— А почему все сорвалось? — перебила Фаина.
— Нет, она не дурнушка, даже очень привлекательна, образована и умна. Но нас не потянуло друг к другу. Разные мы с нею оказались. А главное, у обоих сердце уже занято. Она о своем парне тарахтела, я о тебе думал и тоже с нею поделился. Поняли, что вместе не сможем. Так и расстались в ничью. Старики наши, понятное дело, расстроились. Другой результат ждали. Когда им объявили, что ничего не получится, они челюсти пороняли. Мол, почему? Из вас идеальная пара получилась бы, мы оба на рога и ни в какую! Не хотим, не ломайте наши судьбы и жизни, не делайте несчастными обоих. Ее отец отступил, а мой еще долго не сдавался. Назвал придурком, медузой безмозглой, еще какими-то мерзостями, грозил вовсе отказаться от меня, мать ругал за то, что вырастила балбеса! Ну, что делать? Уж, какой есть, другим уже не стану. Лишь бы ты не отказалась от меня,— притянул к себе Фаину.
— Ты хоть изредка вспоминала, скучала обо мне? — спросил шепотом.
— Было такое,— призналась еле слышно.
— Спасибо, любимая моя! Какою долгой была разлука! Каждый день казался вечностью. Я очень старался уехать поскорее. Надоело все. Да и с отцом часто ссорились, спорили. Он только себя считает правым во всем, мнение других не интересует. Все должны жить по его воле. Вот и спросил отца, как он на матери женился, по любви или из выгоды, по чьему-то желанию? Ох, как возмутился, поверишь, даже за ремень взялся, хотел проучить как пацана, за дерзость! Забыл, сколько мне лет. Ну, вырвал я у него ремень из рук, усадил на диван, заставил себя выслушать первый раз в жизни. Трудно далось. Все срывался, подскакивал, а потом угомонился и сказал:
— Раз так, катись ко всем чертям!
— Я и поспешил, пока он не передумал и не стал снова тормозить. Схватил сумку и бегом на вокзал. Даже путем со стариками не простился. Они опомниться не успели, как я уже в пути был. Поезд пошел и я успокоился. Оторвался от всех. Но если бы знал, зачем меня зовут, не поехал бы ни за что!
— Яшка, ты все еще в Калининграде! Но ведь уже уехал. Успокойся, переведи дух. Считай, что побывал в коротком отпуске, получил новые впечатления, повидался с родителями, познакомился с потенциальной невестой.
— Зачем она мне нужна?
— Яш, в твоей коллекции случались и похуже! Чего злишься? Она не виновата. Будь это год назад, ты не отказался бы от нее.
— Не знаю, на время, может, и заклеил бы! Чем черт не шутит? Но жениться не решился бы!
— Почему? — удивилась Фаина.
— Она слишком закомплексована. Живет в своем узком мирке и мыслит определенными, вбитыми когда-то
н голову правилами. Своих мыслей нет, все заимствованы.
— Ты о чем?
— Ну, заснул на концерте симфонической музыки, что поделаешь, не люблю ее, не смогу отличить произведения Моцарта от Шуберта, Бетховена от Чайковского, ну и что с того? Не нужны, не годятся они в моей жизни! Стоит за такое стыдить и ругать? А сколько упреков я от нее выслушал! Или потащили нас в картинную галерею. Она смотрит и восторгается, а меня воротит. Ни одной приличной работы не увидел. На портретах такие рожи, что матом крыть охота. Косорылые, синюшные, морщинистые, все в бородавках, а сколько чванства, словно у царей. Или баб нарисовали, смех один. Лежит толще коровы, задницу вываркой не прикрыть, груди, каждая больше головы. На нее на одетую не всякий глянул бы, а тут подраздели дуру. Зато ее известный художник рисовал! Нашел, кого отловить, отморозок! Я на ночь таких матрешек не снимал. Ходил и плевался, глядя на них. А она, эта дурочка, идет рядом и замечание делает, чтоб не ругался, смотрел бы на картины молча. Да еще поучает, мол, не могут все работы быть плохими. Это же копии известнейших художников, самого Рембрандта! А мне какое дело до него! Не понравилось! Пусть хоть весь мир восторгается, меня не колышет! Даже наши городские путаны, те, что из престарелых, какие белым днем не появляются на панели, и то много лучше. Им еще есть, что показать клиенту и чем порадовать! А те, какие на полотнах, только заиками мужиков оставят! Чего на них глазеть? А эта шумная восторгается:
— Ах, какие изящные линии тела! Какой свет и фон!
— Я окосел, слушая ее бред! Так и не понял, у кого из нас крыша поехала! Или привели меня в океанариум! Как упирался, отказывался, так затащили, на всяких рыб посмотреть, будто не видел их никогда! Да я рыбу признаю только на тарелке, в любом виде! А тут живые! Ну, и к чему сдались? У одних зубы больше, чем у меня, они, если руку опустить к ним, за пару минут до костей обглодают, у другой хвост длиннее троса, к ней не подходи, у нее в хвосте целая электростанция! Или эти - акулы, глаза бы их не видели! Пасти шире кадушки. Туда не только человек, целый бульдозер провалится. А эти морские ежи, всякие змеи, осьминоги и кальмары, их тьма! Я их в кабаке, случалось, заказывал. В сыром виде кому нужны? Я и вышел, на дельфинов смотрел. Остальное, все фуфло! А эта снова восторгаете до визга:
— Яша! Посмотри сколько зубов у акулы! Какая она грациозная!
— Ну, иди и поздоровайся с нею за лапу! Она с тобой долго базарить не станет,— сказал ей.
