Мы идем к миру вместе не благодаря совместному усилию или плановому сотрудничеству. Только тождество евхаристического бытия, признак общей веры образует наше единое лицо и представляет его миру. Божеское естество, которому мы причастны, бесконечно восходя к нему, созидает как наше тождество, так и наше единство. Учением Евангелия просвещается не только ум, им очищается, освобождаясь от страстей, сердце. Как говорит св. Максим Исповедник, сам божественный свет, принятый в глубину моего и вашего существа, являет собой отныне «энергию, общую для Бога и Его избранников; или, лучше сказать, отныне есть один лишь Бог, поскольку Он… всей Своей целостностью заполняет всю целостность Своих избранников».
Так Бог Сам созидает koinonia (общение) между теми верующими, которых уже прославил, к какой бы Церкви они ни принадлежали. Koinonia свидетельства — свойство церковного общинного бытия, установленного в Самом Боге. Единство действия следует из единства видения. Мир чувствует только совершенствование жизни, откуда бы оно ни исходило. Это отнюдь не делает относительной важность догматов. Они суть признаки Православия и единственная почва для святости. Но Дух дышит, где хочет, и святость, понимаемая как озарение и прославление, может быть воспринята всеми людьми. Тело Христово составляют вместе все эти мужчины и женщины, таинственно вошедшие в общение Святого Духа. На вопрос, как св. Отцы определяют Церковь, можно ответить, что Церковь — это сообщество обоженных людей, которые, будучи бесстрастны, освободились от страстей и стали обителью Пресвятой Троицы. Они стали своими для Троицы по слову Господню: «Никто не знает Сына, кроме Отца; и Отца не знает никто, кроме Сына, и кому Сын хочет открыть» (Мф. 11, 27). Совершается это так: вечно зрящий Отца Иисус «в силе, по духу святыни» (Рим. 1,4) делает нас свидетелями, поскольку мы уже причастны воскресению мертвых. Свидетельство, если оно — только произнесенное слово, ничего не значит. Если плоть свидетеля не стала глаголом, преображающим в Евхаристии всю личность целиком, никакое послание не передано. Даже в Ветхом Завете Слово никогда не бывает внешним для пророка; личность пророка преображена Словом, которое стало его дыханием. Вот почему у каждого пророка свой праздник и своя икона.
Наше свидетельство становится Божиим по мере нашего уничижения. Таким образом, становясь общностью кротких, Церковь являет лик Иисуса, Который через Свою смерть сделался и Агнцем Божиим, и пастырем. Вот почему Церковь, в конечном счете, лишь благодаря мученикам становится пророческим знамением.
Великий русский философ Владимир Соловьев идет еще дальше и относит объединение Церкви к области эсхатологии. В «Повести об антихристе» из «Трех разговоров» три главных героя символизируют, как это подсказывают их имена, три великих ветви Христианства: католическую, православную и протестантскую. Убитые антихристом, они воскресают вместе и восстанавливают утраченное единство. Основополагающая разница между Ветхим и Новым Заветами в том, что Господь становится совершенным пророком лишь через смерть. Точно также, отвергая насилие, Церковь вновь обретает свою женственность, в которой предает себя Иисусу и принимает дыхание Его Духа.
Церковь, посланная в мир, призывает людей к тому, что предчувствует сама: это радость быть с Иисусом в брачном покое. Именно ради этого мистического брака противостоит она миру, понимаемому по–иоанновски. Возвещаемое ею Царство разрывает ткань истории. Это и есть истинное отрицание века сего, когда, отвергая идолопоклонничество, «облако свидетелей», живущих в ней, провозглашает обетование о веке будущем.
Дело Божие — не просто развертывание времени, но ряд богоявлений, происходящих в верности Духа Самому Себе и в непредвиденности истории. Так пророческая харизма борется с демонизацией мира. Большая беда в том, что грех описывается и анализируется как обычная уязвимость бытия, а не как следствие искушения от змия — источник распада бытия, приводящего к смерти.
Это значит, что на мир можно смотреть как на райскую гармонию и красоту, по слову Писания: «Так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего единородного» (Ин. 3, 16). Мир — это поэзия, откровения, божественная книга, проявление вечной мудрости Божией; мир — неисчерпаемый источник той культуры, которая, по слову Оригена, ведет к добродетели; источник той утонченности, которая ведет нас к порогу Царства, несмотря на двусмысленность культуры и неутолимую жажду красоты. Здесь Церковь и мир не составляют двух пространств, не принадлежат к двум различным временам. Сознавая Иисусову любовь к себе, Церковь странствует сквозь время и пространство. Она в мире, а не где–то вне его. Вот почему Ориген был вправе написать: «Христос — космос Церкви, а Церковь — космос космоса». В этом смысле Церковь не обращена к миру и уже не в мире. Это мир — в Церкви. Она–его логос, его смысл. Она ведет его к его предназначению, к преображению, потому что знает, в чем оно, и знает путь к нему.
