С помощью своих сообщников четники нередко нащупывали Майора на горных пастбищах возле пастушьих хижин, разбросанных среди мрачных лесистых угодьев верхних сел. Но обычно преследователи так долго собирались с силами, раскачивались, выжидали и тянули, что Баук успевал узнать о грозящей ему опасности и без особых усилий прорывал кольцо с наступлением темноты, когда внимание четников было занято жареной бараниной и огромными мисками молока и они не были готовы к серьезному бою.

Иногда небольшой карательный отряд, избегая прямого столкновения с Бауком, натыкался на его людей и открывал наугад огонь по убежищу Майора, но делалось это, скорее, для того, чтобы предупредить его и припугнуть — пусть, мол, убирается с дороги; при этом у карателей и в мыслях не было вступать с ним в серьезную схватку или по-настоящему преследовать его.

Когда же после продолжительной и ожесточенной пальбы оказывалось, что Майор отступил или что его вовсе перед ними не было, преследователи с облегчением вздыхали и угощались табаком.

— Ну и ладно, черт с ним!

И только какой-нибудь начальник, чаще из жандармов или унтер-офицеров, возмущенный этим крестьянским легкомыслием и равнодушием, возмущался:

— Если вы и дальше будете так воевать, он всем нам на голову сядет. Эх, у вас одно на уме — махнуть домой под женину юбку, а на остальное…

Но в такие минуты — сразу после перестрелки — на крестьян-четников мало действовали угрозы и предостережения. Опасность счастливо миновала. Знай себе покуривай и жди ужина, а где черт носит этого Майора, не все ли равно — не обшаривать же эти огромные и безлюдные горные долины.

Раза три или четыре случалось, что Майор, услышав первые залпы, разворачивался и ударял по своим преследователям, расстреливая их в упор. Его люди бежали на неприятельские позиции, даже не пригибаясь (во всяком случае, так казалось четникам), и вскоре уже те ясно различали резкую команду Майора:

— Держи на засаду! На засаду!..

Эта уверенная и самонадеянная команда поражала четников верней, чем любая пуля. Она била наповал, и каждому становилось ясно, что этот никуда не отступит и к цели будет идти напрямик.

— Вот он! — закричит кто-нибудь из четников, ибо ему вдруг покажется, что он узнал страшного Майора, и возглас этот уже служит первым сигналом к бегству. Пригнувшись к земле, чтобы стать незаметнее, четники улепетывают, забирая всегда в сторону — туда наверняка не погонится за ними тот, кто привык бить в лоб.

— Ага, вправил вам нынче мозги этот Баук! Устроил вам четверо носилок, — горячились бывшие унтера и другие «чины», не скрывая перед притихшими крестьянами своего злорадства и выступая в роли судей, словно бы сами они утром не удирали. — Вот дождетесь, рассердятся итальянцы — деревни будут из-за него полыхать, а вы валяйте и дальше с ним любезничайте.

— Эх, был бы я на месте воеводы Раде, по-другому бы разделался с Майором! — цедил сквозь зубы взводный Тривун, бывший жандармский фельдфебель, хмуро поглядывая на носки своих грязных сапог.

На границе нижних сел возле шоссе, в штабе, разместившемся в бывшей жандармской казарме, снова и снова говорили о Майоре и его очередной выходке.

— Или он в сорочке родился, или его уж и пуля не берет! — насупившись, с удивлением и вместе с тем с завистью повторял своим командирам резкий и подвижный воевода [3] Раде и при этом таращил колючие зеленые глаза, от испытующего взгляда которых невозможно было спастись — все казалось, что, заколдованный, в каком-то сне, стоишь перед судом. — Придумайте же что-нибудь, пораскиньте мозгами. Вот уже второй месяц срамимся мы из-за этого проклятого…

Потупившись и избегая его взгляда, командиры бог знает в который раз силились придумать что-либо разумное, в который раз повторяли свои предложения, удивлялись и ворчали, но было ясно, что они боятся даже мысли об открытом столкновении со страшным Бауком.

— Он что твоя змея — глазами так и разит. Я был с ним в сорок первом, — встревоженно говорит учитель Тешанович, щеголеватый, затянутый в офицерскую форму, с капитанскими эполетами. — Нужно его прихлопнуть по-тихому, врасплох захватить.

