— Ах, это прелестно — «особы обоего пола, ко двору приезд имеющие»…

— В последний раз ее видели в свете на выходе в Зимнем дворце 2 марта 1881 года; в сарафане и кокошнике, опираясь на палку, она «начинала пятое царствование». Другая постоянная летняя гостья была старуха Ковалинская, армянка. Кто она была урожденная, не знаю; сын ее был генерал, а дочь, Аделаида Петровна, строгая старая дева, была компаньонкой графини. «Старый Коваляк» была прекурьезный тип. Она всегда сосала леденцы и, насосавшись, вынимала изо рта и завертывала в носовой платок. Когда она, чувствуя потребность высморкаться, вытаскивала платок, на нем висело всегда, как присосавшиеся пиявки, несколько леденцов. Страстная поклонница Виктора Гюго, она заставляла дочь читать себе вслух и с восторженными всхлипываниями повторяла вслед: «Ombre et nombre! Oh, que c'est beau! Ombre et nombre!» Все это вперемежку с сосанием и чмоканием. Она прекрасно владела французским языком, но вводила в него русское «слово еръ». Выйдя замуж почти ребенком, она говаривала: «Atreize ans j'etais mere-s»… («В тринадцать лет я была матерью-с».) Восторженная, пылкая патриотка, она во время турецкой кампании 1828 года с трепетом ждала всякого известия с войны. Томительно долго длилась осада Варны, больше двух месяцев. Наконец поздно вечером — она уже лежала в постели — ей приносят радостное известие: Варна взята. Она вскакивает, как была, в рубашке, кидается в переднюю, надевает калоши на босую ногу, накидывает первое, что попадается под руку — это была одна из тогдашних лакейских ливрей с бесчисленным количеством воротников, — и в этом наряде бросается по лестнице вниз; выбегает на улицу — жила она на Невском — и стремглав пускается по улице, размахивая руками, с криком: «Варна взята! Варна взята!!» Она любила море и ходила в Фалле каждое утро купаться. Любила море, но боялась холодной воды. И вот чтобы входить в финские волны, она надевала салоп. Вокруг нее кольцом стояли девушки, и пока барыня боязливо и с маленькими вскрикиваниями — «ой, батюшки, ой, батюшки!» — бережно опускалась в воду, одни девушки поднимали фалды салопа, а другие из кувшинов лили в море горячую воду.

— Невероятные времена, когда подобные вещи можно было делать и когда в их действенность можно было верить.

— Есть ли на земле что-нибудь более непохожее друг на друга, чем «век нынешний и век минувший»?

— И так было во все времена.

— И так будет во все времена. Но на той непрерывной ленте времени, которая в непрерывном беге уносит все «нынешнее» в «минувшее», светится прелестью недвижности всегда близкая, всегда юная, всегда красивая страница бенкендорфского Фалля.

— Билетики ваши позвольте.

— Эти контролеры, кажется, только для того и существуют, чтоб будить людей; если не от сна будить, то отвлекать от размышлений. Все тебя возвращает в действительность. И непременно — в его действительность полезай. Точно другой действительности на свете нет. Наставление на путь истины. Все спит, можно сказать, в забытьи находится, а он… Вот, смотрите, ошибаюсь ли я…

— Вам, господин, в Козлове пересадка.

— Слышали? Что я вам сказал. Точно нет на свете другой истины, кроме его истины.

— Во-первых, не обижайте контролера, это не он вам сказал, а кондуктор.

— Даже второй кондуктор, а может быть, и третий, а может быть, провожатый, а может быть, истопник. Разве я могу расчленять это составное чудовище, которое с холоду вваливается — глазастое своими увеличительными фонарями — и не имеет другого назначения, как проверить, честный ли ты человек — не едешь ли даром, здравый ли ты человек — не едешь ли в обратную сторону, грамотный ли человек — умеешь ли читать, что написано на твоем билете… Ну-с, а во-вторых?

— Что — во-вторых?

— Я не знаю, что во-вторых, ведь вы сказали: «Во-первых, не обижайте контролера». Так я спрашиваю: во-вторых?

