Еще более чувствительно описано добродетельное семейство Лизаньки, свидание жениха с невестой, их взаимные подарки. Вася дарит Лизаньке тюлевый "амурчик–чепчик с серизовой лентой ", а она ему готовит сюрприз, шитый бисером бумажник, на одной стороне которого изображен олень, а на другой, — "известный генерал ". Столь же умилительны мечты Аркадия. "Ты угадал меня, Вася, сказал Аркадий Иванович. Да! Я люблю ее так, как тебя; это будет и мой ангел, так же, как твой, затем, что и на меня ваше счастье прольется, и меня пригреет оно ". Таков тон всего рассказа. Чувствительная экзальтация героев граничит с пародией на сантиментальный жанр. "Горячее сердце "Васи плавает в восторге, умилении, слезах любви. Мечтателю все люди кажутся прекрасными, благородными, добрыми; даже в Юлиане Мастаковиче он замечает нежность к себе. Автор добродушно подшучивает над своим слезливым и восторженным героем, подобно тому, как взрослый человек с улыбкой вспоминает свою юность. Воспитанный на Карамзине и влюбленный в Шиллера, юноша–Достоевский так же обливался слезами над всем "высоким и прекрасным ", так же упивался дружбой с Шидловским; так же мечтал о любовном счастье. И он знает, как опасно предаваться мечтам: "свихнуться можно ".

Вася не выдерживает своего счастья, потому что ему мало Лизаньки, Аркадия и Юлиана Мастаковича, ему необходимо всеобщее счастье, рай на земле. На меньшее он не согласен, такова уже природа мечтателя. Трагедию "горячего сердца "объясняет Аркадий: "Послушай, ведь я знаю, что тебе хочется* Тебе хочется, например, чтобы Юлиан Мастакович был вне себя, и еще, пожалуй, задал бы бал от радости, что ты женишься… Ты бы желал, чтобы не было даже и несчастных на земле, когда ты женишься, чтобы у меня, например, твоего лучшего друга, стало вдруг тысяч сто капитала, чтобы все враги, какие ни есть на свете, вдруг бы ни с того, ни с сего, помирились, чтобы все они обнялись среди улицы на радости, и потом сюда к тебе на квартиру, пожалуй, в гости пришли. Потому что ты счастлив, ты хочешь, чтобы все, решительно все, сделались разом счастливы… тебе больно, тяжело одному быть счастливым ".

Эта необычайно острая характеристика мечтателя прежде всего относится к самому Достоевскому. Идея всеобщего счастья — его заветная идея с юношеских лег. И никогда не перестанет он мечтать о "земном рае ", "мировой гармонии ", Царствии Божием на земле. Сколько бы он ни издерался и ни глумился над утопизмом и утопистами, все же это самая великая и самая светлая его мечта. В 1848 г., когда была написана повесть "Слабое сердце ", Достоевский посещал кружок Петрашевского и увлекался утопическим социализмом. На Васе Шумкове лежит печать этого увлечения.

Если невозможно, чтобы сразу все враги помирились, все люди стали счастливы и все человечество обнялось, счастье одного человека становится беззаконным и воспринимается, как грех и вина. Вася говорит "голосом полным заглушённых рыданий ": "Аркадий, я недостоин этого счастья! Я слышу, я чувствую это! Посмотри, сколько людей, сколько слез, сколько горя, сколько будничной жизни без праздника! А я… "

И эта мука о всех сводит его с ума. "Слабый человек "Вася Шумков от "беззаконного "счастья прячется в безумие. Сильный человек Иван Карамазов гордо отказывается от него и "возвращает билет ". Но и тот и другой не принимают блаженства, если оно не для всех.

