Мари, быстро поклонившись всем присутствующим, тотчас поспешила открыть настежь окно, потом громким и твердым голосом произнесла:
— Дорогие дамы, не кажется ли вам, что вы несколько стесняете королеву и мешаете врачу оказывать королеве необходимую помощь?
— Не преувеличивайте, госпожа д'Отфор, сухо возразила ей принцесса де Конде. — Мы привезли дары, которые должны помочь ее величеству…
— Я умоляю простить меня, госпожа принцесса, но разве вы не замечаете, что королева задыхается? Вас смогут обвинить в цареубийстве… особенно если родится дофин! Полагаю, для всех будет удобнее отправиться в свои покои.
Недовольно ворчащие, брюзжащие, но укрощенные принцессы одна за другой покинули спальню. Бувар бросился к своей пациентке, которая, протянув дрожащую руку камеристке, слабеющим голосом спросила:
— Почему вы оставили меня, Мари? Я чувствую себя не слишком хорошо… совсем плохо…
Каждый, кто довольно долго не видел Анну Австрийскую, узнал бы ее с трудом, так сильно изменила королеву беременность. Лицо королевы, всегда дышащее свежестью, несмотря на тридцать восемь лет, теперь
было похоже на страшную маску, как у любой беременной женщины. В первые месяцы беременности ее мучила тошнота, и из опасения, что королева может потерять ребенка, как было уже несколько раз, Анне Австрийской было строго-настрого запрещено двигаться, даже ходить: королеву переносили с постели в кресло, потом из одного кресла в другое, потом снова укладывали в постель. Любительница вкусно поесть, она располнела, и у нее был пугающе огромный живот.
«Господи! — подумала Мари, когда королеву переносили в кресло. — Что сказал бы этот безумец Франсуа де Бофор, если бы сейчас увидел ее?»
Тем не менее она с большой нежностью ухаживала за той, кто подарит жизнь дофину. Даже если дофин своим рождением обречет мать на смерть.
В ночь с 4 на 5 сентября начались схватки. Об этом сообщили королю, находившемуся в Старом замке, и разбудили всех людей, кому полагалось быть свидетелями при родах. Курьер выехал в Париж для того, чтобы известить брата короля.
Около полуночи начались роды, но через три часа атмосфера стала невыносимой в спальне, где корчилась от боли будущая мать, окруженная женщинами в парадных туалетах, которые, казалось, присутствовали здесь на спектакле, не проявляя особого волнения или сострадания. Боясь ночной прохлады, окна опять закрыли, и в спальне снова стало нечем дышать. Схватки были мучительными, потому что плод в утробе матери находился в поперечном; положении. Около шести утра доктор проговорил, что дела идут все хуже…
Мари д'Отфор, стоя незамеченной в проеме высокого окна, как она любила делать, заплакала. Король, который до этой минуты сидел неподвижно в кресле и молчал, встал и подошел к ней.
— Перестаньте распускать нюни! — грубо приказал он. — Никакого повода для огорчений нет. Потом едва слышно прибавил:
— Я, например, буду очень доволен, если спасут ребенка, а вам, мадам представится повод скорбеть о матери…
— Как вы можете быть столь жестоким, столь бесчувственным? — возмутилась Мари. — Bсе таки это ваш ребенок терзает вашу супругу…
— Правильно! И он важнее всего…
— Вы заслуживаете дочери!
— Будет так, как решит Бог! Пойду переговорю с Буваром.
И возобновилось бесконечное ожидание, изматывающее даже тех, кто отстранено наблюдал за происходящим. Раздираемый между надеждой и ужасом, Гастон Орлеанский стоял с посеревшим лицом… Чтобы немного успокоить свое возбуждение, Мари подошла к Элизабет де Вандом, которая вместе с матерью беспрестанно молилась, и опустилась рядом с ней на колени.
— У вас есть известия о вашем брате, герцоге де Бофоре? — шепотом спросила она.
— Три дня назад он вернулся, получив новое ранение. К счастью, не слишком тяжелое. Впрочем, он едва не погиб: у его ног разорвалась мина, когда он возвращался к себе в палатку.
