Угрюмый человѣкъ согласился; они вышли и направились по пересѣкающимся рельсамъ мимо вагона съ красными фонарями. Потомъ пошли навѣсы, склады; они прошли затѣмъ черезъ длинный проходъ, освѣщенный тусклой лампой.

— Взгляните, — сказалъ, наконецъ, спутникъ Филиппа.

Филиппъ увидѣлъ мелькающіе огни. Онъ стоялъ на пристани.

Передъ нимъ была широкая Темза, запруженная судами. У берега стояли два парохода, и изъ одного изъ нихъ поднимался густой дымъ съ невообразимымъ шумомъ и трескомъ. Люди на пароходѣ и стоящіе на берегу громко перекликались. Проводникъ Филиппа пошелъ дальше, ко второму пароходу. Филиппъ прочелъ на грязной сѣрой обшивкѣ парохода слова: «Бѣлая Роза». Изъ трубы поднималась тонкая струя дыма. Филиппъ прошелъ туда вслѣдъ за своимъ провожатымъ и, очутившись на палубѣ таинственнаго парохода, остановился на минуту, чтобы поглядѣть на величественное зрѣлище воды, мелькающихъ безчисленныхъ огней на судахъ всевозможныхъ формъ. Филиппъ вдыхалъ смолистый запахъ канатовъ, запахъ далекаго моря, который носился въ воздухѣ. Ему было даже странно, что онъ въ Лондонѣ, въ томъ же Лондонѣ, гдѣ находится Пикадилли, и Альказаръ, и Гайдъ-Паркъ.

— Вотъ, спуститесь сюда, — сказалъ его спутникъ, указывая на лѣстницу, ведущую внизъ, и пропуская Филиппа впереди себя.

Филиппъ помнилъ, какъ онъ спустился по лѣстницѣ, но потомъ уже онъ въ теченіе долгаго времени не могъ ничего припомнить.

Очнувшись, Филиппъ чувствовалъ сначала только усталость и раздраженіе, точно онъ обиженъ на весь міръ. Потомъ онъ замѣтилъ, что лежитъ на чемъ-то мягкомъ, что передъ нимъ справа — кругъ блѣднаго свѣта. Онъ хотѣлъ двинуть руками, ногами, но не могъ, и вскорѣ повялъ, что онъ связанъ. Послѣ того, онъ сталъ быстро припоминать все, что случилось съ того момента, какъ онъ спустился по лѣстницѣ, и быстро соображая, несмотря на боль въ головѣ, вдругъ пришелъ въ своего рода научному открытію:

— Тутъ все дѣло въ дядѣ Поликсфенѣ.

Глава его привыкли къ полумраку; онъ понялъ, что лежитъ связанный въ каютѣ и что блѣдный свѣтъ проникаетъ черезъ люкъ. Онъ подумалъ съ мучительной тоской о Мэри Поликсфенъ, вспомнилъ о «Курьерѣ» и о лордѣ Назингѣ, который ждетъ отъ него сенсаціонныхъ разоблаченій.

Отъ времени до времени онъ старался высвободить свои члены, но не могъ. Онъ услышалъ, какъ въ замкѣ повернули ключъ, дверь каюты открылась, вошелъ человѣкъ, зажегъ лампу и подошелъ въ связанному плѣннику. Филиппъ узналъ хозяина дома № 7-й, который заманилъ его на яхту. Филиппъ не подалъ знака, чувствуя полную безполезность протеста. Вошедшій нагнулся надъ Филиппомъ, потомъ взялъ черный чепчикъ, лежавшій по близости, надѣлъ его и состроилъ гримасу. Филиппъ сразу увидѣлъ передъ собой лицо м-ссъ Оппотери и почувствовалъ себя совершенно беззащитнымъ во власти Вальтера Поликсфена.