****

Рассказ "Ползунков "был написан для "Иллюстрированного Альманаха "И. Панаева и Н. Некрасова. Тип Ползункова, этого "комического мученика ", уже обозначен в "Петербургской Летопиеи ". В одном из фельетонов автор рассказывает "о наших доморощенных занимателях, прихлебателях и забавниках ". "Вдруг, и ведь вовсе не из подлости человек делается не человеком, а мошкой… Он смотрит вам в глаза, ни дать, ни взять, как мопка, ожидающая подачки. Мало того: несмотря на то, что на нем превосходнейший фрак, он в припадке общежития ложится на пол, бьет радостно хвостиком, визжит, лижется… и что смешнее всего, что приятнее всего, нисколько не теряет достоинства. Вовсе не низкая душа, — душа умная, душа милая, душа общества, душа, желающая получить, ищущая душа, светская душа, правда, немного вперед забегающая, но все‑таки душа, — не скажу, как у всех, — как у многих ". Этим наброском Достоевский пользуется для создания фигуры Ползункова. Герой рассказа "добывал тем хлеб, что был всесветным шутом ". Но странный и смешной человечек не был "шутом из профессии ". "Мне кажется, добавляет автор, что все его желание услужить происходило скорее от доброго сердца, чем от матерьяльных выгод ". Ползунков терпел насмешки, но страдал от мысли, что слушатели его так неблагородно жестоки, что способны смеяться не факту, а над ним, над всем существом его. Он жил подачками, вечно занимал деньги, однако, "заподличаться "в конец не мог. Сознание собственного достоинства боролось в нем с чувством собственного ничтожества. "Это был честнейший и благороднейший человек на свете ", который мог сделать подлость ббзкорыстно, "лишь бы угодить ближнему ". Можно предположить, что Достоевский задумал Ползункова, как комический pendant к Васе Шумкову. Он тоже "горячее сердце ", добрый и благородный человек, полный любви к ближнему; ему тоже хотелось бы всем угодить, всех осчастливить; он — душа общества, жаждет любить и быть любимым. Одним словом, он такой–же чувствительный утопист, как и Вася Шумков. "Если б он был уверен сердцем своим, замечает автор, что все его слушатели были добрейшие в мире люди, которые смеются только факту смешному, а не над его обреченною личностью, то он с удовольствием снял бы фрак свой, надел его как‑нибудь на изнанку, и пошел бы в этом наряде, другим в угоду, а себе в наслаждение, по улицам, лишь бы рассмешить своих покровителей и доставить им всем удовольствие ". Но из этого прекрасного, великодушного человека выходит не благодетель человечества, а "самый бесполезнейший, а следовательно, самый комический мученик ". Достоевский исследует опасности, грозящие "доброму сердцу ", мечтательному человеколюбию. Филантроп–сумасшедший (Шумков) и филантроп–шут (Ползунков) — вот герои его рассказов. В них он дает художественный ответ на вопросы, волновавшие его в эпоху сближения с Петрашевским: утопический социализм кажется ему слишком теоретическим и книжным; ему не хватает связи с жизнью и обществом. Почему так печальна судьба "доброго сердца "? Достоевский отвечает в "Петербургской Летописи ": "Только при обобщенных интересах в сочувствии к массе общества, и к ее прямым непосредственным требованиям, а не в дремоте, не в равнодушии, от которого распадается масса, не в уединении может отшлифоваться в драгоценный, в блестящий алмаз его клад,^ его капитал, его "доброе сердце! "Это первое "общественное^ заявление писателя. Видно, что он начитался ученых книг по социализму. "Доброе сердце "гибнет от "уединения "; перед нами снова "грех мечтательства ". Чтобы показать в действии натуру Ползункова, автор придумывает довольно неудачную фабулу. "Добровольный шут "рассказывает о своей дружбе с начальником Федосеем* Николаевичем и сватовстве на его дочери Марии Федосеевне. Это — трогательная идиллия, полная самых высоких чувств, которая, впрочем, не мешает подчиненному написать донос на начальника, а начальнику ловкой интригой лишить должности подчиненного. Мы ведь уже знаем, что благороднейший человек способен на подлость, "лишь бы угодить ближнему ".

* * * *

В пятьдесят седьмой книжке "Отечественных Записок "1848 г. были напечатаны "Рассказы бывалого человека. Из записок неизвестного ": первый — под заглавием "Отставной ", второй — "Честный вор ". Для издания 1865 г. автор исключил очерк "Отставной ", сохранив только две страницы вступления. Содержание его — рассказ отставного о походах 1812–14 гг., о партизане Фигнере, о битве под Лейпцигом и о вступлении русских в Париж. Доктор Яновский в своих воспоминаниях сообщает: "У Достоевского в это время проживал уже в качестве слуги известный всем нам и нами очень любимый отставной унтер–офицер Евс*тафий, имя которого Федор Михайлович отметил теплым словом в одной из своих повестей ". В рассказе "Честный вор "повествование ведется от лица отставного солдата Астафия Ивановича. Язык "бывалого человека ", полу–народный и полу–солдатский, воспроизведен с большим искусством; нехитрая повесть его дышет простотой и искренностью. Можно предположить, что писатель воспользовался подлинными сообщениями своего слуги. Астафий Иванович снимал угол у одной "старушоночки "и портняжил. Повадился к нему ходить Емеля, "пропащий совсем человек ", "пьянчужка и тунеядец ". Нрава он был смирного, "такой ласковый, добрый ". Просить совестился. Привязался он к Астафию Ивановичу и, наконец, переехал к нему жить. "Думаю, думаю, как мне с ним быть? — рассказывает тот; прогнать его — совестно, жалко; такой жалкий, пропащий человек, что и Господи! бессловесный такой, не просит, сидит себе, только как собаненка в глаза тебе смотрит ". Пробовал бывалый учить его уму разуму, приучать к работе, ничего не вышло: исчезнет на несколько дней, вернется пьяненький, в отрепьях. Пропали у Астафия Ивановича "ретузы ", он обвиняет своего сожителя, но Емеля упорно отрицает это и пьет без просыпу недели две. Наконец, возвращается больной и перед смертью признается в краже.