Мы и другие, каждый со своим телом, должны вместе устремляться горе. Ведь Бог сам влечет нас с нашими телами к Себе. Именно Он связует нас. Тот, кто движется к высотам, может встретить другого, только если этот другой станет спутником по паломничеству. Если мы оба не тянемся к Господу, то наши отношения могут нарушиться, став отношениями угнетения или корысти. При таких отношениях угнетатель и угнетенный начинают смотреть друг на друга, как на вещь. Всякие истинные человеческие отношения осуществляются между двумя внутренними существами, а внутреннего мира нет там, где нет Бога. Существо в своей последней истине становится действительным только тогда, когда оно открыто своему Творцу, а значит, и другим существам. При такой открытости оно не говорит больше «я», а говорит «мы». Это касается также и тела. Ему нужно выйти за собственные пределы, освободиться от всякого рабства, чтобы стать способным понять и принять другого. Когда сходятся вместе «я», «ты» и божественный «Он», весь человек целиком и все другие люди оказываются направленными к Нему. Убийство же разбивает эту триаду.
Кто вытесняет другого, тот вытесняет сам себя и отрицает власть Божию над собой и над другим. Всякий грех есть отрицание Бога, и относится это отрицание к тому или иному качеству Бога — кротости, милосердию или любви. Убивать — значит отрицать Бога полностью. Это значит отрицать Его существование как Подателя жизни. Мы убиваем другого, ибо считаем, что он мешает нашим замыслам, интересам, страстям или нашей свободе и всему, что с ней связано. И мы воображаем, будто это решение укрепит нас, усилит наше слово, утвердит наш авторитет. В конечном счете, убивать — значит изолировать себя, чтобы навязать бытию свои цели и смотреть на себя, как на бога. Сознательно или бессознательно, мы желаем занять место Божие. При всяком преступлении заповедей мы отчасти заменяем Бога собой. Но когда доходит до убийства, мы занимаем Его место целиком.
В фильме о Жанне д'Арк мне понравилась сцена, в которой, разгромив англичан под Орлеаном, Жанна скорбит обо всей крови, пролитой в рядах противника. Хотя она убеждена, что предназначена свыше вести эту войну, Жанна не может вынести всей этой резни. Напрасно полководец объясняет ей, что не бывает войны без пролития крови. Жанна остается при своей собственной логике. Я заговорил об этом споре между святой девой и прагматичным солдатом только затем, чтобы признаться, что меня самого охватывает ужас всякий раз, когда я читаю: «Избави мя от кровей, Боже» в 50–м псалме. Я убежден, что этому искушению может подвергнуться всякий человек, по крайней мере, власть имущий.
В первоначальной Церкви всякий священник, который, хотя бы и невольно, становился причиной смерти человека, немедленно запрещался в служении. По некоторым канонам, также поступали со священником или епископом, которому случилось ударить человека. Отношения между людьми — это речь, иначе никаких отношений не существует. А всякая речь исходит от Логоса, о Котором говорит Евангелие от Иоанна, то есть из Слова Божия. Именно Оно связует нас. Без Него мы отрицаем существование свое собственное и наших братьев.
Это ставит проблему коллективных убийств. Когда народ принимается истреблять другой народ из страха, который тот ему внушает, это значит, что охваченные страхом убийцы воображают, будто смогут укрепиться в бытии, оставшись одни, вне всякого сожительства с теми, кого они убивают за то, что те — иные. Каин убивает своего брата Авеля, потому что тот — пастух, а у него самого другое занятие. Другой может быть не из нашей страны, принадлежать не к нашей расе, религии или партии, и за это он должен быть предан смерти. И так как мы не можем сделать так, чтобы его осудили за это по закону, мы убиваем его сами, без разбирательства, ибо всякое разбирательство — это уже диалог.
