— Что вы можете сказать намъ? — спросилъ судья.

Филиппъ разсказалъ, сначала нѣсколько взволнованнымъ голосомъ, но потомъ овладѣвъ своимъ возбужденіемъ, о томъ, какъ его подозвалъ ночной сторожъ и поручилъ ему замѣстить его, и о томъ, какъ, проснувшись отъ сна, онъ увидѣлъ таинственную фигуру, вышедшую изъ рва.

— Въ которомъ это было часу?

— Около трехъ часовъ ночи.

— Въ какомъ направленіи исчезла эта фигура, вошла въ Угловый Домъ или пошла, въ переулокъ?

— Я не могу сказать съ точностью, но кажется, что въ переулокъ.

— Что еще?

— Я нашелъ во рву обломокъ камня, на которомъ отпечатлѣлся слѣдъ пальца, — кажется, окровавленнаго. Я положилъ его въ саквояжъ. Но саквояжъ гдѣ-то затерялся.

— Затерялся?

— Да.

— Что еще?

Филиппъ показалъ зубецъ отъ гребня, найденный имъ за дверью. Судьи и присяжные осмотрѣли его — и онъ произвелъ сенсацію. Репортеры были въ восторгѣ, предвидя сенсаціонное дѣло.

— Послушайте, м-ръ Мастерсъ, вы говорите, что были безъ гроша во вторникъ ночью, и что поэтому приняли предложеніе сторожа. Но теперь вы не имѣете вида человѣка безъ гроша. Напротивъ того, вы производите впечатлѣніе человѣка со средствами.

Филиппъ, одѣтый въ платье отъ одного изъ лучшихъ портныхъ, не говоря уже о черномъ галстукѣ, выбранномъ Оксвичемъ, невольно смутился словами судьи. Несмотря на свою полную невинность, ему было непріятно, что правосудіе вмѣшивается въ его личныя дѣла. Онъ сказалъ судьѣ, что его снабдилъ деньгами одинъ его другъ.

— А! — указалъ судья и сталъ опять глядѣть на портретъ принца Уэльскаго.

Филиппъ понялъ, что судьѣ ничего больше отъ него не нужно, но что онъ остался при особомъ мнѣніи о немъ.

— Больше нѣтъ свидѣтелей, — тихо сказалъ судьѣ приставъ.

— Простите, — произнесъ вдругъ твердый, густой контральто, — я прошу выслушать меня.

Полная женщина среднихъ лѣтъ, довольно большого роста, поднялась и направилась къ судьѣ.

— Кто вы, сударыня? — спросилъ изумленный судья.

— Я м-съ Оппотэри, — отвѣтила женщина. Я была больна вчера и сегодня тоже должна была бы остаться въ постели, но, увидѣвъ сегодня утромъ, что мое имя попало въ газеты, я пришла возстановить свою репутацію.

— Если вы можете помочь слѣдствію, — сказалъ судья, — то мы охотно выслушаемъ васъ, но я не вижу, отчего могла бы пострадать ваша репутація.

— Какъ отчего? — возразила женщина. — По вашему…

— Успокойтесь, сударыня, — уговаривалъ ее судья, — и примите присягу.

Она приняла присягу какъ вдова Каролина Оппотэри.

— Говорите, — пригласилъ ее судья.

М-ссъ Оппотэри была очень представительная женщина, и лицо ея, лишенное женственной привлекательности, выражало рѣдкую силу характера. Оно было широкое, покрытое морщинами, съ тонкими, выразительными губами, съ темнымъ пушкомъ на верхней губѣ, съ толстымъ носомъ. Она была въ глубокомъ траурѣ. На головѣ у нея была черная шляпа; руки, въ черныхъ перчаткахъ, были прижаты къ груди, и въ одной рукѣ она держала портмонэ и платокъ съ черной каймой. Она была достойной представительницей почтеннаго пансіона м-ра Гильгэ.

— Вчера тутъ было сказано, что моя комната была рядомъ съ комнатой покойнаго капитана. — Она величественно взглянула на судью и бросила презрительный взглядъ на присяжныхъ. — Ну, такъ что же? Развѣ это моя вина?

— Послушайте, милая…

— Что я вамъ за милая! — оборвала она судью, который въ первый разъ не нашелся, что отвѣтить.

— Если это все, что вы можете намъ сказать…

— Нѣтъ, это вовсе не все. Да развѣ я не знаю, что въ Лондонѣ сегодня всѣ начнутъ судачить, говорить, что м-ссъ Оппотэри жила рядомъ съ капитаномъ, что это происходило въ та комъ-то пансіонѣ — я вотъ сплетня готова. Моя репутація погибла. Въ особенности, когда оказывается, что другой комнаты рядомъ съ капитаномъ не было. Такъ вотъ я пришла объяснить.

— Что?

— Проще всего я ужъ лучше сразу скажу, что обломокъ гребенки, что вотъ нашелъ этотъ франтъ за дверью у капитана, — принадлежитъ мнѣ.

— Да? — сказалъ судья, побуждая ее продолжать показаніе. — Какъ же онъ попалъ туда?

