—  Вы к кому? — спросил мужика Лукич.

   —  Знамо дело, к тебе! А еще к своим мальцам. Ты, как вижу, запамятовал меня. Когда-то прогнал, не велел приходить. Но как не появиться, коль тут мои дети, Ромка и Максим! Дозволь с ними встретиться!

  —   Зачем?

  —   Беда у меня!

  —   Какая?

   —  Баба померла. Хоронить надо!

  —   Вы о мачехе?

   —  Про нее зужу,— закивал человек.

  —   А ребята причем?

   —  Мил человек, она их смалу ростила! Не все время бухала. Уж когда выросли. Оно и грех с мертвой враждовать. Простить и проститься надо по-людски, по обычаю. Завтра похороны.

  —   Поликарпыч! Пусть ребята выйдут,— попросил Егор Лукич и, глянув на посетителя, добавил:

   —  Поговорите в вестибюле...

   Ромка и Максим вскоре опустились вниз, огляделись, Лукич указал им на отца, ребята его и не заметили на диване. Подошли, поздоровались холодно, как с чужим, сели поодаль, ждали, что скажет.

   Человек оглядел сыновей. Его и не его дети. Они хорошо выросли, раздались в плечах. Держатся уверенно. Это уже не мальчишки, настоящие парни, какие могут постоять за себя. К ним родительский кулак уже не применишь. Ребята взрослые, хорошо одеты. Это отец приметил сразу.

   —  Уже бреются. И стригутся в парикмахерской. Вона как вылизаны! Не то, что дома босяками ходили. Нынче оба как с картинки смотрятся,— думал человек не без гордости.

   Лукич исподтишка наблюдал за встречей.

   —  Сынки! Ну, что ж так-то? Как чужие сели. Ить не стало мачехи! Померла она!

   Парни молча переглянулись, пожали плечами:

   —  А нам какое дело? — буркнул Ромка.

   —  Твоя баба, твоя проблема! — поддержал Максим.

  —   Она растила вас! —напомнил глухо.

   —  Постыдился бы вслух говорить!

  —   Мы в вашей семье были лишними,— отвернулся Максим.

   —  Нешто за все годы капли света не видели?

   —  Сам вспомни, а нас не дергай!

   —  Чего хочешь? Зачем пришел? — спросил Максим.

   —  Хочу попросить обоих, чтоб пришли на похороны.

  —   Это еще зачем?

  —   Кто она нам?

   —  С мертвыми не враждуют! — подсел человек поближе к сыновьям.

  —   Я не приду! — нахмурился Максим.

   —  Нам ни с живой, ни с мертвой говорить не о чем. Ты ее для себя привел, сам с нею и разбирайся. Нам она никто!

  —   Под одной крышей жили, даже совестно перед людями! — напоминал человек.

   —  Чаще на улице канали, деваться некуда, мелкими были. Не неволь и не проси, мы не придем. Она всегда была чужой! А с такой, что взять? Ты не смог, как все нормальные люди, выдержать год без бабы после смерти матери!

   —  Я не для себя, ради вас ее привел, чтоб заботилась и мать заменила!

   —  Эту гнусную басню ни тебе говорить, ни нам бы слушать! — Стыд поимей и помолчи! — обдал отца злым взглядом Максим.

   —  Ладно, нынче ничего не выправить. Хоть ко мне наведывайтесь. Я-то вам кровный, свой.

   Ребята, услышав, отвернулись от мужика.

  —   Чего морды воротите? Там жилье ваше!

   —  Да брось смешить. Месяца не пройдет, как другую приволокешь,— рассмеялся Роман.

   —  И тоже станешь базарить, что ради нас притащил?— усмехался Максим.

   —  То как же? Конешно! А хто в порядке станет держать жилье? Понятное дело, баба! Ну, а я уже не единую не пропишу!

   —  Делай, как хочешь! Нам скоро в армию! Если вернемся, то не к тебе, а на завод. С тобою все кончено. Ты нас детьми швырнул под ноги чужой бабе. Мы еле выжили. Познали цену твоей похоти! Больше рисковать не стоит, и веры тебе нет. Мы ничего не значили в твоей жизни, а потому и самого вычеркнули из души. Зачем нам такой отец?

   —  Ребята! Ну, простите, где был виноват!

   —  Слишком много обид и горя стерпели от вас. Прощают, когда ждут и надеются на лучшее. Нам ждать нечего!

   —  Сынки! Поймите! Я остался один!