— Прихлопнуть? — вздрогнул Раде и впился в него своим недремлющим, пристальным взглядом. — Попробуй найди охотника. Народ боится итальянцев и потому не хочет быть с ним заодно, но, как видишь, не хочет и против него идти. Спроси здесь у любого, не видел ли он Майора, не слышал ли чего о нем, и тот в ответ только заморгает и руками разведет: «А кто его знает, у меня своих дел полно».

— Балуем мы народ, а надо было бы договориться с итальянцами или, еще лучше, с немцами, чтоб они малость прочесали верхние села да поприжали их; сразу бы выдали Баука, я уверен, — глухо сказал Тешанович, старательно усаживаясь на стуле, словно собирался фотографироваться.

— Сверкнет, как сабля, — и нет его, — барабаня по столу пальцами, рассуждал скорее сам с собою лысый и беззубый Гак, специалист по допросу пленных. Был он слитком тяжеловесен, даже чтобы мечтать о рискованных ночных походах в верхние села, а уж куда там — бросаться в погоню.

Перелом в преследовании Баука наступил, лишь когда в штаб воеводы прибыл новый офицер из оперативного отдела, посланный лично верховным командующим четников — полковником Драже Михайловичем, С первого дня стало ясно, что при нем невозможна прежняя жизнь и нужно устраиваться как-то по-другому.

Он прибыл в штаб поздно вечером, мокрый и одеревеневший от долгого путешествия верхом. Сдержанно, без лишних слов поздоровался с воеводой Раде и штабистами и попросил зажечь свет. Воевода тотчас же послал за ракией.

— Только стопочку, — коротко пояснил гость и пресек вялым движением узкой, худой руки всякие попытки угостить его. — Неплохо было бы чашку чая.

Четницкие командиры, обступившие его в надежде поговорить с новым человеком, услышать интересные истории и вдоволь повеселиться, повесили носы и тоскливо переглядывались.

— Да, брат, с этим майором не до шуток. Сразу видно — настоящий старый офицер, — заключил капитан Тешанович и с самодовольным видом вытянул шею из тесного воротничка, почему-то почувствовав себя именинником.

— Старый, да еще какой, — недовольно проворчал один из младших командиров, застегивая мятую гимнастерку.

Майору предложили располагаться поудобнее, прилечь отдохнуть, но он покачал головой и приказал своему ординарцу убрать со стола все лишнее.

— Мы немного поработаем, — объяснил он присутствующим, раскладывая на столе карту сектора, и, напрягая сухое, как у отшельника, лицо, обратился к воеводе Раде: — Ваш район полностью очищен от партизан?

— Да, чисто, — пожал плечами воевода, без надобности уставясь в карту и негодуя, что майор обращается с ним как с подчиненным. — Есть тут один бандит, некий Баук, он скрывается с несколькими людьми где-то наверху, в горах.

— Баук бандит? — вопросительно взглянул на него гость. — Мне кажется, это опытный солдат, хороший солдат. Он, как мне известно, разбивал целые ваши роты.

— Крутится тут, шкуру свою спасает, — нехотя ответил воевода.

— Это мы здесь крутимся, — холодно заключил приезжий и спокойно и пристально посмотрел в колючие зеленые глаза воеводы. — Воевода, скажите, нельзя ли переманить его на нашу сторону? Мы бы назначили его командиром батальона.

Раде вздохнул и потупился, как бы давая понять, что он и сам об этом долго и безуспешно размышлял, но вместо него ответил Тешанович:

— Это исключено, гос… брат майор, он коммунист, член партии. Он на это не пойдет. Да и те, кто с ним, в основном коммунисты.

— А-а, так, — разочарованно протянул оперативник и помолчал с минуту, словно в замешательстве. — Можно было предвидеть, хоть это и Босния. А сколько с ним людей?

— Да… человек десять-двенадцать, — прикинул воевода.

— Мы должны точно установить их численность и преследовать по пятам, не давая опомниться. Укрывателей расстреливать, дома сжигать, всякую оплошность с нашей стороны строго карать. Это первая задача! — как отрезал Вранеш, свертывая карту и скользнув по всем холодным взглядом.