— Я, собственно, не имел в виду…

— Ах, не имели? Так в театрах в таких случаях возвращают деньги обратно, а в разговорах…

— Простите, я и не подозревал, что вы мне что-нибудь заплатили за случайно сорвавшееся слово.

— Я не платил-с, а я вам подарил-с — внимание свое подарил, а это есть нечто; во всяком случае, нечто такое, чем злоупотреблять считается неприличным-с.

— Позвольте, позвольте, я в мыслях не имел…

— Я, милостивый государь, не на вас. А я вообще. Вы что? Случайная встреча, пассажир. Вы знаете, что значит французское слово «пассажир»? Вот то-то и есть. Словами иностранными небось тоже стреляете, а чем патрон набить, не полюбопытствуете. Жуир знаете что значит?

— Ну, знаю, — вроде кутилы.

— Ну-с, а откуда?

— Что — откуда?

— Слово-то откуда?

— От французского.

— Сперва от русского — жуировать, а там от французского — жуир; понимаете — французский глагол «жуир». Ну и «пассажир» также — от пассажировать, французский глагол «пассажир»… Что вы так смотрите? Да вы, простите, может быть, по-французски не знаете?

— Нет, я знаю… конечно, не то чтобы… но…

— Ну да ведь тонкости-то мало кому и доступны.

— Но могу сказать, что понимаю.

— А понимаете, так должны вникать, иностранные слова чтоб не холостые заряды были. Ну-с, а вот вы говорите, по-французски знаете, а что значит: «Иль эм а се десинэ деван ле дам»? Не знаете?.. Не понимаете?.. Ну «десинэ» что значит?

— Рисовать.

— «Се десинэ» что значит?

— «Се десинэ»?

— Ну да, переспрос не ответ. «Се десинэ»? Не знаете? Ну слыхали же вы, про профиль горы, например, говорят: «Се десинэ сюр ле сиель».

— Ах да, это так.

— А что же не так? Все так, вы только не так. Ну-с, а теперь «се десинэ деван ле дам»?

— Я… право… не знаю…

— Чего же вы, например, не знаете? «Деван ле дам»? «Деван ле дам» не знаете?

— Послушайте, я не понимаю…

— Я давно вижу, что вы не понимаете. Так я вам объясню. Объясню вам, так и быть, чего вы не понимаете. «Иль эм а се десинэ деван ле дам» — это значит: «Он любит рисоваться перед дамами». Понимаете? Или вы, может быть, никогда не рисовались перед дамами? Вы, может быть, никогда не любили рисоваться перед дамами?

— Да нет же, пожалуйста, я вовсе…

— Ну так зачем же вы уставились? Или вы знаете французский язык, тогда нечего таращиться, или вы его не знаете, тогда поблагодарить надо, а не таращиться.

— Я, право, ничего, только…

— Ну-с?

— Я не знаю…

— Чего?

— Вы слышали?

— Чтобы так говорили?

— А вы разве слышали, чтобы кто-нибудь по-французски правильно говорил?

— Но откуда в таком случае…

— Что, милостивый государь? Вы позволяете себе сомневаться! Вы не только сами не знаете, вы позволяете себе сомневаться в знаниях других! Если ваши уши не верят тому, что вам говорят люди образованнее вашего, то, может быть, глаза ваши поверят тому, что печатают люди образованнее вашего. Уж я больше не буду… перед вами… метать-с… Нда-с, а приглашаю вас посмотреть русско-французский словарь Макарова, на слово «рисовать»… Да вы, может быть, и по-русски-то не умеете? «На шерамышку» что значит? «За счет приятеля», понимаете? — от «шер ами». Не знали? А «облапошить» что значит? «Ударить по карманам» — «ла пош», карман… Что вы кругом озираетесь? Не видали, на что похоже отделение второго класса в два часа ночи? Под потолком узлы, на полу корзины, фонарь завешен, на крючке качается дамская шляпка, а на всех диванах, каблуками вниз, носками вверх, торчат подошвы… Не видали? Никогда не ездили?

— Нет, я так… Душно…

— Ах да, вам вентиляции захотелось. Покорно благодарю! Двенадцать человек в отделении спят, можно сказать, в испарине, а оттого что вам одному не спится, они должны все простудиться! Наняли бы себе четырехместное отделение и царствовали в нем.