   —  А мы были малышами! Помнишь, как нас обоих выкинули во двор зимой? На холод, голодными, даже без курток. Нам тогда лет по пять было. Соседи заставили вас взять нас с улицы, милицией пригрозили. Это часа через два, когда мы вой подняли. Сами вы о нас и не вспомнили!

   —  Как зверски били нас обоих ни за что! Теперь прощения просишь? Но у кого? Все отморожено и ни капли тепла к тебе не осталось. Не нужна твоя квартира и ты вместе с нею. Живи, как старый волк вне стаи! Нет тебе места среди людей! И не зови! Мы не придем. Навсегда ушли из твоего логова! И никогда о том на пожалели.

   Они молча встали.

   —  Хоть помогите какою копейкой! Мне вовсе не на что хоронить! — взмолился мужик.

   —  Так бы и сказал! А то развел, распустил сопли про жалость!

   —  Подожди тут немного! Сейчас принесем, сколько сможем,— пошли ребята наверх.

   Вскоре они вернулись, отдали деньги.

   —  Этого не хватит, мало! Еще и помянуть нужно! А тут что?

   —  Давай сюда! Обойдись сам! — протянул руку за деньгами Максим.

   —  Э-э, нет! А на что хоронить бабу? — побежал человек к двери, боясь, чтоб сыновья не отобрали и эти. Он выскочил в дверь, забыв попрощаться и поблагодарить. Он не ожидал и этого...

   Парни, уходя из вестибюля, глянули на Егора Лукича, тот коротко кивнул им и снова склонился над отчетом. Человек думал, что сегодня разделается с бумагами. Но в общежитие вошел Сашка Ухов. Он недавно женился и ушел жить в семью, к жене, в двухкомнатную квартиру в многоэтажке. И очень радовался, что теперь у него будет своя квартира, на самом верхнем, девятом этаже, в новом доме со всеми удобствами, с лифтом и телефоном. Одного не учел парень, тещу. На нее тоже полагалась комната в этой квартире, и баба чувствовала себя тут полной хозяйкой.

   Сашка достаточно долго жил один до женитьбы и никогда не подчинялся женщине, тем более теще. Он попросту не замечал ее. Не видел в упор. Но теща была не из тех, кто жил тихо, стараясь не мельтешить и не попадаться на глаза. Она считала себя главным лицом в семье, хранительницей очага! А потому требовала к себе особого внимания и уважения, послушания и кротости.

   Первым делом она потребовала у зятя деньги.

   Сашка подумал, что баба прикалывается. Какое отношение она имеет к его деньгам? Уж если останутся у него лишние, он отдаст их жене. А причем тут теща?

   Парень прошел мимо. Подсел к жене, не оглянулся в сторону Зои Ивановны, та уже вскипела, подошла к столу злая:

  —   Як тебе обращаюсь! Слышишь, Сань! — чуть ли не орала баба.

   —  Да в чем дело? — повернулся к теще.

   —  Не коси под придурка! Ты живешь с нами целых две недели и ни копейки денег мне не дал! — багровела баба, вцепилась в край стола.

   —  А когда и за что я задолжал вам?

   —  Как это так? Ты питаешься, живешь здесь! Или считаешь, что продукты в магазине и на рынке нам бесплатно дают? — вставила руки в бока, изобразила из себя боевую корову, готовую биться рогами до последнего.

   —  Теперь мы с Асей сами будем ходить за продуктами и оплачивать все коммунальные счета,— ответил спокойно. Теща словно взорвалась:

   —  Что? Мне не доверяют? — заорала баба.

   —  Своими деньгами я распоряжаюсь сам! И никому их не отдам! Даже не надейтесь! У меня родная мать никогда не требовала. Могла попросить на что-то конкретное, но не в таком тоне!

   —  А что? Я перед тобой на колени должна встать?

   —  Мам, успокойся! Не грузи и не нагнетай! — вмешалась дочь хмуро и добавила:

   —  Иди, отдыхай! Мы сами разберемся.

   Зоя Ивановна, громко хлопнув дверью, ушла в свою спальню, бросив через плечо:

   —  С нынешнего дня сами себе жрать готовьте. Я вам не прислуга. А то ишь, деловые здесь поразвелись!

   И, правда, с того дня теща перестала готовить для молодых. Они сами заботились об ужине. И, чаще всего, ели в заводской столовой, а дома пили чай с чебуреками или пирожками. Аккуратно оплачивали все счета.