— Тот, кто посмеет покинуть своего короля, будет предателем, заслуживающим смерти, ваше величество, — с улыбкой ответила Сильви. — Но мой король знает, что я его люблю…
Он молча смотрел на нее. Пронзительный взгляд Людовика, казалось, проникал в самую глубину ее души. Потом он подал Сильви руку и сказал:
— Навсегда запомните слова, которые вы только что сказали, мадам, ибо я буду помнить их всю жизнь.
После этого Сильви подошла к Анне Австрийкой и увидела, что двумя дамами, сидевшими рядом с королевой, были госпожа де Вандом и госпожа де Немур. Все трое оказали Сильви теплый прием; королева, похоже, забыла о своем прежнем дурном настроении. Оставив свою племянницу разглагольствовать, она приказала подать праздничные пироги с запеченными бобами. Анна Австрийская нашла боб, велела принести гипокрас и выпила бокал под рукоплескания всех придворных, кричавших: «Королева пьет!» Затем детей отвели в их покои, а для королевы и придворных дам накрыли ужин, тогда как большая часть гостей разошлась, чтобы отправиться на, пир, который в этот вечер устраивал маршал де Грамон. Мазарини тоже должен был присутствовать на ужине. Во время всей этой суматохи Сильви и Элизабет де Немур оказались наедине.
— Вы знаете, где ваш брат Франсуа? — cnpoсила Сильви.
— Этот вопрос все задают мне и моей матери. Кажется, королева просто жаждет снова его видеть, но я, если бы даже знала, где брат, не сказала бы. По-моему, Мазарини очень хочет схватить его. В любом случае я не имею ни малейшего понятия, где Франсуа…
— Наверное, это и к лучшему…
Было уже поздно, когда разошлись гости королевы. Со двора Пале-Рояля быстро исчезали кареты и факелоносцы. Все спешили вернуться домой, и Сильви тоже.
Сладкое вино, в которое добавляли корицу и гвоздику.
Естественно, она нашла Персеваля в его библиотеке, но он не сидел в кресле с книгой, а расхаживал взад и вперед по комнате и был так встревожен, что не слышал, как подъехала карета.
— Слава Богу, вот и вы! Я уже боялся, что смогу снова увидеть вас лишь через несколько недель…
— Через несколько недель? — удивилась Сильви. — Но почему?
— Вы не заметила чего-либо странного, необычного в поведении королевы или Мазарини?
— Нет! Королева была очаровательна, мы провели чудесный вечер. Без Мазарини, который ужинал у маршала де Грамона. Но почему вы задаете эти вопросы?
— Только что ушел Теофраст Ренодо. Он убежден, что королевская фамилия и кардинал сегодня ночью покинут Париж, взяв с собой самых верных людей. Вот почему я боялся, что они заберут вас с собой. Наш друг думает, что они укроются в Сен-Жермене или в другом месте для того, чтобы Конде смог окружить Париж и образумить его с помощью голода. В окрестностях столицы наблюдается любопытное передвижение войск…
— Это бессмысленно! Для этого они должны бежать, ничего не взяв с собой, а в разгар зимы в это трудно поверить. Кроме того, королева не уедет без своей дорогой Мотвиль, — прибавила Сильви не без обиды. — Но Мотвиль покинула Пале-Рояль вместе со мной.
Однако издатель «Газетт де Франс» оказался прав. Утром госпожа де Мотвиль в сильном волнении примчалась на улицу Турнель: она хотела узнать, уехала ли накануне герцогиня де Фонсом вместе с другими придворными.
— Как сами видите, я не уехала, — сказала Сильви, усадив ее у камина; потом госпоже де Мотвиль подали молоко с медом и пирожные, чтобы гостья немного согрелась. — Кстати, вы помните, что мы вместе уезжали из Пале-Рояля?
— Разумеется, но вы могли бы вернуться во дворец, если бы вас попросили об этом?
Это был укол взаимной ревности; наперсница? Анны Австрийской чувствовала облегчение, застав Сильви дома.
— Вас попросили бы об этом раньше меня, ласково заметила Сильви. — Но самое удивительное, что именно вас не предупредили… Известно ли, как прошел отъезд, кто именно уехал?
