Конечно, я понимаю реалистов — или тех, кто притязает на реализм, — которые представляются мастерами психологического или психиатрического анализа, тогда как зачастую они всего лишь носители предрассудков. Представим себе, что они могут открыть некоторые факты или даже все, что касается подвергнутого анализу лица. Значит ли это, что все его действия идут от сердца? Если никто не может судить собственное сердце, — ибо только Бог проникает в глубину сердец, в том числе и моего, — как я могу позволить себе исследовать интимные тайны других людей, каковы бы ни были их слова и поступки? Человеческое существо — тайна, в глубины которой может проникнуть один только Бог, его сотворивший. И по этой же логике любой грешник — тоже тайна, и мне дано только попытаться исцелить его раны. В то мгновение, когда я вместо этого стану ему вредить, я поврежу себе самому.
Тайна бытия в том, что каждая личность — это все, каждая, вместе с ее достоинствами и недостатками, с тем, что в ней изменчиво и что постоянно. Каждый из нас — микрокосм. В своей истинной сущности каждый содержит в себе микрокосм, который не может ограничить его, ибо каждая человеческая личность есть бесконечное движение, и ничто не может поставить предел ее богатству. Бог преображается в ближнего и через него обращается к тебе совершенно особенным образом, не похожим ни на какой другой. Ты любишь его в той мере, в какой тебе открывается его красота — хотя бы столько красоты, чтобы скрыть или сделать недействительным его безобразие. И если ты возвысишь себя в нем, а его в себе, вы оба пойдете к тому, что превыше времени и сияет ярче разума. Нет смысла подражать друг другу. Пусть каждый хранит то, что дано ему, свою часть красоты. Характер каждого человека–нечто вроде структуры. Благодать действует в каждом, согласно его собственному характеру. Всякий иной подход будет искусственным. Вселенная — широкое полотно, и каждый из нас вносит в него ту краску, которая в нем живет.
Краски гармонируют между собой в меру творческой силы художника. Люди будут гармонировать друг с другом, когда каждый из них откроет, что другой — необходимое дополнение к его счастью. Разнообразие харизм само по себе не создает общей участи. Согласись признать харизму другого и обрадоваться ей, и это позволит тебе пойти ему навстречу и найти в нем свой покой, а ему — свой в тебе. Только при таком подходе можно наладить отношения, которые ненасильственно преодолеют приличия и условности, вежливость и status quo. Поэтому ты не должен никого бояться, ибо никто на свете не может повредить тебе или унизить тебя. Конечно, возможно нанести ущерб твоему телу и, может быть, твоей репутации; но твое истинное Я — не в теле, а о репутации ты должен заботиться лишь постольку, поскольку ее падение может парализовать твою деятельность и снизить ее успешность. Напротив, если ты преобразишься, твое доброе имя само постоит за себя к посрамлению завистников и клеветников.
Как прекрасен будет день, когда каждый станет радоваться успеху другого, его силе, его познаниям, его доброте, уму, чистоте! Как велик душою был Иоанн Креститель, который был счастлив, видя, что ученики оставляют его, чтобы следовать за Христом: «Ему должно расти, а мне умаляться» (Ин. 3, 30). Иоанн явился призвать к покаянию. А истинное покаяние приводит к Иисусу Назарянину. Стало быть, заговорить о покаянии — значит направить людей к Нему. Кто любит, тот желает видеть тех, кого любит, сияющими ярче, чем сияли при нем, ибо конечный замысел в том, чтобы все пребывали в свете.
Около сорока лет назад я принимал исповедь одной четырнадцатилетней девочки, которая просила меня научить ее исповедоваться. Помнится, я спросил ее, завидует ли она. Когда она ответила утвердительно, я сказал: «Если ты считаешь себя красивой, что ты потеряешь, если другие девочки тоже будут красивыми? Если считаешь себя умной, зачем тебе смущаться, встретив кого–то еще умнее?»
Христос мог говорить о любви, потому что Он не был отлучен от Отчего лона. И будучи в лоне Отчем, Иисус научился всему. Именно в этом смысле Ему было сказано еще прежде, чем был создан свет: «Из чрева прежде денницы Я родил Тебя» (Пс. 109, 3). Личная структура Иисуса — в этой любви, которая просвещает всякого человека, грядущего в мир. Она же отличает и тех, кто близок Ему, ибо вечная обитель Иисуса в лоне Отчем стала и их обителью.
