моя заводская баба прошла. Ну, промолчала. Что скажешь? Не буду ж к каждому столбу ревновать. А через месяц с работы стал возвращаться позднее. То бригадир, то мастер попросили задержаться.

   —  Такое бывает,— подтвердил Лукич.

   —  Ну, не каждый день!

   —  Инка, тут случается по-всякому. Вон в прошло месяце монтажники целую неделю по две смены работали. Аврал был. Их попросили,— встрял Егор.

   —  Ну, ни месяц подряд,— перебила баба.

   —  Придираешься, сама на заводе вкалываешь, можешь спросить. Мишка в цехе не один.

  —   Милый Лукич! Стану я из-за него позориться и спрашивать? Да ни за что! Набралась терпенья и ждала. Сама себя за подозрительность последними словами крыла и даже перестала спрашивать, почему поздно вернулся. А главное, откуда у него в цехе бабьи духи берутся, какая шелупень поливает его ими?

   —  Да теперь бабьи духи от мужских не отличить. Самих мужиков от женщин не различишь. Вон сам не давно в магазине оконфузился. Пришел, там за хлебом небольшая очередушка. Глядь, впереди стоит человек. Волосья ниже плеч, как у овцы взбиты и накручены в ушах серьги. Ну, конечно, баба. Когда мне потребовалось в другой отдел отойти на минуту, я и ляпнул бабуле, что за мною встала, мол, держись вот этой дамочки я скоро подойду. Ну, эта дама повернулась, оказалась мужиком. И таких теперь прорва.

   —  Я этого козла ни с кем не путала. Ни человек, ни мужик, гнилой геморрой, падла!

   —  Ты его конкретно приловила или из-за своих фантазий и домыслов ушла? — терял терпенье Лукич.

  —   За неделю до ухода пришла домой, Мишка на больничном был. Все жаловался на суставы, на сердце мы даже спали врозь с неделю. А тут я решила постельное белье на его койке сменить, запах шел тяжелый. Вот и попросила на мою койку пересесть на время. Откинула одеяло и... Смотрю, а на простыни презерватив недавно использованный. Я озверела, ведь сама уже на третьем месяце была. А он, зараза, потаскух в дом водит, для них он здоров! Мы с ним этими штуками но пользовались, на мать с сестрой это не спихнешь. Вот тут ему всю харю побила грелками, клизьмами, всем, что в руки попало. И что с того? Ему, хоть ссы в глаза! Сказал, будто это я ему в постель подкинула гондон! Ну, что мне оставалось после всего этого? Пошла и сделала аборт! — выпалила Инна единым духом.

  —   Глупая! А дитя причем? Зачем сгубила?

  —   Куда же оставлю его? Сам подумай! Ведь и аборт прошел с осложнениями. Всю неделю в больнице провалялась с температурой. Когда выписали меня, сама пошла домой, не стала предупреждать, просить, чтобы забрал из больницы. Своим ходом решила свалиться на голову. И что думаете? Открыла дверь, а в спальне на нашей койке голая баба спит. Мишка как увидел меня, на все места заикаться стал. Свою голь руками закрывает, с постели соскочил и орет:

  —   Наташка, смывайся, пока живые!

   —  Ну, я ее напоследок достала, кулаком в глаз. Она как завопит на меня:

  —   Дура! Зачем товарный вид испортила? Неделю никого не заклею! Отвали от меня! Разберись со своим козлом! Он мне базарил, что вы с ним давно разбежались, иначе я сюда не возникла б!

  —   Мы разошлись? Ты так ляпнул, придурок? — опросила Мишку. Он ничего не ответил, сразу сбежал в ванную и закрылся там изнутри.

   —  Мы с Наташкой пытались сорвать двери, чтоб вдвоем навешать ему от души. Но не получилось, сил не хватило. Но пар выпустили и плюнули на урода. О чем с ним базарить? Когда Наташка ушла, я стала собирать свои вещи, оставаться с ним больше не могла. И за себя испугалась. Ведь если бы с Наташкой сорвали дверь, мы бы его там могли уложить навсегда, а потом сели бы в тюрьму. Кому это нужно? Вот и решила оставить придурка навсегда, пока до беды не дошло,— призналась баба.

  —   Это хорошо, что не затянула. Но матери Мишкиной и сестре сказала, почему уходишь от него?