— Эта отвратительная госпожа Бове! — недовольно проворчала раздосадованная госпожа де Мотвиль. — Когда я приехала во дворец, мне в общих чертах рассказали, что произошло. В два часа ночи королева приказала разбудить сыновей. Карета ждала в парке, у служебных ворот. В карету села королевская семья с этой Бове и воспитателем короля господином де Вильруа. Господа де Вилькье, де Гито и де Комменж сопровождали их верхами. Вот все, что я узнала.
— Пришел господин Ренодо, который сообщит нам кое-что новое, — сказал Рагенэль, вошедший к женщинам вместе с публицистом. — Он получил приказ ехать к кардиналу в Сен-Жермен, чтобы оттуда передать своим сыновьям новости, которые двор желает обнародовать в «Газетт».
— Я могу прибавить, что Люксембургский дворец пуст, — заметил Ренодо. — Месье, Мадемуазель и все члены фамилии уехали, как и обитатели дома Конде. Принц забрал с собой мать, жену, сына, своего брата Конти и свояка Лонгвиля, который управляет Нормандией.
— А герцогиня? — спросила госпожа де Мотвиль. — Она тоже уехала, несмотря на то, что беременна и днями родит от своего любовника Ларошфуко?
— Нет, она осталась в городе. На прощание я скажу: если вы хотите покинуть город, чтобы укрыться в Конфлане, уезжайте сию же минуту, как это делаю я! Через час ворота закроют и больше никто выехать не сможет. Действуйте быстро! В народе снова зреет гнев…
— Признаться, я останусь здесь, — ответила Сильви. — Иногда зимой в Конфлане бывают наводнения, а я не желаю подвергать опасности мою крошку Мари. Но вам, госпожа де Мотвиль, следовало бы поехать к королеве в Сен-Жермен.
— Нет. Я последую вашему примеру и останусь. Если бы королева хотела, чтобы я уехала с ней, то Дала бы мне знать…
Теофраст Ренодо явно был хорошо осведомлен. Бегство в Сен-Жермен являлось частью давно вынашваемого Мазарини плана по усмирению мятежного города и парламента. Единственное, о чем не подумал министр, так это снова обставить мебелью Дворец в Сен-Жермене, где беглецы, чтобы спать, нашли в больших, пустынных и промерзших залах только три походные кровати и несколько вязанок соломы. Тем временем вокруг столицы сжималось железное кольцо. На западе, со стороны Сен-Клу, заняли позиции войска Месье. На севере расположились части маршала де Грамона. На юге были маршал де Ла Мейере и граф д'Аркур. Наконец, принц де Конде с десятью тысячами солдат занимал собственное владение Сен-Мор и, перекрыв переправы через Марну и Сену, тем самым отрезал Париж от главных деревень, снабжавших столицу продовольствием. Все эти войска уже располагались на своих позициях, когда в шесть утра Париж узнал о бегстве королевской фамилии и вновь взорвался неистовым гневом. Толпы людей пришли к Пале-Роялю, отлично понимая, что оттуда будут вывозить вещи; когда повозки с мебелью короля и регентши выехали из ворот, их взяли штурмом и весело разграбили. То же самое парижане проделали и с имуществом Мазарини.
Парламент отправил к регентше депутацию, которой поручил выяснить мотивы ее спешного отъезда. Депутацию даже не приняли; Анна Австрийская приказала парламенту покинуть Париж и перебраться заседать в Монтаржи. Тотчас по возвращении своих посланцев верховные судебные палаты приняли эдикт об изгнании Мазарини. Это означало объявление кардинала врагом общества и позволяло преследовать его повсюду, при любых обстоятельствах. После этого стали организовывать Сопротивление. Требовались войска — создали армию больше, чем нужно; но истинным дирижером героического безумия, охватившего Париж, был маленький, кривоногий, бойкий на язык коадъютер, который уже видел себя французским Кромвелем, несмотря на то, что без колебаний просил у Испании денег.
Фронда — отныне бунт получил это название — имела свою душу; но у нее был и свой злой ангел в лице женщины, которая, наверное, была первой красавицей Франции: герцогиня де Лонгвиль открыто встала на сторону мятежников, разозлившись на то, что ее любимый брат Конде примкнул к королевской партии и вел войну, против Парижа. Чтобы ни у кого не было сомнений, чей лагерь она выбрала, герцогиня де Лонгвиль в компании герцогини Буйонской вместе с детьми официально перебрались в ратушу.