Мир живет в тайне Церкви ради спасительного «остатка». Множество христиан бездействует в безверии, а «остаток» ожидает Царства и претворяет мир. Царство — скрытое сокровище. Но есть свидетельство, совершаемое через безмолвие, через песнь, в несказанном усердии пламенных душ, уязвленных любовью Иисусовой, а эта рана, по слову Андалу ибн Араби, никогда не заживает.
Во многих странах, где христиане в меньшинстве, их история протекала, казалось бы, тихо, однако в ежедневном общинном исповедании там жило Евангелие. И нехристиане тоже, хотя бы в своей литературе, свидетельствуют о том, что они получили от этой евангельской малости, которая, однако, вовсе не была отсутствием.
Есть эпохи, посещенные Богом, когда возрастает вер–ность, обостряется предчувствие тайн Божиих, усиливается жажда Слова. Церковь тогда становится прекраснее, мир ощущает ее красоту и медленно, незримо преображается. Сейчас не так. Можно сказать, что современный мир замкнулся в разрушительной автономии и сам определяет свои этические ценности, которые все же сохраняют некоторую связь с Евангелием. То есть ясно, что у Духа есть свои пути воздействия на общество, которое развивает свою цивилизацию вне христианских словаря и символики и кажется совершенно чуждым тайне смерти и чаянию воскресения.
Новая евангелизация дехристианизированного мира, конечно, проходит через законное развитие науки и технологии, свободы и прав человека. Требуется осторожное, критическое прочтение мифологии развитых обществ. Ибо эти общества поддерживают очевидно неразумный порядок, расовую дискриминацию, эксплуатацию Третьего мира, несправедливость к народам южного полушария. Если Церкви не отмежуются от макиавеллизма некоторых держав, то христианское свидетельство обречено остаться бесплодным. Присутствие в нехристианской стране иностранных христиан, приносящих туда ожесточение и насилие, с точки зрения тамошних коренных христиан, которых уподобляют этим, есть заблуждение и вина.
Кроме того, народы, получившие независимость, не слишком тянутся к христианству. Поэтому, как мне кажется, миссия и даже уподобляемый ей диалог более не актуальны. Преобразование общества воспринимается теперь как дело мирское, дело международного сообщества, а не как воплощение в жизнь Евангелия. Сейчас неизвестно, к чему можно приложить слова Господни: «Итак, идите, научите все народы» (Мф. 28,19). И все же заповедь Иисусова для нас — категорический приказ, и, каково бы ни было наше отношение к религиям и возможному их месту в Божьем замысле, Христос остается для нас единственным путем к Отцу. Именно в Нем происходит эсхатологическая встреча приверженцев различных религий.
Организованная миссия, конечно, невозможна в огромных регионах земного шара, где религиозная свобода не признается или где гнет господствующей религии исключает всякое обращение. Однако даже там христианское свидетельство известно, оно ощутимо благодаря добрососедству, общему национальному искусству, литературе, благодаря милосердию, присущему простым людям. Истинные евангельские ценности–для всех. Простой или научный диалог открывает умы и сердца истине Евангелия. Таким образом, христиане всех исповеданий несут общий ответ за единое в главном свидетельство. В плюралистических обществах христиане не интересуются догматическими расхождениями. Они призваны быть передатчиками. Ведь в положении передатчика можно быть свободным от политической верноподданности, которой не признают за ним нехристиане, особенно там, где христианство воспринимают как осложнение или представляют как обостренное чувство своей особенности. Участие христиан в развитии национальной культуры, неравнодушие к испытаниям, переносимым народом, заставляют прислушаться к посланию. Доверие к христианам связано с их вовлеченностью в дело справедливости и мира, с их доброй волей к национальному и социальному освобождению, а не просто с борьбой за исключительные права единоверцев. Любовь доказывается в диалоге, который ведется самой жизнью, разделяемой с другими. Такой диалог истины может установиться. Приверженность христиан истине Христовой не должна заслонять тех истин, что рассеяны в окружающих религиозных традициях. Ибо все эти традиции проистекают из того же божественного источника. Всякая животворная духовная пища должна приниматься христианами не как слово человеческое, но как хлеб, сошедший с небес.