— Благодарю за три полкроны, — сказалъ мягкимъ голосомъ вошедшій, и Филиппъ былъ пораженъ его перемѣнившимся интеллигентнымъ тономъ и красивымъ голосомъ, который, очевидно, былъ отличительной чертой всей семьи Мэри.

— На этотъ разъ, — сказалъ онъ, — я съумѣлъ оглушить васъ вѣрно разсчитаннымъ ударомъ — не слишкомъ сильнымъ и не слишкомъ слабымъ — и въ надлежащее мѣсто. На-дняхъ я промахнулся — хватилъ слишкомъ сильно, и уже думалъ, что утратилъ прежнюю ловкость.

— Вы — Вальтеръ Поликсфенъ? — спросилъ Филиппъ.

— Да, мистеръ Мастерсъ, — отвѣтилъ онъ. — Я могу теперь удовлетворить вашему любопытству. Я — Вальтеръ Поликсфенъ. Вы, кажется, уже имѣли удовольствіе встрѣчаться съ вами нѣсколько разъ, — прибавилъ онъ съ улыбкою.

— Я бы васъ попросилъ развязать эти веревки, — сказалъ Филиппъ. — Вы поступаете со мной очень коварно.

— Зачѣмъ же вы — отвѣтилъ Вальтеръ Поликсфенъ — просунули палецъ, по французской пословицѣ, между деревомъ и корой? Мнѣ приходится принять мѣры противъ васъ. Впрочемъ, я согласенъ освободить васъ; но, видите, у меня въ рукахъ револьверъ и ножъ. Я развяжу вамъ сначала ноги, а потомъ сначала правую, а затѣмъ лѣвую руку и быстро пробѣгу въ противоположный уголъ каюты. Если вы вздумаете подняться съ койки, вы сразу попадете на небо. Я говорю это въ предупрежденіе вамъ, потому что терпѣть не могу вашего японскаго бокса.

Поликсфенъ сдѣлалъ, какъ сказалъ, и Филиппъ рѣшилъ не броситься сразу на негодяя, стоящаго вооруженнымъ въ углу, а подождать дальнѣйшихъ объясненій.

— Ну, а теперь, — сказалъ онъ, ложась поудобнѣе на койкѣ,- объясните мнѣ, что за комедію вы продѣлали со мной?

— Хорошо, я вамъ все объясню, — сказалъ Поликсфенъ. — Эту сцену я, дѣйствительно, устроилъ нѣсколько театрально; я вѣдь актеръ, — пожалуйста, не двигайтесь, — и мнѣ давно ужъ не приходилось ни съ кѣмъ говорить. А я люблю поболтать и похвастать, какъ большинство выдающихся людей. Вѣдь вы не станете отрицать, что я — выдающійся человѣкъ. Кромѣ того, ваше смѣлое любопытство заслуживаетъ удовлетворенія. Я бы могъ убить васъ сразу.

— Почему же вы этого не сдѣлали? — спросилъ Филиппъ. — Однимъ убійствомъ больше или меньше, — не все ли равно для человѣка, убившаго своего собственнаго брата?

— Я долженъ вамъ сказать, — отвѣтилъ Поликсфенъ, — что брата я убилъ нечаянно, не разсчитавъ силу удара.

— Чѣмъ вы его ударили?

— Вотъ чѣмъ, — свавклъ Поликсфенъ, положивъ обратно въ карманъ перочинный ножикъ и веревки и вынувъ оттуда небольшой мѣшокъ и узкую, длинную цѣпь. — Тутъ смѣсь мельчайшей дроби и серебрянаго песка. Одной дроби было бы слишкомъ мало, а песокъ въ такомъ небольшомъ количествѣ не былъ бы достаточно тяжелымъ. Это — орудіе хулигановъ въ Лимѣ, и я испыталъ его тяжесть на собственномъ затылкѣ. Вы, вѣроятно, тоже чувствуете нѣкоторую боль въ затылкѣ?

— Да.

