноухов сказал в прошлом году на его пятидесятилетии. Пьяный был, конечно, и вроде как по-доброму, облапив за плечи, сказал, а у Данилова эти слова из головы не шли. Дружки ведь всю жизнь были, десять лет за одной партой сидели, а появилось у Данилова маленько деньжат — и все. Жабой! Сам ты, бляха, жабой!

Данилов бросил шапку в угол, снова сел за стол и налил себе водки. Всегда, после таких вот расчетов, с пачкой в кармане он чувствовал себя хорошо. Любил просто посидеть один. Расслабиться. Водки выпить. Это были хоть и левые, но честно заработанные, в конце концов, деньги. И вот Наталья эта… испортила все настроение. И главное — про детей — трое же. И без мужа. Это значит, я должен пожалеть. А это ж работа! Тебе и так полный карман натолкали!

Данилов расстроенно осматривал руки с плохо отмытой лосиной кровью. Ковырнул под ногтем. Вот и строй тут новую базу. Что хочешь могут сделать. Даже и спалить могут, суки. Он не в первый раз уже представлял себе, как он бегает с ведрами, а свеженький красивый сруб пылает, не спасти, и его начинало колотить от ненависти к какому-то не очень понятному, но очень реальному врагу. А кто мешает-то — работайте! Сейчас-то чего не работать? Базу построю, найму, буду платить хорошо. И Славка пойдет, куда денется. А сейчас не могу.