Сердце камеристки почти перестало биться. Это не случайность, это покушение! На этот раз Бофор спасся… Но уцелеет ли он при следующем покушении?! А в том, что оно будет, Мари не сомневалась.
В половине двенадцатого следующего дня, когда приступы боли у королевы немного успокоились, Бувар посоветовал королю не откладывать обед. Король поспешно согласился, пригласив всех присутствующих в спальне присоединиться к нему, но успел лишь сесть за стол, как прибежал паж, объявивший, что королева разродилась.
— Кто же родился? — как можно спокойнее произнес король.
— Государь, меня послали к вам, как только вышла головка…
Отшвырнув салфетку, Людовик XIII бросился в комнату к жене. На пороге спальни его встретила глубоким поклоном госпожа де Сенесе, обратившись к нему со словами:
— Государь, королева произвела на свет его величество дофина…
Король подбежал к постели; акушерка госпожа Перон держала на руках сверток из тонких льняных пеленок, в котором что-то шевелилось.
— Примите вашего сына, государь! — сказала она.
Людовик XIII упал на колени, вокруг громко зазвучали приветственные возгласы, а с дворцового двора донесся сигнал: во все стороны королевства помчались гонцы. Вознеся благодарственную молитву, король повелел распахнуть двери в парадную прихожую. Проходя мимо своего брата, которому явно было не по себе, Людовик XIII уже приготовился принимать поздравления свиты, когда его догнала Мари д'Отфор и остановила, дерзко взяв за локоть.
— Разве вы ее не поцелуете? — спросила она, кивнув головой в сторону кровати, вокруг которой суетились горничные. — Мне кажется, она это вполне заслужила.
Пара этих необычных влюбленных обменялась безжалостными взглядами. Людовик с недовольным видом дал подвести себя к жене, которая лежала едва живая, накрытая измятыми, испачканными простынями. Склонившись над ней, король поцеловал ее в лоб.
— Я благодарю вас, мадам! — сухо сказал он; потом повернулся лицом к королевскому духовнику, который должен был немедленно окрестить малютку малым крещением.
Королева в изнеможении закрыла глаза. Мари д'Отфор, тоже совершенно выбившаяся из сил, вернулась к себе, разделась и легла со странным желанием расплакаться. Она, конечно, добилась своих целей: у короля теперь, есть наследник, и призрак развода, который так долго витал над головой ее любимой королевы, растаял, но разве можно забыть, что она, Мари, теперь в опасности и что… ей всего двадцать два года?
Тем не менее Мари прекрасно выспалась, и солнце нового дня, в лучах которого сверкали капли росы в террасных садах Нового замка, вернуло ей все то мужество, какое было необходимо камеристке королевы, чтобы встретить трудный день. Сена — в ней было так приятно купаться в теплые летние Дни — была усеяна приплывшими из Парижа судами: на них прибыли дамы и сеньоры, желающие изъявить свое почтение по случаю рождения дофина. Ведь водный путь, хотя и более долгий, гораздо приятнее, чем парадные кареты, которые так сильно трясло на ухабах!
Однако маркиз д'Отанкур приехал верхом в сопровождении одного конюшего. Мари видела, как он въезжал во двор, и постаралась оказаться у него на пути. Маркиз стал ей особенно дорог с той минуты, когда признался в своей любви к Сильви. Наблюдая за тем, как он, стройный и по обыкновению элегантный, в камзоле из темно-синего бархата, приближался к ней по большой галерее, она вдруг подумала, но жизнь устроена несправедливо: этот приятный молодой человек, красивый и элегантный, богатый и наследующий герцогский титул, обладал всем, чтобы быть счастливым, но Судьба поставила на его пути Сильви, а Сильви больше нет на этом свете. Поэтому печать страдания лежала на его юном лице, несколько суровом, но таком привлекательном, когда его озаряла улыбка.
Мари не встречалась с маркизом после того, как он уехал в Руссильон к отцу, маршалу-герцогу де Фонсому, чьи войска поддерживали силы принца де Конде. Она даже не знала, что он возвратился в Париж, но он — это было очевидно — уже знал, как ему держать себя при дворе. Он явно был рад этой встрече; это чувствовалось в его поклоне, который он сопроводил еле уловимой улыбкой.