— Ну вотъ. Я очутился въ безвыходномъ положеніи, убивъ моего брата. Думаютъ, что все было предусмотрѣно убійцей заранѣе; увѣряю васъ, что нѣтъ. Но я умѣю выпутываться изъ самыхъ трудныхъ обстоятельствъ — въ этомъ все дѣло. У меня всегда есть въ запасѣ веревочная лѣстница. Я переодѣлся въ мужское платье, спустился по этой веревочной лѣстницѣ въ переулокъ и осмотрѣлся. Прежде всего нужно было удалить ночного сторожа. Я съ нимъ поболталъ, узналъ все о его семейныхъ дѣлахъ, потомъ пошелъ дальше, поймалъ какого-то мальчишку въ ночной кофейнѣ и убѣдилъ его «подшутить надъ сторожемъ». Все сошло бы великолѣпно, — только вы испортили дѣло. Я нашелъ лопату, прислоненную въ шатру ночного сторожа, затѣмъ снова полѣзъ въ комнату брата, спустилъ тихонько его трупъ и зарылъ его. Копать землю я умѣю хорошо… Продѣлавъ все это аккуратно и быстро, я вернулся домой. Правда вѣдь, работа чистая?

— У васъ просто была удача, — сказалъ Филиппъ, у котораго выступилъ потъ отъ ужаса передъ такимъ холоднымъ злодѣйствомъ. — Къ тому же, — прибавилъ Филиппъ, — я не особенно вѣрю въ случайность смерти капитана. Зачѣмъ вы какъ-разъ въ эту ночь дали снотворнаго питья молодому Мередиту, если случившееся послѣ того было только случайностью?

— Это другое дѣло! — воскликнулъ Поликсфенъ. — У меня возникли кое-какія подозрѣнія относительно очаровательной особы, которую вы называете молодымъ Мередитомъ. Но у меня было столько дѣла ночью, что я не успѣлъ воспользоваться результатами моего опыта. Все же я кое-что сдѣлалъ.

— Вы сдѣлали даже слишкомъ много, — свивалъ Филиппъ. — Вы подняли штору въ комнатѣ Мередита, и это навело меня на вашъ слѣдъ.

— Значитъ, я дѣйствительно сдѣлалъ слишкомъ много — для вашего дальнѣйшаго благополучія, мистеръ Мастерсъ. Но это правда, — прибавилъ онъ, помолчавъ. — Не слѣдовало поддаваться любопытству. Скажите, я поднялъ штору особеннымъ образомъ?

— Такъ, какъ могъ бы поднять ее человѣкъ, убившій своего собственнаго брата, — спокойно отвѣтилъ Филиппъ, подумавъ про себя: «Для моего дальнѣйшаго благополучія? Что онъ хотѣлъ этимъ сказать?»

— Послушайте, молодой человѣкъ, — сказалъ Поликсфенъ, помахивая револьверомъ: — вы хотите быть философомъ, а разсуждаете какъ толпа. Вы говорите: «собственнаго брата». Да развѣ выбираешь своихъ родныхъ? Никакихъ обязательствъ относительно братьевъ у человѣка вѣтъ. Братъ — чистая случайность, — никакихъ логическихъ выводовъ изъ этого случайнаго обстоятельства нельзя дѣлать. Братъ мой — одинъ человѣкъ; я — другой. Братоубійство, за рѣдкими исключеніями, не хуже и не лучше обыкновеннаго человѣкоубійства. Въ данномъ случаѣ, я даже оказалъ услугу моему брату, — хотя, повторяю, это не было моей заслугой, а только случайностью. Братъ мой былъ старый, слабый, озлобленный человѣкъ. У него не было друзей, онъ поссорился съ единственной дочерью и собирался начать предпріятіе, котораго не смогъ бы довести до конца. Онъ потерялъ бы всѣ деньги, и конецъ его жизни былъ бы очень печальный. Случайность — или моя неловкость — спасла его. И повашему меня за это нужно повѣсить? Послушайте…