— А вотъ какъ, — сказала м-ссъ Оппотэри. — Я была невѣстой капитана…

Она разразилась рыданіями — какъ разъ во-время, чтобы остановить взрывъ смѣха въ публикѣ.

— Ваше обрученіе было тайное? — продолжалъ судья ласково разспрашивать ее.

— Да, — отвѣтила м-ссъ Оппотэри, сдерживая свое волненіе. — Генри не хотѣлъ огласки.

Судья и репортеры тотчасъ же отмѣтили, что убитаго звали Генри.

— А вы давно стали его невѣстой?

— Я переѣхала въ Угловый Домъ 11-го октября.

— Черезъ день послѣ того, какъ тамъ поселился капитанъ? — вставилъ судья.

— Кажется. Я капитану сразу понравилась. Онъ ничего не говорилъ, — онъ вообще былъ неразговорчивъ, — но я сразу это замѣтила. Поэтому я при первомъ удобномъ случаѣ сказала ему, что я похоронила уже трехъ мужей. Это его не охладило. Я по его глазамъ видѣла, что онъ влюбленъ. Онъ какъ-то узналъ, что я по утрамъ хожу гулять въ садъ по близости, и сталъ приходить туда вслѣдъ за мной. Потомъ онъ заболѣлъ. Я ухаживала за нимъ немного, но такъ, чтобы никто не зналъ. Въ пансіонахъ нужно вести себя крайне осторожно, чтобы не пошли сплетни. Никто не видалъ меня поэтому въ его комнатѣ. Потомъ онъ сдѣлалъ мнѣ предложеніе. Говорилъ, что ни въ кого не влюблялся съ тѣхъ поръ, какъ жена его умерла — двадцать лѣтъ тому назадъ. Онъ спросилъ, согласна ли я соединять свою судьбу съ нимъ — и я согласилась. Тогда онъ поцѣловалъ меня, и у меня выпалъ гребень изъ головы; я наступила на него, и одинъ зубецъ отломался. Вотъ вамъ объясненіе находки; я предпочитаю сказать сама — все равно такія вещи обнаруживаются рано или поздно — и въ моемъ щекотливомъ положенія лучше ничего не утаивать.

— Когда онъ вамъ сдѣлалъ предложеніе?

— Въ прошлый понедѣльникъ.

— Т.-е., за день до его смерти?

— За день до того, какъ его убили! — горестно воскликнула м-ссъ Оппотэри. — Затѣмъ наступило молчаніе.

Обнаружившаяся идиллія произвела странное впечатлѣніе на всѣхъ присутствующихъ. Она казалась такимъ необычайнымъ смѣшеніемъ трагизма съ величайшимъ комизмомъ, что хотѣлось въ одно и то же время и смѣяться, и плакать.

— Какъ долго онъ ухаживалъ, прежде чѣмъ сдѣлалъ предложеніе? — спросилъ судья.

— Мы полюбили другъ друга съ первой минуты, — сказала женщина съ морщинистымъ лицомъ, которая воплощала для капитана Поликсфена всѣ чары женственности. И она сказала это такимъ голосомъ, что никто изъ ея слушателей не посмѣлъ шевельнуть мускуломъ.

— Подозрѣваете ли вы кого-нибудь въ убійствѣ капитана? — спросилъ судья.

— Да, — отвѣтила она, — я знаю, кто его убилъ. Генри былъ капитаномъ на «Волгѣ», которая совершала рейсы въ Одессу.

— Какому обществу принадлежитъ «Волга»?

— Не знаю я. Откуда мнѣ знать? Вы, мужчины, должны съумѣть сами разобраться. Пароходовъ «Волга» не сорокъ штукъ, я полагаю? — Она сказала это оскорбленнымъ тономъ.

— Продолжайте, — сказалъ судья.

— Пароходъ его былъ въ одесскомъ порту, когда тамъ происходили безпорядки, и на него прибѣжалъ, ища защиты, офицеръ, котораго преслѣдовала толпа… Вожаки толпы потребовали отъ капитана его выдачи, но капитанъ не выдалъ его. Не таковскій онъ! Тогда капитанъ получилъ извѣщеніе отъ тайнаго общества о томъ, что онъ приговоренъ къ смерти. Я увѣрена, что капитанъ убитъ кѣмъ-нибудь изъ революціонеровъ. Я знаю это навѣрное.

— Какія у васъ основанія это думать? — спросилъ судья.

— Я прокралась въ комнату Генри сейчасъ послѣ того, какъ онъ вернулся домой, часовъ около девяти. Я хотѣла посмотрѣть, не повредила ли ему прогулка; въ комнатѣ его былъ какой-то молодой человѣкъ — иностранецъ по виду. И Генри мнѣ сказалъ: «Мнѣ нужно переговорить съ этимъ господиномъ, м-ссъ Оппотэри». Молодой человѣкъ поклонился мнѣ на иностранный манеръ, и я вышла. Не думала я въ эту минуту, что можетъ случиться недоброе!

— Вы не видѣли, какъ ушелъ, этотъ таинственный незнакомецъ?