Эту причастность мы и называем Телом Христовым. Сам Христос научил нас, что Он — виноградная лоза, а мы — ее ветви. Он же наставил нас, что в этом связующем нас Теле, в этом вселенском Теле, победившем мир, каждый из нас–единственный. Как все мы ожидаем пришествия Спасителя, дабы обрести себя в Нем — каждый в своей единственности, — так и Он ожидает, что все мы соберемся в Нем и соединимся в любви. И при этом каждый сохранит свое лицо, ибо разумные создания — поскольку они отличаются друг от друга и от Самого Бога — не исчезнут в Господе.
Слова Евангелия о Страшном суде (Мф. 25, 31–46) напоминают нам, ожидающим его, что мы будем судимы по нашему милосердию и по тому, как мы употребили те харизмы, те дарования, что были нам даны. Этот текст говорит нам, что мы должны поставить дары на службу людям, чтобы Бог принял их как благоугодную жертву. Значит, мы должны не зарывать наши таланты в землю, подобно ленивым рабам, а украсить и сделать плодоносным все, что дано нам от Бога.
В этом отрывке из Евангелия удивительно, что Господь не спрашивает нас, как мы молились или постились, не говорит ничего о десяти заповедях, а только о живой любви. Это не значит, что евангельский дух не знает ветхого Моисеева закона, но он считает милосердие венцом закона. Десять заповедей — средство выразить понятие о Боге в наших сердцах и понятие о человеке в Боге. Тому, кто не пришел еще к этому пониманию, нужно изучение заповедей и закона.
Новый Завет не отменяет Моисея. Он перерастает его. Он ведет нас дальше, глубже. Он желает, чтобы и наша практика поста исходила из этих глубин. Церковь призывает нас открыть, что Бог обитает в нашем ближнем, что нам возможно созерцать Его лик не иначе, как в окровавленном человеческом лице, в истерзанном голодом человеческом теле, в преданной одиночеству человеческой душе. Здесь наше отношение к Богу осуществляется не через людей, но в людях. Сказав: «Никто не приходит к Отцу, как только через Меня» (Ин. 14,6), Иисус не ограничивается указанием на Себя как на связь между человеком и его Создателем. Он расширяет применение Своих слов, утверждая, что никто не придет к Богу, если не обретет Его в своих ближних.
В евангельском чтении о Страшном суде накануне Великого поста мы слышим слова Иисуса: «Алкал Я, и вы дали Мне есть» (Мф. 25, 35). И чуть дальше: «Алкал Я, и вы не дали Мне есть» (Мф. 25,42). К этому нечего прибавить: в конце времен или в конце земного пути каждого человека Бог будет судить его самое сокровенное. Его правда поразит нас, и мы не сможем ничего утаить из бывшего с нами.
На этой земле мы можем играть роли, обманывая себя и других, притворяться умнее, чем есть, выдумывать себе укрытия и оправдания. Мы колеблемся между дьяволом и раем, ибо живут в нас и тот, и другой. Но ни сегодня, ни завтра мы не сможем обмануть Бога. Даже великие святые не смогут увенчаться перед Ним славой, ибо поступая так, они утратили бы всякую святость и вновь сделались бы духовными пигмеями, каковы они и были, прежде чем прошли искус святости.
В идее Страшного суда важно то, что все человеческие существа ничтожны перед Господом, и нечем им прикрыть своей бедственной наготы. Ни у кого нет пропуска на небеса. Единственный путь туда — это Сам Господь небес, Который простирает нам оттуда руки, чтобы по своему милосердию принять нас. Дело не только в том, что мы умрем духовно, если станем хвалиться нашей добродетелью. Исайя говорит: «Вся праведность наша — как запачканная одежда» (Ис. 64,6). Один Бог разберется с нами. Он видит, как мы нехороши, но Ему угодно омыть нас водою Своей любви, а затем облачить нас светом и принять в Свой свет.
Страшный суд косвенно упоминается у всех четырех евангелистов. Мы не можем закрыть глаза на данный ими образ Бога–Судии. Бог, действительно, Судия Своему народу. Он дает ему заповеди и ждет их исполнения. Этот образ Бога вызывает трепет, ибо у Него — кара и воздаяние. Исайя говорит даже, что в День Господень — в последний день — Бог станет судить человечество огнем.