Можно сказать, что всякое истребление людей совершается во имя бога, живет ли этот бог на небесах или требует поклонения на земле. Таким образом, всякое массовое убийство «религиозно» — в том смысле, что расовая принадлежность или политическая догма сами по себе становятся формой религии. Религия тоже может быть понимаема или понимать самое себя так, будто она и ее приверженцы не могут впасть в заблуждение. «Наступает время, когда всякий, убивающий вас, будет думать, что он тем служит Богу» (Ин. 16, 2). Существует «литургия истребления», когда анафемы и приговоры провозглашаются во имя Бога. Те, кто их изрекает, убеждены, что Бог повелел Своим «избранным» убивать тех, кто не из их партии. Глубинная логика всякого массового кровопролития исходит из мнения, будто есть только один способ видения, который должен господствовать в мире.
Если во имя Бога убивать, то Бог становится идолом. Индивид, отдающий приказ о массовом убийстве, мнит себя наместником Бога, защитником святого народа, который одни зовут словом «итта», а другие словом «ekklesia». Когда применяется моральное или физическое насилие, святой народ превращается в социологическую группу. То, что было знамением Присутствия, становится местом пребывания абсолютной власти. Всякое иное место теперь представляется пустым. Человеческое сообщество, которое создавало единство этих групп, уничтожается, если одни отрицают других. Единство отрицается в корне. Все те, кто пытается его восстановить, заслуживают смерти. Единственной рациональностью, на которую мы опираемся в этой ситуации, становится смерть.
В странах, где менталитет народа не секулярен, люди, ведущие гражданскую войну, считают ее метафизической борьбой. В тех странах Третьего мира, где, как в Ливане, общество построено на конфессиях, всякая война, даже чужая, воспринимается как война религиозная. Если это прямая интервенция со стороны Запада, то ее называют крестовым походом. Мусульманский мир поныне не изжил моральной травмы, нанесенной крестовыми походами. Даже понимая рассудком, что западные государства движимы отнюдь не религиозными соображениями, мусульмане продолжают смотреть на Европу и ее культурное продолжение — Америку — как на христианские страны. Конфликт между Арменией и Азербайджаном, при том, что обе стороны–бывшие советские республики, воспринимался как конфликт с религиозным звучанием.
Как бы ни называли войну — выполнением цивилизаторской миссии или миротворческой операцией, она всегда на руку захватчику. Сознание захватчика нуждается в словах. Чтобы прикрыть насилие, всегда необходим миф. Война, даже современная, эта борьба богов. Что из того, что ее нарядили в новые имена? Особенно очевидно это на примере междоусобных войн в развивающихся странах. Мифологическое понимание различными сообществами своего прошлого и своего призвания не дает им анализировать факты и обусловливает их деятельность.
Мифологическое понимание своей природы определяет и такой взгляд на другого, неизбежным следствием которого должно быть его физическое или моральное вытеснение. Исчезновение другого включает исчезновение его истории, которая представляется заблуждением. Если сейчас невозможно стереть его с лица земли, населенной живыми, то можно, по крайней мере, фальсифицировать историю и заставить его исчезнуть из обители мертвых. Он не принадлежит больше коллективной памяти страны. Терпеть его физическое существование — еще куда ни шло, но непременно требуется, чтобы он отсутствовал на том параде богов, который называется историей. В такой ситуации основой идеологии становится желание смерти. Международная война по своей природе ничем не отличается от войны гражданской. Вражеская страна, конфессия или раса становятся чем–то закрытым, непроницаемым и должны исчезнуть. Изменяется лишь миф, которым пользуется смерть. Но и тут, и там отрицается самотождество другого. Надо создать новую историю, такую, как хочется. Отменить историю — таково требование истины, а истина по своей природе абсолютна. Истина — это особенность группы, ее длительность, то спасение, которое она принесет, когда окончится вражда.
Если люди чувствуют, что они унижены вместе с мертвыми единоплеменниками, то протестовать они могут только силой оружия. Оружие — это протест против несправедливости истории и надежда на правду, которая еще не пришла. Если свидетельство Креста ощущается как напрасное, надо распинать других. Их смерть докажет наше собственное бытие. Возможно, отношения между людьми разного закона не будет больше искажать ложное представление о сосуществовании. Людей не беспокоит, что убивают их, что убивают они. Истина плохо переносится, под ее весом опускаются плечи, а это потому, что мы не жили в кротком и мирном сиянии святости.