— Как зовут эту девушку?
Яков умолк, долго пытался вспомнить:
— Прости, Фаина, наглухо забыл, вышибло из памяти. Да и зачем помнить ненужное?
— Это совсем на тебя непохоже! — рассмеялась Фаина.
— К чему ненужным голову засорять?
— Ты же говорил, что она умная!
— И не отрицаю. Она много знает, во многом разбирается. Но в ее голове слишком много лишнего хлама. Потому, для своих мыслей и выводов места не осталось. Даже в душе полный разброд. Если бы ни я, так и не решилась бы сказать отцу о своем парне. Тут пришлось ей помочь. И все благополучно обошлось. Ее отец знал того человека. По-моему, между ними все наладится.
— Ты обо мне говорил отцу?
— Конечно! И матери рассказал,— умолк Яков. И осторожно, подбирая каждое слово, сказал:
— Теперь они думают.
— О чем? — спросила Фаина.
— Им есть над чем подумать. Но время не ждет. Думаю, они свое слово скоро скажут.
— Отец еще не собирается на пенсию?
— Говорит, что в конце этого года спишется на берег. Пора. Сердце сдавать стало. Жаловаться начал. А значит, пришло его время проститься с морем, пока оно не взяло отца к себе насовсем.
— И тогда ты вернешься в Калининград насовсем?
— Не знаю, не уверен. У нас смешная семья. Мы любим друг друга. Но ужиться все вместе никак не можем. Все слишком разные. Под одной крышей неделя вечностью показалась всем. И только мать самый терпеливый человек, все просит меня звонить почаще и хоть когда-нибудь приехать к ней на весь отпуск. Правду сказать, сама не верит, что такое когда-нибудь случится,— усмехнулся парень.
— Почему?
— Я не люблю Калининград.
— За что?
— Там для меня чужбина. Сразу вспоминается детство и все, что с ним связано. Бесконечное ожидание отца, одиночество и тоска. У меня там даже друзей не было. Может потому, и через годы, не хочу туда приезжать. Мне этот город напоминает избу, в какой из каждого угла дуют сквозняки и вымораживают душу.
— Это грустно. А знаешь, я в деревне родилась. В бабушкиной деревне. Маму не успели в больницу отвезти. Все машины и тракторы, каждая кляча на полях работали. И мои родители, не только до последнего дня, до решающего часа вкалывали как ломовые, не разгибая спин. А тут у матери заболел живот, да так, что в глазах потемнело. Ну, что делать? Бабы, дело ясное, чуть живот заболел, сразу в лопухи. И моя не лучше других. Отцу ни слова. Роды первые, знаний не шиша. Как поднатужилась изо всех сил, я и полезла на свет. Наверно, слишком любопытной была, поспешила родиться. А мать, как закричала со страху. Ну, тут бабы сбежались, средь них и пожилые и старые. Глянули на мамку, поняли, в чем дело, прогнали лишнее бабье, чтоб не глазели с дуру, поснимали с себя платки, приняли на свет и, перевязав пуповину, обмотали, запеленали и отдали матери. Домой отправили в телеге. Отец к. нем правил и все на меня оглядывался, как я себя чувствую? Он очень хотел дочку, а мать сына ждала. Это было единственное в их жизни разногласие. Они никогда не спорили и не ссорились. Я за все годы не слышала от них ни одного грубого слова. Они и теперь как в юности любят друг друга. А уж чего только не выпале на их долю! То наводнение, то от лесного пожара избе сгорела. Построили новый дом. Две зимы в дядькиной баньке жили, потом у бабки. Там очень тесно было. Я помню, как каждый день бегала к дому посмотреть, как он растет. Успокоилась, когда крышу сделали. Я первой заскочила и больше не пошла к бабке жить. Надоело. Там кошке с собакой вольготнее, чем мне жилось. У теленка в избе было больше места. Меня только с лежанки не теснили, а еще с чердака. Там я каждого паука в морду знала. Ну, а в своем новом доме совсем вольно стало. Две большие комнаты, громадная кухня, прихожая, коридор и кладовая, сарай и крыльцо, свой двор и огород, а перед домом палисадник. Было где размахнуться. Не то, что у бабки, на всех про всех одна комната. А нас только ее внуков шестеро. Да четверо взрослых. Кошка и та боком ходила, чтоб ей ненароком что-нибудь не отдавили. Летом мы хоть во двор выскакивали, а зимою совсем плохо приходилось. Не только лечь,, присесть было негде. Одно утешало, что когда-нибудь все это кончится. И дождались. Отец сразу дом кирпичом обложил. Все деревья, что росли поблизости, вырубил без жалости. А сам дом в этот раз построил подальше от реки, чтоб половодье не достало. Но и тогда горя хватало. То град средь лета все всходы побьет на огороде, то саранча, откуда ни возьмись, прилетит, то засуха, то дожди измучают. Короче, радоваться доводилось редко. С восьми лет и я родителям помогала. Мечтали они из меня культурного человека слепить, выучить на врача или учительницу. Отец все хотел меня директор ром школы увидеть. Мать — главврача во мне видела. Но, ничего из меня не получилось. Встретила Костю. К тому времени едва успела закончить среднюю школу. Родители уже в институт меня собрали, деньжат поднакопили, а я замуж собралась. Костю мои родители видеть не хотели. А я свое: Люблю его! Не пустите, убегу к нему! Отец хоть и любил, но ремнем мне от него тогда досталось. Поверишь, свадьбу справить отказались, а Костю в дом так и не пустили. Отец его со двора прогнал и сказал при всей деревне:
