Душу Божьего творенья
Радость вечная поит,
Тайной силою броженья
Кубок жизни пламенит.
У груди благой природы
Все, что дышит, радость пьет,
Все созданья, все народы
За собой она влечет;
Нам друзей дала в несчастьи,
Гроздий сон, венки харит,
Насекомым — сладострастие —
Ангел Богу предстоит.
Митя читает стихи и плачет: ему, грубому и необразованному офицеру, послано это откровение Матери–Земли, ему, сладострастному насекомому, дано познать космический восторг! Откуда у него этот мистический экстаз? В жизни его произошло событие, решившее его судьбу навсегда. Митя увидел Грушеньку. «Грянула гроза, — говорит он, — ударила чума, заразился и заражен доселе и знаю, что уж все кончено, другого и никогда не будет. Цикл времен совершен». Дмитрий стал жертвой страшного и беспощадного бога–Эроса. В страсти раскрылось ему огненное сердце мира; его космическое вдохновение — дар Эроса. Но Митя знает и другой, темный лик бога — «сладострастье насекомых». Эта загадочная двусмысленность, это противоречие между хаотической стихией пола и «творением в красоте» Эроса поражает его суеверным ужасом. «Я иду и не знаю: в вонь ли я попал и позор, или в свет и радость? Вот ведь где беда, ибо все на свете загадка! И когда мне случалось погружаться в самый, в самый глубокий позор разврата (а мне только это и случалось), то я всегда это стихотворение о Церере и о человеке читал. Исправляло оно меня? Никогда! Потому что я Карамазов… И вот в самом‑то этом позоре я вдруг начинал гимн. Пусть я проклят, пусть я низок и подл, но пусть и я целую край той ризы, в которую облекается Бог мой; пусть я иду в то же самое время вслед за чертом, но я все‑таки и Твой сын. Господи, и люблю Тебя и ощущаю радость, без которой нельзя миру стоя1ь и быть».
Роковой разлад между полом и эросом — - первая загадка, с которой сталкивается Мигя. Вторая и еще более страшная впереди. Пол — движение по кругу, неустанное и безвыходное; эрос — восхождение, лестница, ведущая ввысь. У Эроса есть цель и идеал — Красота. Он творит Красо ту и поклоняется ей. вот вторая загадка. «Красота --- это страшная и ужасная вещь, — говорит Митя, — страшная потому, что неопределенная, а определить нельзя, потому что Бог задал одни загадки. Тут берега сходятся, тут все противоречия вместе живут… Красота! Перенести я при том не могу, что иной, высший даже сердцем человек и с умом высоким начинает с идеала Мадонны, а кончает идеалом Содомским… Что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой… Ужасно то, что красота есгь не только страшная, но и таинственная вещь. Тут дьявол с огом борется, а поле битвы сердца людей…» Это одна из самых гениальных страниц у Достоевского. Тайна красоты, трагическая раздвоенность эстетического сознания выражена с поразительной силой. Дмитрий знает только один путь к Богу — через эрос. В любовном вдохновении он жаждет припасть «к ризе Божества» и с ужасом отшатывается: божество его двулико, Красота вмещает идеал Мадонны идеал Содомский. «В Содоме ли красота? — спрашивает Митя и отвечает: Верь, что в Содоме‑то она и сидит для огромного большинства людей, знал ты эту тайну, аль нет?» Красота от Бога; Красота — дыхание Святого Духа. Но в падшем мире лицо ее затуманено и искажено. Не она спасет, а ес нужно спасать. В эстетическом сознании — тончайшие соблазны: Красота может быть злой, демонической прелестью. Митя не ви дит выхода из этих трагических противоре-. чий. Ему нужно пройти через очищение страданием, через муку совести и духовную смерть каторги, чтобы загоревшееся в нем пламя Эроса стало духовной силой, преображающей мир. Эпиграфом к своему роман ну Достоевский взял слова из Евангелия от Иоанна: «Если пшеничное зерно, падши на землю, не умрет, то останется одно, а если умрет, то принесет много плода». Второй сын Федора Павловича, Иван, на четыре года моложе Дмитрия. Он рос в чужой семье угрюмым отроком и рано обнаружил блестяш, ие способности. Учился в Университете естественным наукам, сам содержал себя грошовыми уроками и журнальной работой, написал статью о церковном суде, которая привлекла всеобщее внимание. Приезд его к отцу окружен загадочностью. Алеша не понимает, как брат его, столь гордый и замкнутый, может ужиться с безобразником Федором Павловичем. В сцене в трактире он признается Ивану: «Брат Дмитрий говорит про тебя: Иван — могила. Я говорю про тебя: Иван загадка. Ты и теперь для меня загадка». Алеша чувствует, что Иван занят чем‑то внутренним и важным, стремится к какой‑то цели, может быть, очень трудной. «Он совершенно знал, что брат его атеист». Так загадочно вводится автором фигура «ученого брата». Поведение его непонятно и двусмысленно: почему, будучи атеистом, пишет он о теократическом устройстве общества? Почему внушает отцу мысль обратиться к посредничеству Зосимы и устроить семейный совет в монастыре? Почему он «твердо и серьезно» принимает благословение старца и целует его руку?
Ясновидец Зосима сразу отгадывает тайну молодого философа. Ивана «Бог мучает»; сознание его разрывается между верой и неверием. Старец говорит ему: «Идея эта еще не решена в вашем сердце и мучает его… В этом ваше великое горе, ибо настоятельно требует разрешения… Но благодарите Творца, что дал вам сердце высшее, способное такою мукой мучиться, «горняя мудрствовати и в горних искати, наше бо жительство на небесех есть».
Иван не самодовольный безбожник, а высокий ум, «сердце высшее», мученик идеи, переживающий неверие как личную трагедию. Зосима заканчивает пожеланием: «Дай вам Бог, чтоб решение сердца вашего постигло вас еще на земле, и да благословит Бог пути ваши». Праведник благословляет «неустанное стремление» грешника и предсказывает ему падение и восстание. Автор «Легенды о Великом инквизиторе» не погибает, как оледенелый сердцем Ставрогин. В эпилоге Митя пророчествует: «Слушай, брат Иван всех превзойдет. Ему жизнь, а не нам. Он выздоровеет».
Ивана спасет «карамачовская земляная сила», которую он наследует от отца. В его крови тоже разлит яд сладострастя, ему тоже, как и Дмитрию, ведомы вдохновения эpoca и космические. В нем есть «такая сила, что все выдержит». Алеша спрашивает: «Какая сила?» Иван отвечает: «Карамазовская… сила низости карамазовской». — «Это потонуть в разврате, задавить душу в растлении, да, да?» — «Пожалуй, и это»…
Но «сладострастие насекомых» для Ивана только возможность, отдаленная угроза старости. Он еще молод и чист, ему доступна человеческая страстная любовь. Познакомившись с Катериной Ивановной, он «весь и бесповоротно» отдался пламенной и безумной страсти своей к ней. Его любовь к миру столь же экстатична, как у Дмитрия. Иван признается Алеше: «А я все‑таки захочу жить и уж как припал к этому кубку, то не оторвусь от него, пока его весь не осилю… Я спрашивал себя много раз: есть ли в мире такое отчаянье, чтобы победило во мне эту исступленную и неприличную, может быть, жажду жизни, и решил, что, кажется, нет такого… Жить хочется, и я живу, хотя бы и вопреки логике. Пусть я не верю в порядок вещей, но дороги мне клейкие, распускающиеся весной листочки, дорого голубое небо, дорог иной человек…» Иван душевно связан с героем «Подростка» Версиловым: ему тоже хочется попасть в Европу, поклониться святым могилам. Он, логик и рационалист, делает удивительное признание. «Я знаю заранее, — говорит он, — что паду на землю и буду целовать камни и плакать над ними… Собственным умилением упьюсь». Атеисту Ивану доступны слезы восторга и умиления! И он, как Алеша, способен пасть на землю и обливать ее слезами. Но карамазовская сила — любовь к жизни — сталкивается в его душе с другой силой — безбожным разумом, который разлагает и убивает ее. Он отрицает умом то, что любит сердцем, считает свою любовь бессмысленной и неприличной. Разве достойно человека любить «нутром и чревом» то, что разумному сознанию его представляется «беспорядочным, проклятым и, может быть, бесовским хаосом»?
В Иване завершается многовековое развитие философии разума от Платона до Канта… «Человек есть существо разумное» — эта аксиома вошла в его плоть и кровь. Иван горд своим разумом, и ему легче отказаться от Божьего мира, чем от разума. Если мир не оправдан разумом, его нельзя принять. Рационалист не желает примиренья с какой‑то «ахинеей». Тут и начинается трагедия: разумное сознание в ми ропорядке никакого смысла не находит. В мире есть иррациональное начало, зло и страдание, которое непроницаемо для разума. Иван строит свою гениальную аргументацию на самом чистом виде зла — страдании детей. Ничем нельзя ни объяснить, ни оправдать слез пятилетней девочки, истязуемой родителями–садистами, мучений мальчика, затравленного борзыми собаками, стонов младенцев, вырезанных турками в Болгарии. Если мировая гармония необходимо основана на слезах и крови, то прочь такую гармонию! «Не стоит она слезинки, хотя бы одного только замученного ребенка, который бил себя кулачками в грудь и молился в зловонной конуре своей неискупленными слезками своими к «Боженьке», — заявляет Иван и насмешливо заключает: «Слишком дорого оценили гармонию, и не по карману нашему вовсе столько платить за вход. А потому свой билет на вход спешу возвратить обратно… Не Бога я не принимаю, Алеша, я только билет Ему почтительнейше возвращаю».