   —  Нет! Зачем? Они родные, свои, общий язык сыщут. И все равно во всем обвинят меня. Я не верю, что обе ничего не знали. Но не хотели или не смогли помочь. Я для обоих очередная баба, от какой Мишка устал. Причин сыщется много, чтоб во всем обвинить меня. Самой уже все безразлично,— отвернулась Инка к окну вытирая мокрое лицо. Она уже не думала о Мишке жалела себя, потраченное здоровье, оплеванную надежду и первое, самое светлое чувство.

   —  Ну, почему именно меня вот так наказала жизнь. Наверно потому, что я самая большая дура на земле

   —  Да разве ты одна такая? Не за дурь, а за доверие подножку судьба подставила. Впредь осторожнее будешь. А теперь не хнычь. Только сильные люди умею разорвать все вот так как ты. Останься до конца собой. Не о ком жалеть. А и себя винить не в чем. Не переживай, еще встретишь свою судьбу...

   —  Теперь мне никто не нужен. Я еле пережила эту ошибку. Вторую, даже злому врагу не пожелаю.

   —  Не зарекайся. Никто не знает, что ждет нас завтра, чем встретит утро? Постарайся выкинуть Мишу из памяти поскорее. Хотя этот еще появится на твоем пути.

   —  Теперь уже бесполезно. Я отболела им и своей дурью.

   Инна была не единственной, кому не повезло в замужестве. Она оказалась не первой и не последней, кто ушел из семьи человека, какого еще совсем недавно любила. Вот и Фаина не удержалась. Всего на месяц больше Инки прожила с мужем. В общежитие пришла глухой ночью. Стукнула в двери отчаянно и прокричала по-кошачьи жалобно:

   —  Поликарпович! Пустите ради Бога!

   Вахтера словно ветром сдуло, побежал к двери:

   —  Раз по имени окликнули, выходит, кто-то знакомый! — вгляделся через стекло и открыл двери, впустил Фаину.

   —  Ты чего так поздно?

  —   Поликарпыч! Я же пешком с самой деревни. А это далеко. Думала, не дойду живая...

  —   Чего утра не дождалась?

  —   Тогда бы точно не дожила!

  —   Фая! Ты что лопочешь? Да кто б посмел убить такую красавицу? — хлопотал вахтер над чаем.

  —   Да не убить, сама бы в петлю влезла!

  —   С чего бы? — выронил ложку человек.

  Женщину трясло от холода. Оно и понятно. На улице шел снег. Он царапался в окна острыми иглами, сметал стекла, налипал на них коркой. Как хорошо, что холод и снег остались наруже и не ворвутся в общежитие, не заморозят живую душу, не погубят в кромешной Тьме на ухабистой дороге.

   Фаина и сама не верит, что весь этот ужас ночи остался позади. Она сумела дойти до города, прийти в общежитие. Она одолела все.

   —  Пей, дочуха, чаек! Согрей душу! — поставил Поликарпович перед Фаиной большую кружку чаю и пряники.

  —   Какое счастье, что вы есть у меня! — обхватила женщина горячую кружку ладонями.

   —  Ты, вот что, сними свой балахон, сапоги, я тебе свое дам, чтоб быстрее согрелась! — натянул на нее толстый свитер, вязаные носки. И, достав одеяло, велел укутать спину. Покопавшись в сумке, достал кусок сала, хлеб, пару стылых картох:

  —   Поешь вот что есть! — положил перед Фаиной.

  —   Поликарпыч, а сам? Давайте вместе!

  —   Я недавно ел. Теперь не хочу! — соврал вахтер. И спросил хмуро:

   —  Ты что? Сама с дому сбегла, или прогнали окаянные на ночь глядя, Бога не убоявшись?

  —   Уж и не знаю, как получилось. Но сил не стало корпеть дальше. Вовсе загрызла свекруха. Достала до печенок. Сживала со свету.

   —  А что ж мужик не вступился? Иль не знал ничего?

   —  Все на его глазах было. А что толку, коль в доме не он, а мать хозяйка. Она там всеми правит. И меня решила подмять под себя, да так, что не дыхнуть. По началу поддалась. Потом силы сдавать стали. Понятное дело, брехаться начали. Она у меня петлей на шее повисла. Я ей тоже не в подарок. Так-то и нашла коса на камень.

  —   А чего не поделили?

   —  Кого там делить? Она меня впрягла как кобылу в работу! С пяти утра до полуночи. Ей не невестка, а работница была нужна. У них же ферма! Одних коров три десятка. Да быки и телята, свиней с десяток, пол сотня кур, еще огород с садом, да три участка. Все на мои плечи свалили. Свекруха только в доме успевала управляться, я со скотиной, муж на тракторе с участками управлялся, свекор ездил в город, торговал молоком, яйцами, короче всем, что давало хозяйство.